Он ушел… оставил его…
Так же, как когда-то давно ушла мама, защищая новорожденного Баррэта.
И теперь нужно быть сильным…
Сильным вдвойне… втройне!.. чтобы защитить не только свалившуюся на его плечи страну, но и свою любовь. Свои чувства и чувства Рэни, что приходят в лад так медленно… со скрипом. Прав был Итарон, в стократ прав — сердце, раненое предательством, заживает с трудом. Рэни вновь учится ему доверять… неумело, болезненно, но все-таки учится.
Как же мне не хватает твоего совета, мама! Ты умела любить, как никто другой. Даже отец лишь ученик по сравнению с тобой. Ты саму жизнь бросила под ноги своей любви! Почему я так не умею? И отец… хотя он принял всем сердцем чужого ребенка… ребенка от соперника! Того, ради кого умерла Веро. А я собственного сына не могу принять, не в силах забыть причиненную им боль.
Мама…
Как же я скучаю по твоей улыбке!
Отец ушел к тебе. Он долго держался… ради меня… ради страны. Но все-таки ушел. Пожалуйста, прими его. И будь счастлива с двумя мужчинами, что так любили тебя!
Я похож на отца… как отображение в темном зеркале. Тоже не могу отпустить того, кого люблю всей душой… всем телом.
Мы связаны с ним незримой, но такой прочной нитью. И судя по всему — связаны не в одном воплощении.
Мама… отец… Рэни…
Как же я скучаю по обычным отношениям, когда нет места недосказанности!
Почему я раньше многого не осознавал?!..
Никогда прежде Эдмир не понимал, каким монолитом за его плечами высился отец. Не просто поддержка, а… АВТОРИТЕТ. И как бы он не показывал себя, не правил, не отдавал приказы… всегда!.. во всем он подспудно оглядывался на отца. И пусть для других Сорондо III был Великим королем и пусть бывшим, но Завоевателем. То для Эдмира он всегда оставался лишь отцом… тем, кто всегда выслушает, объяснит, пожурит, пожалеет, поможет…
Остаться одному было страшно. Словно весь мир опустел. Единственным утешением стала помощь и поддержка мужа. Пусть молчаливая (Рэни и раньше не отличался разговорчивостью…), но она была такой теплой и искренней, что слезы наворачивались на глаза. Эд и сам не заметил, когда, в какой момент стал все больше и больше опираться на мужа. Просто как-то так случилось, что Рэниари легко и естественно принял на себя часть обязанностей правящего короля… подставил плечо… всегда был рядом… крепко обнимал в постели… обволакивал молчаливым одобрением на переговорах с лордами Совета… или парой негромких фраз помогал разрешить очередной конфликт…
Муж сам пришел к нему, едва прежний король пеплом с погребального костра ушел к Отцу-Небо, как некогда вышел из лона Матери-Земли.
Эд хорошо помнил, как он сидел после похоронной церемонии, закрывшись в своих покоях… выгнав всех слуг и даже Итарона, что пытался ему что-то объяснить, утешить.
Рэниари тихо вошел со стороны собственных комнат — Эд запоздало вспомнил, что в той стороне двери никогда не закрывались. Он и не думал, что супруг хоть когда-то придет к нему, вот и не перекрыл проход, желая одиночества. Но Рэни пришел… так тихо и неожиданно, что вначале Эдмир даже попытался сморгнуть его образ, приняв за мучительный фантом. Однако юноша лишь сел к нему на колени и крепко обнял, прильнув всем телом и положив голову мужчине на плечо. Почему он ТАК сделал, Эдмир даже не интересовался. Может вспомнил своего отца, погибшего год назад… может ощутил родство с потерявшимся от одиночества наследником? А, может, просто пожалел? Какая разница! Главное, что он пришел и впервые в жизни сам остался в постели Эдмира, не спрашивая ни о чем, и ни о чем не говоря.
В ту ночь они оба любили друг друга неистово, долго, нежно, выматывая невесомыми ласками и тягучими движениями. Вплавлялись друг в друга с хриплыми стонами и тяжелым дыханием, не желая разъединяться. Им обоим это было нужно. И эта ночь что-то изменила между ними… наверное, в лучшую сторону. Потому что Эдмир никогда прежде так тесно… так близко не ощущал мужа. Словно их души начали постепенно сливаться.
Единственное, что мешало окончательному примирению супругов — было присутствие в их жизни теперь уже наследного принца Эрэндиса. Эд честно пытался смириться с ребенком, хотя бы ради Рэниари, который обожал сына. И не мог. Единственное, на что он был способен — так это никому не показать отвращение при виде здорового и жизнерадостного младенца, требовательно орущего на руках дебелой кормилицы. Мужчина старался скрывать свое отношение к ребенку, слишком хорошо умея владеть собой. Но если окружающих ему и удавалось обмануть, то мужа… Рэни слишком хорошо научился его чувствовать, чтобы обольщаться широчайшей улыбкой счастливого идиота, которую всем вокруг демонстрировал Эдмир, не спуская наследника с рук.
По обоюдному молчаливому согласию супруги договорились не трепать друг другу нервы по поводу сына. Но Рэни так и не простил мужу его отношения к Эрэндису.
А сам Эдмир…
На него навалилось слишком многое. А еще большее грозило навалиться и выбивало из привычной манеры поведения. Одно лишь то, КАК окружающие смотрели на ЕГО мужа, выводило из себя молодого короля настолько, что мужчина сам не знал, как умудрялся сдержаться. Эдмир практически читал похотливые мысли и желания придворных… Это бесило правителя до кровавой пелены в глазах. И не добавляло ему спокойствия в делах и поступках. Он готов был растерзать каждого, кто только посмеет приблизиться к Рэниари, всячески опекал и ограждал юношу, всеми силами стремясь успокоить собственную ревность. К счастью, придворные, наученные горьким опытом, не приближались более допустимого этикетом. Но и не могли не желать консорта. Не в их это было силах. И эти взгляды, эти улыбки, эти намеки — они стали проклятием Эдмира! Его не проходящей головной болью.
Он боялся демонстрировать Рэни свое к нему собственническое отношение, боялся оттолкнуть своей ревностью… и безмолвно умирал, не зная, как исправить прошлое. Молодой король даже не поленился съездить в тот злополучный домик и выяснить подноготную их первого свидания. И узнанное не добавило Эдмиру радости — слова мужа подтвердились полностью! Одна только мысль, что неопытный мальчик был вынужден выбираться из леса самостоятельно, привела мужчину в неописуемую ярость. Тем более горькую, что он сам подспудно допускал мысль о поведении собственных слуг. Только поэтому лакеи остались в живых, а не распрощались с головами.
Вернувшись во дворец, Эд сделал все, чтобы окружить супруга еще большей нежностью и заботой. Подчас его внимание было даже гипертрофированным.
А вот Рэниари впервые в эти дни почувствовал, что его по-настоящему любят. Что любят именно его, восемнадцатилетнего мальчишку, бывшего бастарда Вориндо, а не драгоценную Искру. То, как вспыльчивый, до болезненности ревнивый Эдмир отдавал ему во время родов собранную по крупицам силу… как отдавался потом сам в постели, не допуская даже мысли, чтобы быть сверху и страшась навредить… даже его скрытая, болезненная ревность и явный страх потерять!.. все это не могло оставить юношу равнодушным.
Он вдруг осознал, что является для мужа не просто красивым и полезным дополнением к власти… что не редкая кукла, которой следует осторожно любоваться… что он личность! Тот, кого обожествляют, ради кого пойдут на все. С Эдмиром Рэни вдруг ощутил себя желанным. Принадлежащим кому-то в самом лучшем значении этого слова. Это осознание не заставило в душе Искры вновь вспыхнуть чуть тлеющие угли былой любви, но хотя бы согрели замерзшую душу прежнего мальчика. Он впервые взглянул на место своего обитания не как на золотую клетку, а как на дом, где его любят и ждут. И Рэни был по настоящему благодарен мужу, что тот, ревнуя его к каждой дворцовой колонне, не устраивает ему прежних скандалов. Эдмир предпочитал мучиться ревностью наедине, или срываться на шарахающихся от него придворных.
И тем больнее юноше было осознавать, что муж ненавидит их общего ребенка. Ненавидит яростно, исступленно за ту муку, что принесло рождение малыша Искре. Сын, который должен был сплотить супругов, стал камнем преткновения между ними. И хотя Эдмир не отказывался от мальчика, но Рэниари ясно видел, что между отцом и сыном никогда не будет теплоты, одна лишь неприязнь. И этого он мужу простить не мог. Те муки, что пришлось Рэниари пережить, приводя в мир своего ребенка, только усилили болезненную любовь консорта к тому, кого ему по сути навязали, заставив силой принять кокон.
