— Вообще-то мне кое-что известно… Доктор велел никому об этом не говорить, но теперь, когда его больше нет…

Они уставились на нее. В комнате внезапно повисла тишина.

— Все в порядке, миссис Вудс, — ободрил ее шериф. — Теперь это не может повредить ему, сами понимаете.

Она все еще колебалась.

— Это насчет одного посетителя, который пришел к нему как-то ночью, день или два назад. Пробыл он здесь долго. Впускала его не я, а сам доктор. И он же отвез его потом на своей машине. Но оба они были какие-то взволнованные. Я слышала их возбужденные голоса, но о чем они говорили, мне слышно не было…

— Значит, вы не видели, кто это был?

— Ну… в общем, и видела и не видела. Не настолько хорошо, чтобы сказать наверняка. Но когда они шли за дом к гаражу, то проходили мимо окна кухни. Было это примерно около десяти вечера. Точно не скажу, но мне показалось, это был тот художник—тот самый, что исчез.

Они изо всех сил старались не подать виду, как потом говорил шериф. Новость была сногсшибательная, однако они сумели-таки допить кофе и доесть бутерброды. Только шериф невзначай обронил:

— Вот как, значит. И когда же доктор, попросил вас не говорить, кто здесь побывал?

— Это было на следующее утро. Я спросила: «Это к вам случайно не тот художник приходил вчера вечером? Тот, которого разыскивают?» Доктор сильно расстроился. Не ответил ни да, ни нет. Только заметил: «Дом врача— это все равно что дом священника, миссис Вудс. Не желаю никаких пересудов по поводу моих посетителей». Потом пристально посмотрел мне в глаза и сказал: «Вчера вечером сюда никто не приходил, миссис Вудс». Я ответила: «Да, сэр», — и… в общем, это все, что я знаю.

Ничего из этого не было обнародовано на дознании, уже третьем за лето. Убийство произошло в субботу вечером, а дознание проводилось в понедельник. Странно и непривычно было сидеть там в третий раз и не видеть доктора Джеймисона на председательском месте за столом. Столь же странно было сознавать, что всего через несколько дней эту комнату заполнят дети, вернувшись в школу после летних каникул.

На сей раз представители власти не рассказали всего, что им было известно. Фактически дознание почти не выходило за рамки установления факта смерти и ее причины. Начатое доктором письмо представлено не было, не вызывали и миссис Вудс. Со свидетельскими показаниями выступили Марджори и Говард, а также Мэнсфилд Дин. Вскрытие не показало ничего нового. Доктор был застрелен из 32-миллиметрового автоматического пистолета, пуля прошла сквозь сердце и застряла в спинке сиденья более или менее позади него, чуть правее. Никакого оружия найдено не было.

В тот вечер доктор навещал Дороти Мартин, которая все еще не вставала с постели и по-прежнему была очень слаба. От нее он уехал без четверти восемь— ему как раз хватило времени, чтобы доехать туда, где и была найдена его машина каких-нибудь десять минут спустя. Перед тем как заехать к Дороти, он ездил по вызову на какую-то ферму, расположенную во внутренней части острова; там он был молчалив, но не подавлен. В обоих домах ему предлагали поужинать, но он сказал, что у него назначена встреча и ему надо ехать домой.

Однако никаких записей об этой встрече в его блокноте не нашли. Вечером его частенько вызывали то туда, то сюда, причем обычно без предварительной договоренности. И приемная его была заполнена пациентами, в то время как сам он сидел мертвый в своей машине.

Говард Брукс рассказал о том, как было найдено тело, а Мэнсфилд Дин— о том, как оставался возле него. Прочее было чистой формальностью. Был вынесен обычный вердикт, люди разошлись по домам на ленч, и это новое преступление, судя по всему, находилось не ближе к разгадке, нежели другие.

Однако было и еще кое-что, о чем полиция умолчала. На правой дверце машины имелся полный набор отпечатков пальцев, и принадлежали они не доктору. 

Я не в состоянии подробно описывать эти третьи похороны. Приехал сын доктора, худощавый, изможденного вида человек, с женой и двумя маленькими детьми. Я никак не могла отрешиться от мысли, что, несмотря на все его горе, страховка будет для него даром Божьим. Пришли практически все жители острова, и могилу буквально засыпали цветами. С того места во дворе церкви, где я стояла, мне были видны две другие могилы и свежие белые хризантемы на Джульеттиной— чья-то таинственная еженедельная дань памяти, продолжавшаяся по-прежнему. Затем все было кончено, толпа разошлась, оставив наконец-то доктора упокоиться вечным сном.

Точно так же, как я не могу писать о похоронах доктора, не могу я облечь здесь в слова и свое собственное душевное состояние в то время. И вдобавок ко всему, словно затем, чтобы усугубить всеобщее смятение и страх, звонки в Сансет-Хаусе вновь принялись трезвонить. Тот, что был проведен из моей комнаты в комнату Мэгги, зазвонил ночью. Я не прикасалась к нему, и первое, что я услышала проснувшись, — это донесшийся из ее комнаты стук падающего тела. Она напрочь забыла, что ее нога привязана к кровати!

В заливе в те дни все было тихо и спокойно — близился конец сезона. Майк теперь приносил из сада ранние георгины вместо роз. Ночи стали холодными, даже с намеком на заморозки. Трава, такая ярко-зеленая весной, теперь стала бурой, и даже некоторые деревья оказались тронутыми осенней палитрой. Греясь в лучах нежаркого солнца, я лежала, с печалью и с тоской на сердце, и наблюдала за играющими вдали дельфинами.

Я старалась тогда ни о чем не думать. Просто не отваживалась думать. Я уже знала насчет того совещания, проведенного в кабинете у доктора после его гибели, и о заявлении миссис Вудс. Мне было известно и кое-что еще: Аллен Пелл— то бишь Лэнгдон Пейдж— находился на острове в тот вечер, когда произошло это жестокое и бессмысленное убийство.

Как-то днем, спустя день или два после похорон доктора, ко мне снова заглянула Люси Хатчинсон. Вошла в своей обычной манере, с несколько подавленным видом, но в то же время и спокойная.

— Все это жутко неприятно, — сказала она. — Но наконец-то я выбросила из головы эту галиматью насчет Боба и Джульетты. В субботу вечером, когда это случилось, Боб изображал из себя римского императора и ругался на весь дом.

Закурив сигарету, она прямо и напряженно посмотрела мне в глаза.

— Полагаю, ты уже слышала о таинственном человеке в маске, присутствовавшем на балу? — спросила она.

— Что ты имеешь в виду? Какой еще таинственный человек на балу?

— Не совсем на балу. Я бы сказала, что он прятался по закоулкам. Ты же знаешь, как бывает на такого рода сборищах— маски еще никого и никогда не обманули. И мы всех узнаём. А на нем и костюма-то настоящего не было— черное домино и капюшон. Он оставался снаружи, на террасе. Мне показалось, он кого-то искал.

— Но, Люси, он же не смог бы попасть туда без билета.

— Если только не добрался морем. Или перелез через забор.

— Ты хочешь сказать, что кто-то проник на этот бал-маскарад без приглашения? Не верю.

— Я пытаюсь довести до твоего сознания, — медленно проговорила она, — что Аллен Пелл был в тот вечер на острове. — И добавила — Можешь спросить у Марджори Пойндекстер. Я видела, как она с ним разговаривала.

Вскоре она удалилась, оставив меня в смятенно-паническом состоянии. Мало-помалу я поняла, что улики против него накапливаются, и ощутила свою полнейшую беспомощность. И тут еще, с неожиданностью, едва не доконавшей меня, Артур снова оказался вовлечен в эту таинственную историю.

Майк занимался подготовкой к зиме. При этом он всегда приводил в порядок свое садовое хозяйство, складывал мульчу в аккуратную кучу за гаражом, внимательно осматривал весь свой инвентарь и наводил блеск в сарае для инструментов. В тот день он готовился белить его. Сначала он вынес наружу всякий мелкий хлам, а затем вытащил тяжелую газонокосилку.

Я была в саду, когда увидела, что он вышел из сарая. В руке ой что-то держал и внимательно рассматривал. Заметив меня, он поспешно спрятал этот предмет в карман, но меня вдруг охватило неприятное предчувствие. Майк был предан нам, но он был честен до противного, и мне не понравилось выражение его лица.