Наконец, пилы подточили одну из лип, и она со страшным треском упала вниз, в агонии ломая ветви и теряя не успевшую опасть, пожелтевшую листву. «Если даже эти патриархи, которые казались самой вечностью, теряют свою жизнь, то что можно говорить обо мне — маленькой и слабой песчинке?! Это какое-то злое место, а гибель лип — словно какой-то тайный знак: не уеду и со мной будет то же самое», — думал Тищенко, глядя широко раскрытыми глазами на поверженное; дергающееся в предсмертных конвульсиях дерево.

Повалили еще две липы. На большее у пилильщиков из бригады не хватило сил. Казнь остальных титанов была отложена.

— Взвод — слушай боевую задачу! Нужно шестеро желающих для того, чтобы обрубать ветки и складывать их в кучу. Кто пойдет сам? Я думаю, что, прежде всего, надо проявить активность залетчикам! — объявил Гришневич.

Но желающих оказалось гораздо больше, чем было нужно. Даже Игорь захотел полазить среди деревьев: «Все равно липы уже спилили, так что сучья надо обрубать».

— Остаются: Тищенко, Лупьяненко, Гутиковский, Валик, Коршун и Кохановский. Старший — Лупьяненко. Остальные — в учебный центр. А вы — получить топоры и приступить к работе. Если очень большие ветви — можете их не трогать. Но от всех мелких к моему приходу вот эта самая крайняя липа должна быть освобождена, — Гришневич хотел добавить что-то еще, но потом посчитал сваю инструкцию вполне исчерпывающей и повел взвод в учебный центр.

Черногуров выдал только два топора и между курсантами разгорелся спор за право более «аристократической» работы. После долгих препирательств топоры оказались у Коршуна и Лупьяненко. Но споры не прекращались, и Лупьяненко пришлось объявить, что топорами будут работать все по очереди. Коршун и Лупьяненко обрубали ветви, а все остальные стаскивали их в большие кучи возле тротуара. На следующий день их должны были увезти и сжечь на хоздворе. Ветви были не такими уж и легкими и к тому же постоянно цеплялись за все, за что только можно было зацепиться, и порядком уставший Тищенко недовольно заметил:

— Не хватало только, чтобы завтра мы всю эту махину на машину грузили.

— А ты что, Тищенко, уже переработался? — насмешливо спросил Коршун.

— Во-первых, Коршун, сегодня я гораздо больше тебя работал — ты все поменьше ветки выбирал, когда рубил, а во-вторых, тянуть их по земле гораздо легче, чем грузить в кузов. К тому же ветви в два раза длиннее кузова — представляешь, какая проблема будет?!

— Да ладно, Тищенко — у тебя вечно проблемы! Хотя… Может, ты и прав, — Коршун задумчиво почесал свой затылок.

Все тотчас же засмеялись. Во взводе была хорошо известна эта привычка Коршуна, и Гутиковский не упустил возможности поддеть товарища:

— Слушай, а почему умные чешут голову спереди, а дураки сзади?

— Да пошел ты! А грузить, может, и не мы будем, а кто-нибудь еще.

Минут через сорок Лупьяненко отдал свой топор Игорю, а Коршун — Гутиковскому. Вскоре Тищенко понял, что работать топором — не такое уж и приятное занятие. Едва он срубал ветку для Лупьяненко, как тотчас же подходил Кохановский, и так постоянно — не было ни одной минуты отдыха. Кожа ладоней и пальцев с непривычки натиралась топорищем и через полчаса на руках у Игоря появились маленькие водянистые пупырышки — зарождающиеся мозоли. «Так можно и пальцев лишиться», — подумал Тищенко, заметив мозоли и поспешно предложил подошедшему Кохановскому:

— Хочешь топором помахать?

Гутиковский тоже тут же передал топор Валику. «Пока еще два раза поменяются, до меня очередь, может быть, и не дойдет, а вот до Кохановского и Валика не дойдет почти наверняка — надо было мне самым последним топор брать», — подумал Игорь. Но предположениям Тищенко так и не довелось осуществиться — Кохановский работал, «как трактор» и обрубил все оставшиеся ветки. Валик поначалу пытался не отставать, но потом быстро понял, что это бесполезно и, неторопливо тюкая топором, с удивлением наблюдал за неуемной энергией своего товарища.

Стащив все ветви в кучу, курсанты начали думать о том, что им делать дальше. В учебный центр идти не хотелось, вечер выдался теплым, и они решили до ужина остаться на улице. Вначале курсанты просто валялись среди срубленных сучьев, наслаждаясь полным бездельем, но затем подул легкий ветерок и они начали мерзнуть.

— Бр-р, вроде и вечер теплый, а мне что-то холодно, — поежился Тищенко.

— Ха — не май месяц! Уже сентябрь, — заметил Гутиковский.

— Даже октябрь, — поправил Лупьяненко.

— Октябрь? — удивился Игорь.

— Конечно. Сегодня первое октября. Вы что — с луны свалились? — засмеялся Лупьяненко.

Он говорил что-то еще, но Тищенко уже ничего не слышал, погрузившись в собственные мысли: «Уже октябрь! Октябрь… А я все еще здесь. И с госпиталем ничего не слышно. Черт бы все побрал — и зачем я в армию пошел, лучше бы отсрочку взял! Теперь неизвестно, что меня ждет в этом госпитале. Завтра опять попробую сходить в санчасть, может, Вакулич появился?». Вакулич должен был везти Игоря в госпиталь, но в последнее время старший лейтенант был слишком сильно занят проблемой собственного увольнения, и застать его в санчасти с учётом того, что у Тищенко было не так уж и много свободного времени, было почти невозможно. Сам же Вакулич, похоже, совсем забыл об Игоре.

К действительности его вернул громкий хохот товарищей. Оказалось, что они вовсю потешались над Кохановским.

— Слушай, Коха, а ты мог бы один всю липу обрубить и сложить ветки в кучу? — насмешливо допытывался Лупьяненко.

— А что — и смог бы! Я работать с детства приучен, — под общий смех простодушно ответил Кохановский.

— Так, может, завтра ты один всю эту кучу в машину погрузишь? — спросил Гутиковский.

— А зачем?

— На спор, например? Ну, как, Коха — сможешь?

— На спор? На спор смогу. Только кто мне разрешит? — серьезно ответил Кохановский, то ли не замечая, то ли не желая замечать, что над ним подтрунивают.

— Да у нашего Кохановского железные бицепсы! — насмешливо сказал Коршун, пощупал мышцы товарища и демонстративно ужаснулся их якобы чудовищной силе.

— Я работать с детства привык, — вновь повторил Кохановский и охотно согнул руки в локтях.

При этом его физиономия приобрела настолько глупое выражение, что все без исключения покатились со смеху.

— Так может ты, Коха, хороший борец, а мы ничего не знали? — спросил Гутиковский.

— А что — я и бороться могу, — не совсем уверенно ответил Кохановский.

— А мы это сейчас проверим. Вали его! — крикнул Коршун и, подмигнув остальным, бросился сзади на Кохановского.

Кохановский поначалу растерялся и позволил гораздо более маленькому Коршуну свалить себя на землю. Но затем он все же опомнился и, вывернувшись, подмял под себя нападавшего.

— Ну что вы стоите? Помогайте! — закричал Коршун.

Словно по команде, Лупьяненко и Гутиковский бросились на Кохановского и устроили настоящую кучу-малу, в которой из-за мелькающих рук и ног нельзя было ничего разобрать. Тищенко и Валик, словно зрители в цирке, уселись на ближайшую липу и с интересом наблюдали за схваткой. Минут через пять отчаянно сопротивляющийся Кохановский был повержен превосходящими силами и теперь смущенно чистил хэбэ, измазанное землей. И тут курсантов, которые были, в сущности, еще великовозрастными детьми, охватила настоящая эпидемия соревновательности. Лупьяненко в шутку сцепился с Гутиковским, а Коршун стащил с липы упирающегося Валика. После упорной борьбы Лупьяненко все же одолел Гутиковского и теперь был доволен своей победой. В другой паре все было ясно еще с самого начала. Коршун сразу же придавил Валика к земле и теперь без всякой жалости крутил ему уши, видимо находя в этом определенное удовольствие от почти безраздельного властвования над жертвой. От боли Валик отчаянно матерился, но сбросить с себя противника не мог. Удовлетворив жажду победы, Коршун отпустил Валика и гордо выпятил грудь вперед.

— Ты, Коршун, прямо как бойцовый петух, и фамилия у тебя подходящая, — насмешливо сказал Игорь.