— Смотри, а солдаты особенно не перерабатываются, хитрые.

— Не дураки, наверное! Это же не стройбат — так просто, из части взяли ремонтировать.

— Ничего себе ремонтировать. Им ведь всю крышу делать.

Беседу прервал голос капитана Николаева:

— Засиделись вы, ребята. Надо бы размяться немножко.

Кто-то из призывников весело ответил:

— А что, можно и размяться! Вы нас только к забору отпустите.

— Раз можно, значит — будем разминаться. Сапожнев!

— Я!

— Отведи людей к гаражам. Покажи кое-что из строевой, походите там немножко.

— Есть. Строиться!

Все нехотя поднялись. Сапожнев спросил у Николаева:

— Товарищ капитан, а с забора отозвать?

— Не надо, пусть постоят. Они недавно туда ушли. Немного походите, ты других отпусти.

Сапожнев кивнул и скомандовал:

— В две шеренги становись.

Строились долго.

— Напра-во! Шагом-марш!

Колонна двинулась к гаражам. Там начались всевозможные «выходы из строя», «повороты» и прочая строевая суета. Через некоторое время самому Сапожневу надоела эта канитель и, назначив старшего, он уселся на скамейку, велев отрабатывать строевые приемы самим. Походив таким же образом еще минут двадцать, все понемногу начали бурчать, недовольно поглядывая на других призывников, преспокойно занимающихся своими делами. Сапожнев хотел, было сделать внушение и усилить темп занятий, но, заметив подзывающий жест Николаева, повел всех во двор. К забору больше никто не попал — раздалась команда: «Приготовиться к посадке в автобусы». Призывники дружно принялись собирать свои сетки и пакеты. За воротами ожидали два желтых «Икаруса». Среди толпы провожающих Игорь увидел своих и помахал им рукой.

На железнодорожном вокзале призывников почти сразу же отвели в зал ожидания, располагавшийся на втором этаже. Над входом в зал висела довольно странная табличка «зал ожидания для военнослужащих». Можно было подумать, что военнослужащие ожидают иначе, чем гражданские. Впрочем, за исключением одного прапорщика, в зале сидели только гражданские. Прибывшие призывники заняли добрую половину мест. Многие тотчас же бросились к телефонам, чтобы позвонить домой и сообщить о месте будущей службы. Возле телефонных будок выстроились длинные очереди. Время от времени вспыхивали ссоры. Для того, чтобы пресечь крики и шум, Николаев предупредил, что «в случае продолжения бардака» посадит всех на стулья и никому не разрешит звонить. Это возымело действие, и шум понемногу утих. Тищенко звонить было некуда, поэтому он со скукой разглядывал до боли знакомый витебский вокзал. Сидеть на одном месте надоело и, чтобы размяться, Игорь стал прохаживаться у лестницы под предлогом ожидания телефонного разговора. Прямо над лестницей висела репродукция картины, на которой были изображены запорожцы, пишущие письмо турецкому султану. Игорь вспомнил «письмо Рейгану» и улыбнулся, затем подошел к мраморным перилам лестницы и с высоты второго этажа принялся разглядывать людей, суетливо снующих внизу. Переведя взгляд на потолок, Игорь невольно залюбовался огромной ажурной люстрой, подвешенной на десятиметровую высоту. Трудно было понять, сделана ли эта люстра из стекла, хрусталя либо пластмассы, но в любом случае она имела весьма респектабельный вид. «Да, умели раньше делать, не то, что сейчас», — подумал Тищенко. Мраморные перила тоже носили на себе печать Аполлона. Причем искусство это было полностью народным: вся поверхность мрамора была испещрена самыми разнообразными надписями: «Коля-79!», «Петя и Юра 1961», «ДМБ — 73». Автографы «великих людей» время от времени чередовались с нецензурной, но, в буквальной смысле, вырезанной из мрамора бранью. На вокзале было жарко и душно. Горло у Тищенко уже давно пересохло, и он захотел выпить чего-нибудь освежающего. Рядом находился небольшой буфетик, и Игорь купил себе бутылку лимонада. К бутылке дали одноразовый картонный стаканчик. Игорь не любил эти стаканчики, считая, что они приносят государству убыток. К тому же Тищенко никогда не бросал использованные стаканчики куда попало, чего нельзя было оказать о других, поэтому Игорь с неприязнью смотрел на горы стаканного мусора, в изобилии валявшегося у стоек буфета. Старушка в грязно-белом халате довольно быстро убирала брошенные стаканчики, но столь же быстро возникали горы новых.

Скомандовали взять вещи и выходить на третью платформу. Игорь сходил за своим пакетом и вместе с остальными вышел на переходной мост. Идя по мосту, Игорь смотрел на медленно катящийся поезд и думал о том, что в большой жизни ровным счетом ничего не изменилось — как обычно, люди едут по своим делам: кто в гости, кто в командировку, и абсолютно никому нет дела до того, что через пару часов Игоря увезут в загадочный Минск, в котором Тищенко еще ни разу не был. Глядя на улыбки зевак, праздно разглядывающих призывников, Игорь почувствовал зависть, к которой примешивалась некоторая доля досады по поводу такого распределения ролей. Тищенко понял, что ему гораздо больше хочется стоять у ограждения моста, нежели идти по нему. Но у Игоря никто не спрашивал, чего он хотел, а чего не хотел, и Тищенко подавил в себе небольшое проявление малодушия. На перроне всех построили, и Николаев стал инструктировать:

— Отправление в двадцать один двадцать. Поедем в тринадцатом вагоне. Надеюсь, что среди вас суеверных нет?! Вагон общий. У нас примерно половина билетов — в другой половине будут гражданские. К гражданскому населению проявлять уважение и такт: в вагоне не материться и не шуметь. За распитие спиртных напитков виновные будут строго наказаны. При посадке не толкаться. С перрона никуда не расходиться. Кто желает, после посадки можно выйти и перекурить и, если кого провожают, попрощаться с родными и друзьями. Разойдись?

Подошел поезд. Игорь никогда не любил толкаться и зашел внутрь в числе последних. Почти все полки были заняты, но на каждой было не более одного человека, что приятно удивило Игоря — он привык к тому, что в общем вагоне обычно не то, что сесть — стать нормально трудно. Но весь железнодорожный опыт Игоря сводился к, хотя и многочисленным, но довольно однообразным маршрутам «Городок-Донецк» и «Донецк-Городок», поэтому ему казалось странным, что столь привычная во время путешествия к югу давка куда-то исчезла. Наконец, и Игорь отыскал себе свободную полку. Она была верхней, но Тищенко этому только обрадовался: во-первых, он любил ездить на верху, а во-вторых, верхняя полка гарантировала личное обладание ею. Оставив на полке в качестве опознавательного знака свой пакет, Игорь вышел на улицу.

На перроне толпилось много призывников, окруженных плотными кучками друзей и родителей. В метрах пяти от себя Игорь увидел Алексеевича. Рядом с Андреем стояла его девушка и однокурсница Наташа Гончарова. Они о чем-то оживленно переговаривались. Через несколько минут к Алексеевичу подошел его отец и Андрей принялся с ним прощаться. Игорь с завистью посмотрел на Алексеевича и взглянул на часы. Часовая стрелка приближалась к девяти. Тищенко начал беспокоиться: «Интересно, почему это их нет так долго?». Но не прошло и минуты, как на перроне появились мать, Славик, Ирина Сергеевна и тетя Оля.

— Чего вы так долго, ма?!

— Мы вначале к Анне Николаевне зашли. Славику врача вызывали, он ему укол сделал. Славик полежал немножко и, как только спала температура, захотел идти тебя провожать.

— Тебе что, Славик, делать нечего? Лежал бы потихоньку, раз болеешь.

— Скажешь тоже, лежал бы! Не для того я из Донецка приехал.

На перроне показалась запыхавшаяся Анна Николаевна:

— А вот и я, Игорек. Я так быстро, как твоя мама, ходить не умею — ноги уже старые стали, так что я немного задержалась.

Раздался протяжный крик:

— По ваго-о-о-нам!

После крика прокатился настоящий шквал прощальных восклицаний и поцелуев. Заходя в вагон, Игорь обернулся и увидел Алексеевича, застывшего в поцелуе с Наташей. Придя в свое купе, Тищенко сразу же вскарабкался наверх и высунулся в открытое окно. Поезд тронулся и медленно пополз вдоль перрона, надрывно грохоча своими стальными мускулами. Игорь увидел маму, которая грустно смотрела ему вслед. На ее щеках едва заметно поблескивали слезы. Все остальные дружно махали на прощание. Игорь следил за ними до тех пор, пока провожающие не скрылись за поворотом. В уголках своих глаз Тищенко почувствовал влагу. К горлу подкатился комок, и Игорь с трудом сдержал свою слабость.