Сенатор и миссис Арчер Коллингвуд откупили почти половину квартала на вершине 338-футового холма, который представлял собой Пятую авеню Сан-Франциско; там они выстроили замок в стиле, который при желании можно было определить как «французский ренессанс». Нажимая на звонок рядом с искусно сделанной из стали и стекла дверью, Арчер-младший тихонько посмеивался, припоминая те захватывающие дух описания дома, которые появлялись в местных газетах. Даже «Бюллетень», которым владел враждебный клан Доусона, не удержался от того, чтобы не поделиться с читателями своим восторгом — и это при том, что Слейд Доусон никогда не упускал случая лягнуть в своей газете Коллингвудов. «Этот дом, — с пеной у рта сообщал «Бюллетень», явно загипнотизированный цифрами, — имеет едва ли не столько же башен, сколько знаменитый Château de Chambord ^[20]во Франции — тот самый замок, который вдохновил архитектора, работавшего по заказу миссис Коллингвуд. Всего в особняке семьдесят две комнаты, а ванных комнат больше, чем в Белом доме. Бальный зал по своим размерам сопоставим лишь с Тронным залом Букингемского дворца».

— Мистер Младший, вы опять напились! — с горечью воскликнул седой Кан До, открывая дверь. — Вы есть несносный мальчик!

— Тсс! — зашикал на него Арчер, приложив к губам палец правой, затянутой в белую перчатку руки и грузно вваливаясь внутрь. — Нельзя, чтобы герцогиня узнала. Где, кстати, она?

— Тайтай в кабинете…

— А, подсчитывает свои миллионы. Хотя, впрочем, почему бы и нет? У нее их столько, что нелишне и пересчитать… Впрочем, я хочу видеть отца. Как он?

— Доктор говорит, что лихорадка уменьшилась. Он думал, что ваш отец скоро совсем будет поправляться. Но только вам лучше пойти и протрезвиться немного, иначе тайтай опять будет сердиться.

— Ничего, как-нибудь переживет. Знаешь, Кан До, моя мамаша переживет все что угодно. Пожары, спады, депрессии… Не представляю, есть ли на свете что-нибудь такое, что способно убить ее. Не в том, конечно, дело, что я желаю ей смерти, о нет! Помнишь, Кан До, какой она была раньше? Какой прекрасной — когда играла те шопеновские вальсы? — И Арчер попытался проделать что-то вроде танцевального па.

— Тайтай и сейчас очень красивая и привлекательная. А вам хорошо бы пойти на кухню и протрезветь немного. Стыдно! Ведь до обеда еще далеко!

Арчер пьяно осклабился и сгреб в охапку китайца, который весил чуть ли не вдвое меньше его.

— Ты что же, Кан До, собираешься меня отшлепать, как бывало в детстве?

— Следовало бы, хотя вы теперь и взрослый.

Арчер, шатаясь, выпрямился.

— А что ты думаешь об этой семейке, а? Разве она не сумасшедшая? Мой папаша — сенатор. За одно это мамашу следовало бы хорошенько отшлепать. Купила ему помилование так, как если бы покупала очередную чертову французскую софу. Хотя, о чем я, черт побери, ведь она все себе в жизни купила. Почему бы не купить и Сенат?! — Арчер икнул и направился в главный холл высотой в три этажа. Красивая двойная лестница вела из холла наверх; по внешней стороне лестницы тянулась изящная балюстрада из кованого железа. Между двумя пролетами лестницы, которые сходились в одной точке, образуя огромную букву «V», висел портрет Эммы в натуральную величину. Портрет был выполнен в броском и эффектном стиле королевских портретов работы Винтерхальтера. Эмма в самом расцвете своей ослепительной красоты стояла на условной террасе, глядя на Сан-Францисский залив, служивший фоном картины. Эмма была изображена художником в бархатном платье цвета берлинской лазури, пышная юбка величественными складками ниспадала до самого пола. Волосы Эммы были уложены в высокую, сплошь из сложных завитков прическу, увенчанную бриллиантовой звездой, длинная шея украшена жемчугом, а открытые плечи, благодаря мастерству художника, выглядели на полотне потрясающе чувственными.

— Мама! — воскликнул Арчер и, сняв с головы шляпу, торжественно раскланялся перед портретом, обрамленным в золоченую раму. — Великая Герцогиня Сан-Францисская! — Он прочистил горло и, подражая детской манере говорить, прошепелявил: — Мамоцка постлоила больсой такой, больсой домик, стобы показать всем соседям, какая она у нас тепель богатая. У мамоцки много длагоценностей, денюжек, всего-всего у нее много. Мамоцка — настоящий монетный двор этого проклятого Сан-Франциско…

— Мистер Младший, я не хотел бы, чтобы вы продолжали разговаривать в подобном тоне, — сказал Кан До, торопливо беря Арчера под руку. — Сейчас мы с вами пойдем на кухню…

— Оставь меня, Кан До! Я хочу видеть своего отца!

Арчер сердито выдернул руку, шатаясь, направился по мраморному, в черно-белую клетку, полу к правой лестнице и стал карабкаться по ступеням, при каждом шаге хватаясь за балюстраду.

— Арчер!

Он поднял голову. Как только муть рассеялась и он начал видеть окружающее более-менее отчетливо, его взору предстала стоявшая на верхней площадке женщина — по его мнению, самая красивая женщина если не в целом свете, то уж наверняка на Западном побережье. Это была его сводная сестра.

— Стар, — прошептал он и, споткнувшись, едва не упал перед ней на колени.

Стар стремительно сбежала по ступеням вниз.

— Ох, Кан До, опять он напился! Маму когда-нибудь удар хватит.

— Вот я, мисс Стар, и пытаюсь затащить его на кухню, от греха подальше.

— Ему нужно выпить кофе. Может, нам удастся как-нибудь протрезвить его до возвращения мамы? Арчер, ответь, где ты был? Опять в клубе, да?

Она имела в виду клуб «Олимпик» на Пост-стрит. Это был один из старейших в мире клубов любителей атлетики, основанный семнадцать лет назад. Стар знала, что почти все время брат проводит именно там: купается, занимается фехтованием, штангой, ну и, конечно, пьет.

Арчер перегнулся через балюстраду, с пьяным обожанием улыбаясь сестре.

— А знаешь, — сказал он ей, — ты такая красивая!

Стар взяла его под руку.

— А ты такой пьяный! Честно, Арчер, ты что, пытаешься убить себя? Пойдем-ка наверх, я посажу тебя в горячую ванну.

— Ты что же, разденешь меня?

— Ну, помогу…

— Точнее сказать, ты сама разденешься?

— Арчер, перестань!

— А что такого? — с трудом выговорил он, поднимаясь по ступенькам. — Мы ведь с тобой не настоящие брат и сестра. У нас нет общей крови, поэтому не вижу ничего плохого в том, что мне хочется поцеловать тебя. Черт возьми, да и что дурного в том, если бы я даже хотел заняться с тобой любовью? Странно было бы, если бы подобных желаний у меня не возникало.

— Нет, это нехорошо, потому что мы с тобой на самом деле брат и сестра, пусть даже в наших жилах течет разная кровь. Если бы Клейтон услышал твои слова, через десять минут об этом бы знал весь Сан-Франциско.

— Клейтон Деламер, этот болтливый идиот. Тебе нельзя выходить за него, Стар, он не стоит тебя. Тебе нужно выйти замуж за меня.

Стар вздрогнула.

— Не говори так, — прошептала она.

Арчер усмехнулся и склонился над ней. Понизив голос, он сказал, дыша на нее перегаром виски:

— Знаешь, а ведь я мог бы шантажировать тебя. Я ведь знаю твой секрет.

Она напряглась.

— Нет у меня никаких секретов!

— Нет, есть! Но если ты меня поцелуешь, обещаю, что никому не скажу, даже Герцогине.

В янтарных глазах Стар с чуточку манчжурским разрезом мелькнул страх.

— Ты этого не сделаешь, — прошептала она.

— Поцелуй меня, и тогда действительно не сделаю.

Стар посмотрела за балюстраду. Огромный холл с его гобеленами и развешанным по стенам оружием был в эту минуту совершенно пуст. Затем Стар перевела глаза на сводного брата, которого обожала и которого боялась.

— Ладно, только побыстрей.

Арчер крепко сжал Стар в объятиях и поцеловал ее со страстью, которая решительно не имела ничего общего с братскими чувствами. Через секунду Стар оттолкнула его и ударила по щеке.

— Дьявол, — прошипела она.

Стар устремилась вверх по лестнице, а пьяный хохот Арчера наполнил собой холл, многократно отразившись от известняковых стен. Продолжая карабкаться по лестнице, Арчер принялся петь: