— Да, так что же все-таки значит Дюпон-стрит? — в третий раз поинтересовалась Эмма.

Скотт вздохнул.

— Это сердце Маленького Китая, — сказал он.

Глаза Эммы сузились.

— Чинлинг? — прошептала она.

— Да, — коротко ответил Скотт. — А вот и Кан До! — Скотт привстал и приветливо замахал рукой молодому китайцу, который стоял на пристани возле элегантного открытого экипажа. Кан До был одет в красивую красного цвета форму с золотыми пуговицами.

— А почему вы зовете его Кан До? — спросил Феликс.

— Видите ли, он говорит только на пиджин, этакой смеси английского с китайским, как, впрочем, и все здешние «поднебесиики» — так называют китайцев, поскольку они выходят из Поднебесной Империи. Эй, Кан До! — крикнул Скотт. — Лови носовой фалинь!

— Кан до ^[9]! — крикнул в ответ Кан До, в то время как один из матросов кинул ему трос.

— Теперь я понимаю, почему вы так его называете, — с улыбкой сказал Феликс.

«Не показывай своего гнева, — говорила себе Эмма, взбираясь по лестнице на причал. — Держи себя с достоинством, как подобает леди…» Но внутри у нее все клокотало. Было совершенно очевидно, что о Чинлинг в Сан-Франциско знали многие, и что отсылка к ее имени была чем-то вроде местной расхожей шутки. «Боже мой, — думала Эмма, — надо мной будет потешаться весь этого город! Такого я и помыслить не могла!»

На причале собралось немало народу. Эмма впоследствии узнала, что приход всякого судна собирал толпу, поскольку жители Сан-Франциско, будучи отрезанными от остального мира, были жадны до новостей. За небольшим исключением, эта толпа состояла из мужчин, довольно-таки непрезентабельного вида. Когда они заметили Эмму, которая, несмотря на большой живот, выглядела очаровательно в белом платье и белой, в тон платью, шляпе с перьями, с белым кружевным зонтиком в руках, — так вот, когда они ее увидели, то начали аплодировать и свистеть самым бесцеремонным образом.

— Капитан Кинсолвинг! — прокричал один молодой человек, приложив руку к глазам козырьком, чтобы лучше видеть. — Ты что же, привез новых девочек для заведения Чикаго?

Эмма была потрясена. Скотт же подошел к молодому человеку, схватил его за грудки и сильным ударом в челюсть отшвырнул наглеца в толпу. Возникла неловкая тишина.

— Друзья мои, — сказал Скотт, вытирая руки о штаны, — мы все отлично знаем, как мало женщин в Сан-Франциско. Однако мне не хотелось бы думать, что вы здесь настолько одичали, что при виде настоящей русской графини и моей жены способны подумать нечто иное, кроме того, что обе они представляют собой благороднейших дам, которых судьба привела в наш город, и которые непременно украсят собой Сан-Франциско.

— Капитан босс! — крикнул изумленный Кан До. — Хорошенький женшин ваш жена?

— Совершенно правильно.

— О, Боже… Боже… — только и сумел вымолвить Кан До, однако у Эммы возникло ощущение, что китаец порядком испуган.

Скотт проводил обеих женщин в ландо, верх которого был опущен; на козлах восседал еще один «поднебесник», одетый в яркий красный сюртук, отделанный золотым шитьем, в замшевые панталоны и хорошо начищенные кожаные сапоги. Нарядный костюм венчала ярко-красная шляпа с пером, которая показалась Эмме чудовищно безвкусной. Когда экипаж тронулся, кто-то из мужчин крикнул:

— А она красавица, капитан! Примите поздравления!

Скотт улыбнулся и приподнял шляпу.

— Вот теперь я начинаю понемногу понимать, что же имели в виду люди, называя Америку «Новым Светом», — сказала Феликс. — Эти люди обращаются с нами так, как будто все мы равны.

— Именно так они и думают, — сказал сидевший против жены Скотт. — На этом, предполагается, и стоит Америка.

— Вы говорите «предполагается», капитан, — сказал Феликс. — А у вас есть какие-нибудь сомнения в этом?

— Конечно есть. В Бостоне, равно как и в Нью-Йорке, и в Филадельфии, если вы имеете деньги — прекрасно. Но если только у вас нет денег — особенно в Нью-Йорке — вы обречены на собачью жизнь. В Америке не больше равенства, чем где бы то ни было еще в мире. Тут деньги — подлинное божество! Не зря же говорят, что деньги — это благословение Америки, хотя иные и добавляют, что они же — и проклятие этой страны. Единственное преимущество, которое у нас есть, заключается в том, что если вдруг получится так, что ты родился бедным, однако пронырливым и сообразительным, то ты можешь стать богатым. И даже если тебе суждено в конечном итоге свалять дурака, это, по крайней мере, будет богатый дурак.

Эмма слушала вполуха, впитывая в себя облик города.

— Улицы не вымощены, — сказала она, — и тротуары — всего лишь деревянные покрытия. Должно быть, ужасно, когда идет дождь.

— Ужасно, — подтвердил Скотт. — Но в свое время и улицы будут вымощены, и тротуары будут сделаны из кирпича и камня, хотя бы для того, чтобы умерить распространение огня при крупных пожарах. На прошлое Рождество в одну ночь выгорел практически весь город.

— Значит, в довершение ко всему, это еще и огненная ловушка… — проворчала Эмма, чувствуя, как ухудшилось настроение.

— Теперь уже поздно отступать, — заметил Скотт.

— Эмма, — сказал отец, — мы ведь знали, что жизнь здесь будет несколько примитивной.

Эмма решила более не обсуждать эту тему. Откинувшись на спинку сиденья, она устроилась таким образом, чтобы ажурный зонт защищал лицо от яркого калифорнийского солнца. Тем временем экипаж ехал вдоль улиц, уставленных по обе стороны двух- и трехэтажными деревянными домами; на их фасадах были укреплены вывески аптек, магазинов скобяных товаров, кузниц, зеленных лавок, магазинов, торгующих всем, за исключением спиртных напитков, всевозможных мелких лавок. Большинство домов не были даже выкрашены, деревянная обшивка посерела от дождей и непогоды. Ни цветов, ни, тем более, зеленых насаждений, Эмма не заметила; бросилась ей в глаза также и явная нехватка деревьев, из-за чего городские холмы имели угнетающе голый вид. Иными словами, общее впечатление оказалось довольно-таки неприглядным. Все было просто-таки чрезвычайно безобразным. Эмме захотелось заплакать: она оставила замечательный дом во Франкфурте, претерпела множество трудностей при пересечении Атлантики, обогнула Южную Америку — и ради чего? Ради этого?!

Когда экипаж стал взбираться вверх по склону холма, Эмме открылось необычайное зрелище: на самом верху холма, подобно короне, располагался белый дом. Опоясанная лестницей массивная постройка возвышалась на высоту двух этажей и чем-то напоминала жилые дома в Новой Англии. Выше здания была только центральная башня, имевшая, благодаря арочным оконным пролетам, несколько итальянский облик. Здание представляло собой архитектурный винегрет, можно было даже сказать — «архитектурный кошмар», однако по сравнению с соседними домами оно выглядело едва ли не восхитительно.

Кан До, сидевший рядом с возницей, обернулся, лицо его сияло широчайшей улыбкой.

— Ну, вот и дом, хороший миссис. Это твоя новая дом. Ты нравится?

— О да, — с улыбкой ответила Эмма, усаживаясь попрямее. — Дом очень симпатичный. И здесь есть деревья!

— Это я дал задание Кан До посадить их, — сказал Скотт и повернулся, чтобы получше рассмотреть посадки. — Большинство деревьев было уничтожено пожаром.

— О, тут еще есть и небольшой пруд! Чудесно!

— Он также служит и пожарным бассейном.

Ландо проехало сквозь деревянные ворота, и взору Эммы предстали многочисленные клумбы, усаженные цветами, и не менее многочисленные газоны. Возница уверенно свернул на гравийную дорожку, огибающую пруд, и остановил экипаж перед большим особняком. Двое молодых «поднебесников» в таких же, как у кучера, ярких красных сюртуках поджидали возле входа. Один из слуг с готовностью распахнул дверцу ландо, давая возможность Эмме и Зите выйти. За ними последовали Феликс и Скотт.

Зита взяла Эмму за руку.

— Посмотри.

Эмма обернулась. Зита указывала вниз, в направлении залива и тихоокеанского побережья, которое, казалось, уходило в бесконечность, как и сам океан. Эмма долго смотрела на этот восхитительный вид, испытывая блаженные мгновения восторга, затем повернулась к Скотту.