— Она выглядит так молодо, — прошептала одна пожилая вдова. — Вы не думаете, что она может еще раз выйти замуж?

— Почему бы и нет… — прошептала ее безвкусно одетая собеседница. — Но за кого?

Стоявшая справа от Эммы Стар была одета сейчас в бледно-персиковое атласное платье; на шее у нее было бриллиантовое колье, которое мать подарила ей по случаю замужества. Хуанито выглядел тоже потрясающе красивым в новеньком фраке. Арабелла, облаченная в желтое плисовое платье с широченной юбкой, стояла рядом с Арчером.

Все это обозревал сверху, с левой лестницы, небольшого роста усатый мужчина с моноклем в правом глазу, с орхидеей в петлице и записной книжечкой в надетой на руку перчатке. Сидни Толливер, единственный сын винодела из Кентукки, преклонялся и обожал Эмму и вообще все семейство Коллингвудов так, как можно обожать только высшие существа. Прирожденный подхалим, он отыскивал такие слова, с помощью которых можно было бы описать подробности наиболее расточительного и блистательного события в социальной жизни, свидетелем которого ему когда-либо доводилось быть. «Я уже столько раз писал «захватывающий дух», — подумал он, — что затрепал это словосочетание. Впрочем, как и слова «ослепительный», «эффектный», «потрясающий». Нужно найти какое-нибудь новое слово — и я отыщу его!» И после некоторой паузы его золотой карандаш вывел на страничке записной книжки следующую бессмертную фразу: «Вчера вечером Эмма Коллингвуд устроила в своем особняке на Ноб-Хилл бал, который был абсолютно шикарноэлегантнейшим».

Английский язык слегка пошатнулся — но выжил.

— Хочу тебя поблагодарить за то, что ты не уничтожил маму, — говорила спустя полчаса Арабелла, когда они с Арчером закончили танец. — После всех омерзительных вещей, которые они опубликовали в «Бюллетене», Сидни Толливер, по-моему, продемонстрировал редкостную сдержанность.

— Я сказал ему, чтобы он не слишком-то наседал на нее, — признался Арчер. — В конце концов, мне была оказана честь быть с тобой весь вечер. И с моей стороны было бы глупо доводить твою мать до инсульта.

— В любом случае, я очень тебе благодарна. О, Арчер, твоя сестра просто прекрасна!

Арчер посмотрел через весь зал туда, где сейчас Стар танцевала с Хуанито.

— Да, действительно, — сказал он немного печально, потом повернулся и с улыбкой посмотрел на Арабеллу. Но не прекраснее, чем ты.

— Даже на секунду не поверю в это. — Арабелла немного поколебалась, затем улыбнулась. — Но мне очень приятно слышать это.

— Ты с-счастлива? — спросил Хуанито, вальсируя со Стар.

— Да, очень, — искренне сказала она.

— Я лю-люблю тебя.

— И я тоже.

Она говорила правду. Высокий, стройный, сухощавый Хуанито хотя и сильно заикался, но в постели показал себя не менее искусным любовником, чем Крейн. И даже имя его почти совпадало с именем Дон Жуана. За несколько дней, прошедших с тех пор, как они обвенчались в церкви Святого Хуана Капристрано, Стар начала избавляться от стыда, вызванного мыслью о прежней связи с Крейном.

— Я и Ар-арчера т-тоже очень люблю. К-как ты думаешь, он влю-люблен в Арабеллу?

— Не знаю, да меня это и не волнует. Сегодня наш вечер, дорогой, мы будем танцевать вальс, пить шампанское, веселиться, а потом ты на руках понесешь меня наверх, в нашу спальню, и поцелуешь меня десять тысяч раз:

— Это о-очень много.

— Совсем нет, если учесть, что будут целовать твои сладкие губы. Мне и миллиона твоих поцелуев было бы недостаточно.

— У нас будет оч-чень м-много детей, — сказал он, с гордостью глядя на свою великолепную невесту. — П-пять мальчишек и п-пять девочек.

— От одной только мысли об этом я чувствую себя предельно опустошенной, — со смехом ответила Стар.

И в тот же момент у нее вдруг мелькнула мысль о том, что делает сейчас Крейн, но она заставила себя выбросить эту мысль из головы.

— Она просто великолепна! — сказал лорд Редклиф Уиллоуби де Вер Мандевилль, второй сын маркиза Торнфилда, глядя, как Эмма вальсирует со своим новоявленным зятем Хуанито. — Возможно ли, чтобы кто-нибудь был одновременно и так богат, и так красив?

На это его собеседник, британский консул в Сан-Франциско сэр Персиваль Гор только улыбнулся.

— В Америке все возможно.

— Этот особняк, должно быть, стоит миллионы. Каково же тогда ее состояние?

— Говорят, если бы она все перевела в наличные, то у нее оказалось бы около восьмидесяти миллионов.

— Восемьдесят миллионов! Господи, должно быть, это все было заработано нелегальным путем! И что же, у нее никого нет?

— Пока никого, Редклиф. Улавливаешь? На восемьдесят миллионов можно восстановить Торнфилдское аббатство и семейное состояние.

— И расплатиться с карточными долгами моего отца. Что ж, такая сумма стоит того, чтобы попытаться, не так ли? А поскольку я опоздал на представление гостей, возможно, ты смог бы представить меня?

— С удовольствием.

— Она, правда, немного старовата для меня, но ведь говорят, что женщины подобно говядине: со временем улучшаются.

— Только, старина, не нужно все романтизировать.

— Никакой романтики. Это будет чистой воды деловое предприятие, простое причем.

— Дорогой мой Редклиф, в деловом мире ничто не бывает чистым и очень редко простым.

— В романтике тоже.

— Я вижу, Сидни Толливер что-то вынюхивает и записывает в свою книжечку, — сказала Эмма, танцуя вальс с сыном. — Надеюсь, ты не собираешься печатать еще какую-нибудь ерунду, вроде той, что я увидела сегодня на первой полосе?

— Эта, как ты выразилась, «ерунда» позволила нам продать сегодня утром дополнительно пять тысяч экземпляров, — ответил Арчер. — По-моему, совсем неплохо для первого дня моей работы в качестве редактора.

— Да, конечно, в этой статье ты сообщил решительно обо всем, за исключением моей ванны.

— Значит, ты невнимательно читала. Я упомянул о ванне и кране из чистого серебра. Люди любят читать подобные вещи. Американцы заявляют, что они демократы, но в душе они роялисты. Но поскольку в этой стране не может быть короля, они довольствуются богачами. То есть людям нужны такие, как ты, моя дражайшая мамуля, как вся эта публика с Ноб-Хилл. Если ты вдруг подхватишь насморк, я непременно про это напишу, и газету тут же раскупят.

— Но это же вульгарно!

— Разумеется.

— Я передала тебе «Таймс-Диспетч» вовсе не для того, чтобы ты превратил ее в «Бюллетень», этот мусорный ящик!

— Мусорный! Опять я слышу это слово! Но дело в том, что ты отдала газету мне. Теперь она моя, и я буду вести ее так, как считаю нужным. Преступления, скандалы, сплетни, политическая коррупция — вот чем занимаются газеты во всем мире. А в достопочтенном Сан-Франциско такого добра хоть пруд пруди. Между прочим, завтра я обедаю с Дигби Ли. Хочу предложить ему на пять тысяч в год больше, чем он получает у Слейда Доусона.

Эмма была потрясена.

— На пять тысяч больше?! Но ведь для простого репортера это целое состояние!

— И он его вполне стоит. Дигби лучший репортер в Калифорнии, и он будет работать на меня сколько бы мне ни пришлось за это заплатить. Я также пытаюсь наладить контакт с Марком Твеном, чтобы он согласился написать несколько юмористических рассказов для газеты. Погоди, я еще разворошу этот муравейник на Монтгомери-стрит.

— Мне, наверное, следовало бы быть недовольной тобой, — несколько сурово сказала мать, но тут же улыбнулась. — В действительности я должна признать, что все, что ты делаешь, впечатляет, несмотря на вульгарность.

— Ты знаешь, что у тебя самая очаровательная улыбка на свете? Если бы ты не была моей матерью, думаю, я влюбился бы в тебя без памяти!

— А как же мисс Доусон? Разве не в нее ты влюблен без памяти?

Арчер нахмурился.

— Я предпочел бы не говорить на эту тему, — сказал он и погрузился в угрюмое молчание, чем очень заинтересовал мать.