Дистанция сократилась лишь однажды, и Алексей не был против. Субботним днем, когда они планировали поездку в Кентербери, Настя позвонила и с сожалением сообщила, что не едет, поскольку няня ее дочери слегла с жестокой ангиной, а другая может прийти лишь через несколько часов. Корнилов, не думая ни о чем, а, может, наоборот, желая не оставаться наедине с собой, предложил взять девочку в поездку. Настя смутилась, но быстро согласилась, наверное, побоялась показаться чересчур холодной, усмехнулся Алексей. Так они и отправились странной компанией: молчаливый Корнилов, скованная своей ролью матери Настя и улыбчивая девочка — Энн, Аня, пребывающая в эйфории от выходных рядом с мамой. Вместо элегантного и разыгранного словно по нотам обеда, который им, как взрослым и состоявшимся людям, должен был казаться в меру романтичным, Алексей оказался втянут в сумбурное обсуждение подвигов короля Артура и похождений прекрасной Гвиневры, забросан цитатами Фаины Раневской и ошарашен утверждением о том, что Россию, вероятно, ожидает сценарий арабской весны, и все это из уст семилетней малютки. Настя сначала пыталась сдерживать дочь, а потом расслабилась и позволила себе мягкую улыбку, а потом еще одну, понемногу теряя свой стильно-равнодушный образ. В какой-то момент Алексей понял, что заразительно смеется и осознал, что со стороны они, скорее всего, выглядят счастливыми родителями, отличной парой с очаровательной дочкой. А ведь ребенку Лизы, и его ребенку тоже, было бы столько же, сколько и Настиной Ане — целых семь лет. Интересно, сохранила бы Лиза этого ребенка? Сообщила бы ему? И как отреагировал бы он? Корнилов, не лукавя самому себе, мог утверждать одно — он был бы страшно разозлен, потом испытал бы легкие угрызения совести и постарался бы откупиться от Лизы, причем единовременно, не желая связывать себя с милой девушкой на одну ночь. Откупаться не пришлось, ситуация разрешилась сама собой, изменив жизнь Лизы, раз и навсегда. Можно ли говорить, что ее жизнь изменилась к худшему? Может быть, не уйди она из «Брокер Инвеста», так бы и оставалась сотрудником средней руки, ездила бы на малолитражке, отдыхала в Турции и носила скучные костюмы? А, может, сделала бы блестящий MBA и вошла в правление какого-нибудь иностранного банка к своим неполным тридцати годам, вышла замуж и родила бы прелестную малышку, подарив ей свою загадочную улыбку и чуть грустные глаза? Никто и ничего не мог знать наверняка. Она не стала скучной банковской мышкой и яркой инвестиционной звездой тоже не стала, она была его Лизой — нежной предательницей, которая не желала убираться из его мыслей.
Она не знала, что делать, впервые за долгие годы, раньше всегда был какой-то план, цель, требующая неукоснительного достижения. Нельзя сказать, что цели не было сейчас, просто Лиза начала сомневаться, стоит ли ее так решительно достигать. Лиза не сдавалась и не позволяла себе расслабляться, она решительно корректировала дизайн-проект, приобрела чудесный комод середины XIX века, который собиралась установить на этаже с вечерними платьями, заказала ковры и люстры, составляла примерный план развески в залах магазина. Только вот все чаще в голову закрадывалась мысль: магазин — это действительно именно то, чего она хочет?
Лиза много гуляла по берегам мрачного Комо, улыбаясь прохожим, которых уже знала в лицо, проводила томные часы в опустевшем в межсезонье спа-салоне, наслаждаясь нежными ласками массажей и шелковыми прикосновениями масок. Ее всегда безупречная кожа вдруг испортилась, покрывшись некрасивыми красными точками, Лиза объявила им непримиримую войну. Доктор лишь разводил руками: гормоны, но она не собиралась походить на неухоженного подростка. Лиза еще немного поправилась и даже решилась надеть свою первую по-настоящему «беременную» вещь — джинсы со специальным эластичным поясом для растущего живота. Все было хорошо — тихо, спокойно и немного скучно. Можно было бы совсем забыть о жизни за пределами этого маленького идиллического мирка, но забыть не удавалось: приставленные Корниловым охранники, постоянное напоминание об угрозе, исходящей от чужого и страшного человека, воспоминания об Алексее, вопреки всему, во имя ребенка, которому достался именно такой папа. Папа — какое мягкое слово, особенно, если его произносит малыш, слово, которое должен хоть раз услышать каждый мужчина — захочет ли слышать его Алексей?
Прежде озабоченная лишь устройством магазина, поисками няни и попытками выбросить из головы Корнилова, Лиза вдруг сообразила, что ничего не приобрела для малыша. В Москве не хотела раньше времени привлекать внимание Алексея, а на Комо слишком погрузилась в размеренное течение почти курортной жизни. На одной из вечеринок, куда ее заманили Стефания и Бруно, она познакомилась с коллеой Стеф, которая ждала ребенка примерно в то же время, что и Лиза. Темпераментная итальянка, узнав в Лизе родственную душу, засыпала ее вопросами: «А ты уже купила этот чудо-матрас Cocoon Baby? Ты будешь покупать только кроватку или кроватку вместе с люлькой? Тебе нравятся кресла-переноски Maxi-Cosi? А памперсы?». В тот момент Лиза впервые за всю беременность ощутила легкую тошноту: ее малышу будет негде спать, не в чем гулять и нечего носить!
Следующая неделя прошла под знаком безжалостного рейда по детским магазинам: матрасики, шапочки, пеленки, комбинезоны и платьица. Безмолвные охранники покорно носили в ее гостиничный номер многочисленные пакеты и свертки, и Лиза в какой-то момент даже порадовалась, что рядом нет мужчины, который, несмотря на всю свою щедрость, попросил бы объяснить, зачем их малышу могут понадобиться две кроватки и три комплекта вещей на выписку, учитывая, что даже не понятно, кого они ждут мальчика или девочку: капризное чудо на УЗИ никак не желало раскрывать этот секрет.
Ее отношения с Бруно стали ближе, словно своими словами о беременности Лизы, он не только сам сделал шаг навстречу, но заставил сделать этот шаг и ее. Они ужинали или обедали в Милане, пару раз ходили на вечеринки к друзьям. Единственное чего Лиза не желала — чтобы Бруно приезжал в Белладжио — это было место, почему-то связанное для нее с Алексеем. И еще она отказывалась ехать с ним или со Стеф в горы — горы тоже были навсегда связаны с Корниловым, ладно, может быть, не навсегда, но на время, что она ждала его ребенка, — точно.
Во время одной из первых их встреч Бруно деликатно задал вопрос о том, почему Лизу всегда сопровождают «какие-то люди». Она ответила настолько честно, насколько могла:
— У отца моего ребенка определенные проблемы, и он опасается, что из-за этого могу пострадать и я, — повисла неловкая пауза, и Лиза поняла, что в глазах Бруно Корнилов оказался каким-то преступным элементом — пережитком 90-х, ей стало грустно и совсем некстати обидно за Алексея.
— Он что-то значит для тебя? — спросил Бруно.
Лиза лишь отрицательно и, ей хотелось верить, равнодушно покачала головой. А что она могла ответить, после их последнего разговора с Алексеем, когда ей четко указали ее место, вернее отсутствие такового.
Город постепенно захватывала рождественская суета: уже украсили витрины и поставили на площади перед Дуомо элегантную ель, развернули рождественские базары с глинтвейном, яркими игрушками и ощущением праздника во всем. В один из выходных Лиза с Бруно отправились на такой базар, было холодно, и ветер нарумянил ее щеки, Лиза куталась в соболий воротник своей шубки и смеялась уличному представлению. Вдруг она немного поскользнулась и задержала дыхание от испуга, Бруно ее решительно подхватил и не торопился отпускать. Лиза не стала противиться, приняла эту ласку, еще чуть придвинувшись к нему. Бруно был симпатичен ей, и Лиза в кои-то веки не желала анализировать свои чувства. С улицы они зашли в галерею Виктора-Эммануила II, Бруно целенаправленно направился в магазин, торгующий куклами ручной работы — на полках стояли величественно-отстраненные фарфоровые красавицы в нарядах ушедших эпох, в тот момент Лизе не хотелось этой прохладной красоты. Бруно указал на маленькую неприметную витрину в дальнем углу — под стеклом лежали прелестные в своей простоте вязаные игрушки с яркими волосами.
