У каменной лестницы не было перил, поэтому, сделав несколько шагов, Гарри достал палочку и сказал «Люмос». Директор не оглянулся. И, казалось, он не смотрел под ноги, словно взбирался по этим ступеням достаточно часто, чтобы ему не нужно было их видеть.

Мальчик знал, что ему надо бы испытывать любопытство или страх, но места для этого в голове уже не оставалось. Все его силы уходили на то, чтобы не дать медленно кипящему внутри гневу выплеснуться наружу.

Лестница оказалась короткой, всего один прямой пролет без поворотов или изгибов.

Ступени привели к цельнометаллической двери. В голубом свете заклинания Гарри дверь выглядела чёрной, значит, сам металл был либо чёрным, либо, возможно, красным.

Альбус Дамблдор взмахнул длинной палочкой перед собой и тем же странным голосом, который отдался эхом в ушах Гарри, словно впечатываясь в его память, произнёс: «Судьба феникса».

Последняя дверь открылась, и Гарри проследовал за Дамблдором внутрь.

Зал внутри выглядел сделанным из того же чёрного металла, что и ведущая в него дверь. Чёрные стены, чёрный пол. Потолок тоже был чёрным, но с него на белой цепи свисал хрустальный шар, от которого исходило серебряное сияние. Оно словно имитировало свечение Патронуса, хотя и было ясно, что это не настоящий свет Патронуса.

В зале стояли постаменты из чёрного металла. На них можно было разглядеть движущиеся фотографии, цилиндры, наполовину заполненные какой-то тускло-мерцающей серебряной жидкостью, одинокие маленькие предметы: обгоревшее серебряное ожерелье, смятая шляпа, невредимое золотое обручальное кольцо… На многих постаментах было всё сразу: фотография, серебряная жидкость, предмет. Также на многих постаментах лежали волшебные палочки – сломанные, обгоревшие. Некоторые выглядели так, словно дерево каким-то образом расплавилось. Целых палочек было мало.

Гарри не сразу понял, где он оказался, но затем его горло внезапно перехватило. Казалось, ярость внутри получила удар молотом, возможно, сильнейший удар за всю его жизнь.

– Это не все погибшие в моих войнах, – сказал Альбус Дамблдор. Он стоял спиной к Гарри, и мальчик видел только его седые волосы и отливающие жёлтым одежды. – Далеко не все. Только мои ближайшие друзья и те, кто погиб из-за худших моих решений. Тут покоится память о них. Это место тех, о ком я жалею больше всего.

Гарри попробовал посчитать постаменты и не смог. Наверное, около сотни. Зал из чёрного металла был не маленьким, и в нём явно хватало места для новых постаментов.

Альбус Дамблдор повернулся к Гарри. Глубокие голубые глаза под бровями отливали сталью, но голос его был спокоен.

– Мне кажется, ты ничего не знаешь о цене феникса, – тихо сказал он. – Мне кажется, ты не злой человек, а лишь ужасно невежественный, и твёрдый в своём невежестве, как я когда-то давно. Однако я ни разу не слышал Фоукса так ясно, как ты в тот день. Наверное я был уже слишком стар и полон горя, когда ко мне пришёл мой феникс. Если я что-то не понимаю в том, насколько я должен быть готов сражаться, поделись со мной этой мудростью.

В голосе старого волшебника не было злости. Удар, перехватывающий дыхание, как после падения с метлы, нанесли обгоревшие и разбитые палочки, тускло отсвечивающие своей смертью в серебряном свете.

– Или же развернись и покинь это место, но тогда я не желаю больше слышать об этом.

Гарри не знал, что сказать. В его жизни не случалось ничего подобного, и все слова пропали. Если бы он поискал, он бы их нашёл, но в этот миг ему не верилось, что у этих слов будет смысл. Неправильно, если человек может победить в любом споре просто потому, что люди умирали из-за его решений, но даже понимая это, Гарри не мог ничего сказать. Не было таких слов, которые Гарри имел бы право произнести.

И Гарри почти развернулся и ушёл из этого места, но вдруг осознал, что, вероятно, какая-то часть Альбуса Дамблдора всегда находится в этой комнате, всегда, не важно, где бы ни был он сам. И что, находясь в подобном месте, можно сделать что угодно, потерять что угодно, если это будет значить, что тебе не придётся сражаться вновь.

Один из постаментов привлёк внимание Гарри – фотография на нём не двигалась, не улыбалась и не махала рукой – это была магловская фотография женщины, серьёзно смотревшей в камеру. Её каштановые волосы были заплетены в косы в обычном магловском стиле, какого Гарри не видел ни у одной колдуньи. Рядом с фотографией стоял цилиндр с серебристой жидкостью, но никаких предметов – ни оплавленного кольца, ни сломанной палочки.

Гарри медленно сделал несколько шагов вперёд и остановился перед постаментом.

– Кто она? – спросил он, и собственный голос показался ему незнакомым.

– Её звали Трисия Глассвелл, – ответил Дамблдор, – мать маглорождённой дочери, которую убили Пожиратели Смерти. Она была сыщиком правительства маглов и после смерти дочери передавала информацию от властей маглов в Орден Феникса. Но её предали, и она попала в руки Волдеморта, – голос старого волшебника дрогнул. – Её смерть не была лёгкой, Гарри.

– Она спасла кому-нибудь жизнь? – спросил Гарри.

– Да, – тихо произнёс волшебник, – спасла.

Гарри поднял взор от постамента и взглянул на Дамблдора:

– Стал бы мир лучше, если бы она не сражалась?

– Нет, не стал бы, – устало и печально отозвался Альбус. Он казался ещё более согбенным, как если бы складывался сам в себя. – Вижу, ты до сих пор не понимаешь. Думаю, и не поймёшь, пока сам… Ох, Гарри. Давным давно, когда я был не сильно старше тебя нынешнего, я узнал настоящее лицо насилия и его цену. Давать волю смертельным проклятиям по любой причине – по любой причине, Гарри – дурное дело, порочное по своей природе, ужасное, как темнейший из ритуалов. Насилие, однажды начавшись, нападает на любую жизнь рядом с собой, подобно летифолду. Гарри, я бы… предпочёл, чтобы ты избежал урока, на котором это понял я.

Гарри отвёл взгляд от голубых глаз и уставился в чёрный металл пола. Директор, очевидно, пытался донести до него нечто важное. Но при этом и мысль Гарри не была глупой.

– Жил когда-то магл по имени Махатма Ганди, – начал Гарри, смотря в пол, – который считал, что правительство магловской Британии не должно править его страной. И он отказался сражаться. Он убедил всю свою страну не сражаться. Вместо этого он сказал своим людям идти к британским солдатам и дать убить себя без сопротивления, и когда Британия не смогла больше этого выносить, мы оставили его страну. Когда я читал об этом, я думал, что это прекрасно, я думал, что это превосходит все войны, которые вели с помощью орудий или мечей. Они правда добились своего, это действительно сработало.

Гарри набрал воздуха.

– Но потом я узнал, что во время Второй Мировой Ганди сказал своим людям, что в случае вторжения нацистов они должны придерживаться той же политики мирного сопротивления. Но нацисты просто застрелили бы всех попавшихся на глаза. И, возможно, Уинстон Черчилль всегда чувствовал, что должен быть путь лучше, какой-то умный путь к победе, который не требует причинения боли никому. Но он не смог найти его, и ему пришлось сражаться.

Гарри взглянул на директора, который смотрел на него:

– Уинстон Черчилль – это человек, который пытался убедить Британское правительство не отдавать Чехословакию Гитлеру в обмен на мирное соглашение, убеждал дать немедленный отпор....

– Мне знакомо это имя, Гарри, – отозвался Дамблдор. Губы старого волшебника дернулись вверх. – Хотя честность заставляет меня сказать, что старина Уинстон никогда не был склонен к моральным терзаниям, даже после дюжины рюмок огневиски.

– Смысл в том, – продолжил Гарри, когда пришёл в себя после осознания, с кем он разговаривает, и подавил внезапно вернувшееся ощущение, что он чудовищно обнаглевший невежественный ребёнок, который не имеет права находиться в этой комнате и задавать вопросы Альбусу Дамблдору, – смысл в том, что фраза «насилие – это зло» – не ответ. Она не говорит, когда сражаться, а когда – нет. Это трудный вопрос, но Ганди отказался искать на него ответ. И поэтому я стал меньше уважать его.