Вся процессия медленно двигалась по Дюпон-гэ в сопровождении жуткой, воющей музыки, звона и грохота цимбал и барабанов. Для встречных процессия являла собой красивое, но мрачное действо. Общее мнение сводилось к тому, что Крейн сумел воздать Чинлинг подобающие почести.

Кортеж прошел менее двух кварталов, как вдруг из-за угла появилась группа мужчин. Они выкрикивали: «Смерть свинячьим хвостам!», у многих в руках были грубо намалеванные плакаты: «Китайские язычники — вон отсюда!», «Вышвырнуть «поднебесников» в Поднебесную Империю!», «Все косоглазые — воры и шлюхи!».

Едва только Крейн увидел эту разношерстную банду, как сразу же узнал «сиднейских уток», но более всего его потрясло их намерение напасть именно на похоронную процессию. Бандиты принялись швырять в траурный кортеж камнями и грязью, намеренно пачкая белые траурные одежды. Китайцы начали разбегаться, бросая свои бумажные похоронные дары усопшей. В руках у некоторых бандитов были палки, которыми они наносили удары по головам и плечам участников траурной процессии.

Несмотря на то что был незаконнорожденным, Крейн относился к церемониям и ритуалам с огромным благоговением, поэтому подобное святотатство привело его в ярость. Он не знал, то ли покинуть ряды носильщиков и дать бандитам надлежащий отпор, то ли со всей возможной невозмутимостью продолжать идти во главе шествия, сохраняя торжественность старинного скорбного ритуала. Но вся его сдержанность улетучилась в одно мгновение, когда комок грязи угодил ему прямо в лицо. Он попытался протереть глаза и в это время услышал яростные крики, с которыми «сиднейские утки» вломились в середину процессии. Чья-то дубинка ударила Крейну в лицо, повергнув в уличную грязь. Как только он упал, несколько палок принялись молотить его по спине и голове. Когда Крейну все-таки удалось кое-как разлепить глаза, он обнаружил, что возле него сгрудились четверо здоровых жлобов, которые и обрабатывали его сейчас дубинками, перемежая удары с бранью.

— Вот он, главный свинячий хвост! — вопил один из бандитов, косоглазый увалень с, должно быть, четырехдневной щетиной.

— Он был ее дружком! — выкрикнул другой, опуская дубинку на руки Крейна, которыми он защищал голову.

И тут раздалось несколько выстрелов. Нападающие враз застыли. Воспользовавшись этим, Крейн сумел протиснуться между ног «сиднейских уток» и подняться на ноги. Только тут он заметил, что с дальнего конца Дюпон-гэ идут приблизительно три дюжины мужчин, одетых в униформу «Кинсолвинг Лайн» и стреляют из ружей над головами «сиднейских уток». Но более всего удивило Крейна то, что во главе моряков шел не кто иной, как самый ненавистный ему круглоглазый — сам Скотт Кинсолвинг.

Против оружия «сиднейские утки» оказались слабоваты. Они ударились в бега, оставив после себя грязь и опустошение. Из-за прикрытых ставней ближайших домов «поднебесники» наблюдали, как моряки с клиперов Скотта, находившихся сейчас в заливе, полностью овладели ситуацией и восстановили порядок на улице.

— Ты в порядке? — спросил Скотт, подходя к Крейну, у которого из раны на голове сочилась кровь. Молодой китаец, несмотря на то что получил ранение и был изрядно выпачкан в грязи, не потерял присутствия духа. Он с достоинством посмотрел на Скотта.

— Конечно, — не задумываясь, солгал Крейн. — Только не ожидайте, что я начать вас благодарить, капитан Кинсолвинг. Я ведь хорошо известно знать, почему вы тут. Это решительно не иметь ничего общего с память Чинлинг или с желание защитить нас, «поднебесники». Все это есть одна политика. Грязный политика круглоглазых.

Отряхнув грязь с рукава, он полуобернулся и увидел ужасную картину у себя за спиной.

— А-ай… — прошептал он.

— Чинлинг! — выдохнул Скотт.

Как только «сиднейские утки» вломились в процессию, все двенадцать траурных носильщиков бросили гроб, который упал на землю. От удара крышка открылась, и теперь, наполовину выброшенная из соснового гроба, завернутая в ритуальные одежды, Чинлинг лежала на спине и безжизненными глазами смотрела на солнце.

— Что же за человек этот капитан Кинсолвинг? — кричал Гас Пауэлл с крыльца кафе «Бонанза» собравшимся на Портсмут-сквер людям. — Каким нужно быть человеком, чтобы напасть на тех самых парней, которые пытались отомстить за честь его же собственной жены?! Чинлинг отравила Эмму Кинсолвинг, а что же предпринимает ее супруг? А супруг берется защищать похоронную процессию этой самой Чинлинг, вот что он делает! И потому я говорю, что Скотт Кинсолвинг — предатель своей расы!

Толпа, в которой было немало людей с горящими факелами, пламя которых металось на сильном ветру, одобрительно зашумела. Правда, стоявшая рядом со Слейдом на ступенях «Бонанзы» Чикаго обратила внимание, что энтузиазм был не слишком-то велик и согласие с оратором выразили далеко не все слушатели. Потому-то она и решила несколько оживить собравшихся, чтобы эта политическая акция не кончилась крахом.

— Черт побери, Гас! — крикнула она. — Этот Скотт Кинсолвинг не только подмазывается к «поднебесникам», он еще и евреев любит! Вы только взгляните на этот магазин, расположенный на той стороне площади. Ну-ка, что там за вывеска? «Де Мейер и Кинсолвинг». А жена его кто? Эмма де Мейер Кинсолвинг! Разве не из Мейеров, не из жидов? Даю голову на отсечение — из жидов!

Однако эта антиеврейская выходка была воспринята слушателями еще более сдержано, чем предыдущая, антикитайская.

— Может, ты и права, Чикаго, — крикнул какой-то мужчина из толпы, — но только что бы у нас было без де Мейера и его магазина, а?!

— Кроме того, — крикнул другой, — благодаря Эмме Кинсолвинг в этом городе появился хоть какой-то лоск. И она чертовски красива, гораздо более красива, нежели те телки, которых ты подкладываешь нам, безбожно обдирая за их услуги!

Последнее замечание вызвало раскаты дружного гогота, а на жирном лоснящемся лице Чикаго появилась сердитая гримаса.

— А как все-таки насчет нападения на похоронную процессию? — гаркнул третий человек. — Пусть даже это были китайские похороны. Кем, черт побери, нужно быть, чтобы наброситься на людей, идущих в похоронном шествии?!

— А я тебе скажу, кем именно! — крикнул первый мужчина, начавший этот разговор. — «Сиднейскими утками» из Австралии, черт бы их побрал! Тогда как Скотт Кинсолвинг стоит на страже закона и порядка и, если нужно, поддерживает их с помощью своих парней. Я даже больше скажу: пусть у Кинсолвинга будет еще больше власти, только бы остановить преступность в городе и окоротить этих «уток»!

Ответом на эти слова явился мощный рев одобрения — первое сильное чувство, которое продемонстрировала собравшаяся сейчас на площади толпа.

— Вот дерьмо! — прошипела Чикаго, обратившись в сторону Слейда. — Из Гаса, конечно, хреновый говорун. Выходит так, что мы поддерживаем неудачника.

Слейд взглянул на Гаса, который беспомощно размахивал руками, пытаясь утихомирить разбушевавшуюся толпу. Это было первым из серии мероприятий под девизом «Пауэлла в губернаторы!». Об этом мероприятии извещали многочисленные листовки, его активно рекламировали в «Бюллетене». И день-то наметили вовсе не случайно, желая воспользоваться всеми преимуществами ситуации, возникшей после того, как на похоронную процессию было совершено нападение. Теперь же стало совершенно ясно, что весь план пошел коту под хвост.

Гас — сухощавый, лысоватый и совсем не представительный — был одним из немногих горожан, имевших диплом юриста, пусть даже этот диплом ему выдали в весьма подозрительной «Школе Права» в Миссури. Именно наличие у него диплома и явилось решающим доводом для того, чтобы Слейд и Чикаго решились выдвинуть его кандидатом в губернаторы. Кроме того, за Гасом числились кое-какие сомнительные делишки, а раз уж у него рыльце было в пушку и Слейд знал об этом, то Гаса, в случае его избрания, было бы легко приструнить.

Однако в один момент все переменилось. Слейд вдруг увидел, что Гас решительно никому не импонирует, что как политик он — нуль. Слейду также стало ясно, что популярность Скотта, равно как и популярность его требований обеспечить в городе закон и порядок, оказались много больше, чем они с Чикаго предполагали. Откуда у всех этих людей — выпивающих, сквернословящих, азартных и драчливых калифорнийцев — появилась политическая зрелость?