Выпал снег, не тот легкомысленный, что покрывает землю в начале ноября, а потом трусливо тает при малейшем луче солнечного света, а настоящий зимний, который сулит обещание Нового года и надежду на сказку. Лиза отметила первый снег новой длинной шубой, купленной еще в апреле и ожидающей своего выхода в свет. В прежние годы следовало бы побеспокоиться о замене летних колес на зимние, но в этот раз у нее были неизменные сопровождающие, куда бы она ни направлялась, так что от одной бытовой проблемы они ее освободили. Как ни странно Лиза привыкла к присутствию строгого вида молодых людей, которые уже не казались ей такими мрачными. Вот интересно, докладывали ли они Корнилову о каждом ее шаге или подобная мелочь вообще не волновала его. В самой идее обеспечивать Лизину безопасность крылось что-то и тревожное, и дающее надежду. Получается, Лиза не была Алексею столь уж безразлична? Или напрасно она утешает сама себя, и он по какой-то рожденной изощренным умом причине хочет лишь контролировать ее. Но как долго это будет продолжаться? Ответа не было ни на один вопрос, и Лиза перестала себе их задавать. Она прогоняла любые мысли о Корнилове, напоминая себе о том, что в те минуты, когда она готовилась навсегда проститься с Кейко, вынеся из своего дома любое напоминание об этой унизительной роли, и еще раньше, пережив тяжелый разговор с Евгением, Алексей звонил в клуб и назначал встречу Кейко. Он изменял ей, мыслям о ней — это была разумная версия, озвученная Катей. Но разумное совсем не сочеталось с ее отношением к Алексею, с осознанием собственной роли в этой истории. Поэтому оставалось совсем не думать о нем, но разве можно не думать о мужчине, ребенка которого ты с нетерпением ждешь? Лиза не могла — она как отец Горио, чахнущий над своим богатством, бережно хранила в памяти каждую минуту, проведенную с Алексеем, каждое его прикосновение, то щемяще нежное, то яростное в своей страсти. Она знала, их сын или дочь будут порождением ласкового волшебства швейцарских Альп, послевкусия бабушкиного торта и разговоров о счастье в цветах догорающего солнца.

Прошедшие недели оказались наполнены хлопотами и стремлением следовать четкому распорядку дня. Лиза последовательно реализовывала свою идею о завоевании прочной репутации самого модного эксперта в московской тусовке. Если раньше она посещала мероприятия, скорее следуя своим желаниям, то сейчас детально обдумывала каждый выход в свет, выбирая лишь те, присутствие на которых гарантировало поддержание нужных контактов, фото в глянцевых журналах и статьи в Интернет-изданиях о моде. Лиза тщательно готовилась ко всем этим выставкам, приемам и ужинам по надуманным поводам: наряд, аксессуары, прическа — не просто в тренде, а опережая его. На редкость быстро ее старания начали окупаться — российский истеблишмент был полон дорого одетых девушек и женщин, но среди них было мало тех, кто мог бы сравняться с западными трендсеттерами, Лиза была твердо намерена занять эту нишу. Ее беременность несла перемены не только физические — к 11 неделе Лиза поправилась всего на пару килограмм, но и изменившееся отношение к окружающим вещам, происходящим событиям. Прежде светская жизнь была удовольствием, а теперь являлась лишь частью работы, удовольствием стали тихие часы, проведенные наедине с собой, долгие прогулки, когда титаническим усилием воли удавалось изгнать мысли об Алексее и думать лишь о том чуде, что он ей подарил.

Свою радость будущего материнства Лиза оберегала как хрупкую драгоценность и первым человеком, которому хотела рассказать обо всем, была Катя. Подруга улетела в Швейцарию, провести время с детьми, а оттуда направилась в Лондон для участия в каких-то переговорах. Она постоянно звонила Лизе, и это радовало бесконечно. Одно — просто услышать слова о том, что их дружбе ничего не грозит, другое — получать подтверждение этих слов.

Снег, как обычно, парализовал Москву, будто выпадал не десятки раз каждый год, а представлял собой очередное чрезвычайное происшествие. Обычно Лиза нервничала, что четкое расписание дает сбой, но сейчас позволила себе расслабиться и закрыть глаза, благо, за рулем ее автомобиля находился один из мрачных молодых людей. Сегодняшний день стоило отнести к числу однозначно успешных, во-первых, утром, пристально разглядывая себя в зеркало, Лиза с удовлетворением заметила, что ее талия начала чуть-чуть округляться, ну, а во-вторых, с вероятностью девяносто процентов ей удалось найти помещение для своего будущего магазина — тот самый недостающий паззл, без которого даже не стоило начинать историю с получением кредита. На Никольской улице рядом с бутиком дизайнера Алены Ахмадулиной и любимым Лизой Cup amp; Cake Cafe неожиданно освободилось помещение, которое раньше занимал какой-то банк, и узнала Лиза об этом совершенно случайно, дав послабление своему супер-продуманному рациону и заехав в кафе за профитролями. На выходе она встретила Алену, которую неплохо знала по встречам на показах, та сокрушалась о том, какого соседства стоит ожидать после закрытия банка. Лиза поняла — это тот самый шанс. Никольская улица — почти заповедный уголок старой Москвы, каждый дом хранит в себе какую-то историю, ну а с коммерческой точки зрения — деловой центр, соседство с ГУМом. Это было именно то, что нужно. Оставалось только стать арендатором заветного помещения, и как это сделать, Лиза уже знала.

День клонился к вечеру, мрачный и непохожий на все то, что он раньше ощущал в Японии, которая постепенно становилась для него страной заходящего солнца. Алексей провел совет директоров, встретился с директором Агентства природных ресурсов и энергетики по вопросам дальнейшего участия в строительстве завода по производству сжиженного газа на Сахалине, амбициозном проекте, по мнению российских и японских властей, призванном сблизить перманентно недовольные друг другом государства. Вообще он что-то в последнее время слишком много делал для государства.

Измотанный физически и морально, Корнилов приехал в свой дом в Киото — находиться в суете сияющего огнями и неистребимой энергией Токио не было сил. Два способа провести вечер: закрыться в библиотеке с бутылкой виски или отправиться на гольф-поле побросать мяч. Конечно, вариант с библиотекой лучше некуда, но, оказавшись на Палаване, Алексей понял, что он уже не в той физической форме, которой если и не гордился, то был вполне доволен. Что ж, значит, гольф-поле.

Алексей направился в спальню переодеться и взять клюшки, но, не сделав и пары шагов, замер как вкопанный: на большом экране в гостиной, на открытом ноут-буке и даже на мониторе от камер внешнего наблюдения разворачивалась одна и та же непостижимая в своей нелепости сцена: два тела, мужское и женское, сплелись в неистовой страсти. Маленькие нежные ручки ласкали рельефный смуглый торс, так любимые им шелковистые волосы разметались, на бледной коже виднелись отметины от мужских губ и пальцев. Мужчина прижимал Саюри к стене, а она своими стройными ногами обхватила его бедра. Это была не его хрупкая девочка, а распутная вакханка, открывшаяся и Корнилову за минуту до собственной смерти.

Алексей медленно опустился на диван не имея сил оторвать взгляд от этого действа. Хотелось верить, что все происходящее — плод его больной фантазии или помешанного на видео-эффектах Сюнкити, но картина казалась слишком реалистичной, и эта женщина, так яростно отдающаяся на экране, была той самой Саюри, что ненадолго предстала и перед ним самим.

Алексей не желал больше ничего видеть, схватил пульт от телевизора, желая прекратить это зрелище, — телевизор не выключался, захлопнул ноут-бук, но из-под закрытой крышки продолжали доноситься звуки нешуточной страсти. Обессилевшая Саюри медленно сползла по мужскому телу, дразня развратной негой и своего партнера, в котором Корнилов узнал Кэтсуэ — одного из приближенных Сюнкити, и к его ужасу, и самого Алексея. Кэтсуэ подхватил девушку и, собственнически прижимая к себе, отнес на кровать. Саюри раскинулась на подушках: сияющие глаза, порозовевшие щеки, тело, хранящее следы ласк, — такая, какой Алексей мечтал ее видеть в первую брачную ночь. Увы, ему досталось лишь жалкая насмешка над тем, что он желал получить, и что с такой радостью Саюри дарила этому парню.