Постепенно душа его успокаивалась, боль несбывшейся надежды исчезла, и все, что случилось с ним в Гаграх, затерялось в одной из ячеек его памяти.
Лишь много месяцев спустя, в одну из зимних ночей, Акилов вдруг тихонько заплакал, как ребенок, потерявший во сне мать. «Галима!» — позвал он и проснулся.
Жена спала крепко и ничего не слышала.
НОРМАЛЬНЫЕ МУЖЧИНЫ
Из всей лаборатории один Румянцев не курил. Каждые полчаса кто-то из сотрудников ненавязчиво произносил: «Покурим!», и все привычно тянулись за сигаретами.
Вместе с дымом сотрудники выдыхали оригинальные замечания по самым различным вопросам, начиная от кадровых перемещений «наверху» и кончая тонкостями засолки огурцов.
И только некурящий Румянцев работал без перекуров.
В обычный скучный день, когда Наука, подталкиваемая учеными людьми, не спеша и поскрипывая двигалась к Истине, старший научный сотрудник Козаков подсел к Румянцеву. Затянувшись сигаретой, он задумчиво посмотрел на молодого коллегу и сказал:
— Честно говоря, Володя, ты меня удивляешь…
— Чем, Сергей Иванович?
— А ты сам не догадываешься?
— Нет!
— Взгляни, Володя, — тихо и озабоченно говорил Козаков, — в нашей лаборатории пятнадцать человек, Четырнадцать из них, в том числе три женщины, курят. И только ты один не куришь!
— Ну и что тут такого? — улыбнулся Румянцев.
— Понимаешь, в твоем поведении есть что-то нездоровое. Сам посуди, если бы курение было ненормальным явлением, то вряд ли подавляющая часть цивилизованного человечества курила бы…
— Возможно, — согласился Румянцев.
— Вот видишь, — мягко и укоризненно сказал Козаков. — Не курят, в основном, три сорта людей: те, кто серьезно занимаются спортом, те, кто не могут по состоянию здоровья, и те, кто пытаются противопоставить себя остальным. Спортом, как мне известно, ты не занимаешься?
— Не занимаюсь, — подтвердил Володя.
— Может быть, ты чем-то болен и скрываешь от нас?
— На здоровье не жалуюсь…
Наступило нехорошее молчание.
— Значит… это… противопоставляешь?
— Да что вы, Сергей Иванович! — растерянно произнес Румянцев.
Козаков забарабанил по столу желтыми никотиновыми пальцами.
— Странно все это, Володя, — сказал он, пристально глядя на Румянцева, — очень странно!
Сделав дымовую завесу, Козаков исчез.
На другой день он опять подсел к Румянцеву.
— Послушай, Володя, — сказал он, — а в детстве ты разве не пробовал курить?
— Пробовал, — ответил Володя, продолжая работать.
— Ну, и как?
— Не понравилось!
— А в зрелом возрасте пробовал?
— Пробовал!
— Не понравилось?
— Совершенно!
— А что именно тебе не понравилось?
— Все!
Сергей Иванович слушал Румянцева с печальным вниманием, как исповедь грешника.
— Скажи, Володя, а запах пачки сигарет тебе нравится?
— Вот запах табака — другое дело! — ответил Румянцев. — Это приятный запах!
Козаков оживился.
— Значит, еще не все потеряно. У тебя есть шансы стать, нормальным человеком…
Сергей Иванович закашлял. Он кашлял хрипло и долго.
— Между прочим, Володя, — продолжал он, кончив кашлять, — ты ведь до сих пор холост. Тут прямая связь с тем, что ты не куришь.
Румянцев недоверчиво хмыкнул.
— Я говорю совершенно серьезно. Находясь вдвоем с девушкой, некурящий должен все время о чем-то говорить, чтобы ей не было скучно. При этом легко показаться неумным или болтуном. Курящий же может спокойно молчать. Молчание погруженного в дым человека — загадочно, многозначительно и красиво. Отсюда и выражение — пустить дым в глаза.
Румянцев, подавленный железной логикой, молчал.
— Все твои друзья станут отцами семейства, а ты, талантливый, симпатичный, будешь сам гладить себе рубахи, питаться в столовых и одиноко стареть у холодного очага…
— Что же делать? — растерянно прошептал Володя, пораженный картиной надвигающейся одинокой старости.
— Курить! — четко и твердо произнес Козаков.
— Но мои убеждения…
— Убеждения пусть остаются!
— Но мне противно пускать дым в легкие…
— А ты все-таки пусти! Раз пустишь, другой — постепенно почувствуешь вкус. Я утверждаю, что каждый, кто в течение года будет выкуривать ежедневно полпачки сигарет, сможет начать курить.
— А если не получится? — засомневался Румянцев.
— Ты ничем не рискуешь. В крайнем случае, останешься некурящим. Зато в случае успеха жизнь твоя станет богаче. А когда-нибудь ты захочешь бросить курить, и ты начнешь бороться с самим собой. И, бросив курить, победив себя, ты испытаешь великую радость.
— А вы ее испытывали?
— Неоднократно!
— Ладно, — согласился Володя и пустил дым в легкие.
Через год он уже выкуривал по пачке сигарет в день и участвовал во всех перекурах, обсуждая достоинства ежовой икры, англо-аргентинский конфликт, шансы «Спартака» и прочие проблемы…
Когда в лаборатории появился новый сотрудник Ильин, все встретили его приветливо, но с жалостью: Ильин был некурящим!
Однажды к нему подсел Румянцев. Володя кашлял долго и хрипло. Кончив кашлять, он посмотрел пристально на новичка и задумчиво сказал:
— Знаешь, Дима, в некурящем мужчине есть что-то нездоровое…
ИНФОРМАЦИЯ ДЛЯ ПОТОМКОВ
В краеведческий музей Стыров попал случайно. До открытия магазина оставался час, а день выдался морозный, и мерзнуть на улице ему не хотелось. Тут Стыров и нырнул в теплый вестибюль музея. Пришлось купить билет, сдать пальто и знакомиться с достопримечательностями родного края.
В безлюдных залах дремали на стульях неподвижные смотрительницы, которых можно было принять за экспонаты. Музей был «типовой»: чучела животных, полезные ископаемые, макеты предприятий, портреты знатных граждан. Вместо того, чтобы подниматься по ступенькам истории (от древних времен — к настоящему и будущему области), Стыров двигался в противоположном направлении. Научно-технический прогресс угасал на глазах, и это было даже интересно.
В конце концов он очутился в зале, где за стеклом стоял скелет далекого предка, обитавшего на Земле около десяти тысяч лет назад. Стыров долго глядел на него. «Жил человек, — с грустью подумал он, — добывал пищу, волновался, кого-то любил, кого-то боялся, мерз, радовался, надеялся… А теперь торчат его мощи здесь, без имени, без фамилии, и всем наплевать, каким он был, что чувствовал…»
Стыров представил, как через несколько тысяч лет откопают его собственный скелет, выставят в каком-нибудь музее, и высокоразвитые потомки будут равнодушно скользить взглядом по его черепу, кидая реплики. Дескать, мелковат объемчик…
Картина эта почему-то задела Стырова. Из музея он ушел обиженный. Обида, правда, не помешала ему толкаться в магазине, где давали югославские смесители для ванной, и добыть-таки желанное чудо сантехники.
Поток житейских забот уносил его все дальше от музея. Но поздним вечером, выключив телевизор, Стыров вдруг вспомнил про утреннюю экскурсию. Перед глазами возник скелет безымянного предка. «Интересно, как он выглядел? Как жил? — думал Стыров. — Может, он был самым умным человеком своего племени. Или самым быстрым. Никакой информации — одни кости…»
О неизвестном предке он размышлял вполне спокойно. Но как только Стыров ставил себя на место экспоната, в душе рождался протест. Стыров, конечно, понимал, что для истории он — экземпляр малоценный. Был бы он великим ученым или крупным политическим деятелем — другой разговор. А если ты рядовой конструктор, какие могут быть претензии? Еще скажи спасибо, если попадешь в музей! И все же стоять безликим скелетом без роду, без племени казалось Стырову несправедливым.
Тут его и осенило. Надо заранее составить нечто вроде сопроводительной записки, дать краткое описание своей жизни. Когда будут его, Стырова, хоронить (дай бог, конечно, чтоб не скоро), записку эту пусть положат в гроб. А чтоб бумага подольше сохранилась, нужно поместить ее в специальную капсулу… Технические вопросы он отложил на потом, а пока что засел за текст.
