Приближалась суббота, шестнадцатое июня — день подписки на «Библиотеку путешествий». Число желающих достигло семисот человек, и Прустов с удовольствием отмечал, что он уже в середине.

Пятнадцатого июня, в пятницу, состоялся последний сбор. Все были возбуждены. Первые двести номеров улыбались и говорили, что хватит всем.

— Товарищи! — сказал капитан. — Этой ночью возможны попытки организовать другую очередь. Нужна бдительность. Я остаюсь до утра. Кто со мной?

Присутствующие переглядывались. Торчать всю ночь у магазина никому не хотелось.

— Мужчины! — закричали женщины. — Как вам не стыдно!

Прустов подошел к капитану. Все облегченно вздохнули.

Ночь была теплая. Капитан поставил Прустова на углу, а сам начал прогуливаться у входа в магазин. Каждые полчаса он включал фонарик, тонкий луч ощупывал фасад, пронизывал витрину и медленно ползал по книжным полкам, словно где-то там мог затаиться противник. Стояла тишина. Никто не посягал на порядок. Лишь в четыре утра к Георгию подошел какой-то тип с портфелем. Прустов напрягся, готовясь к конфликту, но тип негромко сказал:

— Чанов, четыреста первый номер. Только что из командировки. Какие новости?

Узнав, что подписка сегодня, Чанов облегченно вздохнул и ушел досыпать, полный надежд.

Ранним утром к магазину потянулись люди. В девять ноль-ноль очередь была в сборе. Толком никто ничего не знал. Ползали слухи об уменьшении тиража. Страсти накалялись. Появились неизвестные, пытавшиеся внести сумятицу. Но капитан был начеку.

В десять ноль-ноль, когда номера выстроились у магазина, держась друг за друга, как детсадовцы при переходе улицы, на крыльцо вышел директор магазина и объявил, что подписаться смогут триста человек.

Первые триста номеров ликовали. Остальные вели себя по-разному. Одни уходили большими шагами не оборачиваясь. Другие оставались на месте в скорбном молчании. Третьи начинали суетиться, ища обходные пути.

«Почему так? — с горечью подумал Прустов. — Почему всегда везет другим?» Он стоял у магазина, надеясь на чудо. Но чуда не произошло. Георгий ушел домой.

В следующую пятницу привычка привела его на старое место. У магазина, как обычно, толпился народ. Многих он уже знал. Теперь у Прустова был опыт. Он взял в руки лист бумаги, написал на нем крупными буквами свою фамилию и начал слушать знатоков. Идея была проста: надо самому организовать очередь и быть в ней первым. Но ничего интересного в этот вечер Георгий не услышал. Выстраивались за Софоклом, какими-то восточными поэтами, сочинениями Гегеля — все это было не то…

Прустов уже уходил, когда сутулый человек в джинсах выхватил у него лист и, пробежав глазами написанное, воскликнул:

— Прекрасно! Именно это я искал!

Быстрым росчерком он поставил свою фамилию и передал бумагу подскочившей женщине. Их окружили люди. Некоторое время недоумевающий Прустов следил за перемещением листа, потом потерял его из виду и, махнув рукой, отправился домой.

Ровно через неделю он опять был у магазина.

Человек пятьдесят стояли в сторонке, окружив сутулого в джинсах. Георгий подошел к ним и потрогал за рукав озабоченного гражданина.

— На кого подписка? — тихо спросил он.

— Трехтомник Прустова, — отозвался гражданин. — Выходит в четвертом квартале, Говорят, изумительно написано…

Прустов растерянно оглянулся, пошел прочь, затем вернулся и на всякий случай занял очередь. Он был семьдесят девятым.

Гладков работал слесарем в автомастерских. Место было доходное, рядом с шоссе, на котором часто случались аварии. Обостренный слух Гладкова улавливал хлопок бьющихся машин за несколько километров от места происшествия. Тогда он думал про себя: «Сейчас притащат!» и почти никогда не ошибался.

В мастерских за долгие годы он насмотрелся столько изуродованной техники, что при виде искореженного автомобиля не испытывал никаких чувств. На клиентов Гладков почти не глядел, словно они его не интересовали, и клиенты, еще не пришедшие в себя после аварии, от такого сурового обращения робели. Он осматривал машину и тут же назначал стоимость ремонта. Задаток в половину стоимости полагалось вносить в течение суток. Цифры обсуждению не подлежали. Не нравится — ищи другую фирму. Клиенты, как правило, со всем соглашались. Брал Гладков дорого, но делал на совесть.

В один из дождливых осенних дней с трассы приволокли «Волгу». Машина была изрядно помята. Ее владелец, пожилой человек, чудом оставшийся в живых, оказался директором магазина «Голубой экран», где продавали телевизоры. Оставшись наедине с Гладковым, он многозначительно произнес:

— Вы делаете мне машину, я делаю вам Каёдзу.

Валентин Игнатьевич не знал, что такое Каёдза, но спрашивать не стал. «Волгу» он отремонтировал так, что сам залюбовался своей работой. Владелец, увидев машину, восхищенно зацокал, забормотал про мировые стандарты, Гладкову было интересно, вспомнит ли он про свое обещание. Клиент был деловым человеком и ничего не забывал. Он предложил Гладкову приехать в магазин во вторник, за час до открытия, и иметь с собой две тысячи.

— Не дороговато ли? — слесарь засомневался.

— Это же Каёдза! — завмаг был обижен. — Пришло восемь штук на весь город.

В назначенный день Гладков вошел со двора в «Голубой экран» и, поплутав в темных коридорах, добрался до директорского кабинета. Директор уже ждал его. Через несколько минут мужчина в синем халате внес в кабинет большой пенопластовый чемодан. Следом появился низенький японец в сером костюме.

— Представитель фирмы, — сказал директор. Гладков поздоровался. — Он поедет с вами, установит телевизор и проинструктирует.

Валентин Игнатьевич все ждал, когда же ему начнут показывать эту диковинную Каёдзу, но вошла девушка, и директор сказал: «Рита, прими у товарища деньги!»

Через четверть часа немного растерянный Гладков, так и не увидевший телевизор, сидел с японцем в «Рафике», который вез их к дому Валентина Игнатьевича. Гладков чувствовал, что нужно поговорить с представителем фирмы, узнать, чем славится эта дорогая хреновина, которую он купил, как кота в мешке.

— Края наши нравятся? — издалека начал Гладков.

— Хорсё, — кратко ответил японец и улыбнулся, отчего лицо его приобрело плачущее выражение.

Валентин Игнатьевич кивнул на ящик с телевизором:

— Вещь?

Японец не понял.

— Хорошая, спрашиваю, машина?! — выкрикнул Гладков, точно японец был глуховат.

— Каёдза хорсё! — ответил представитель фирмы и умолк.

Теперь они молчали до самого дома.

Приехав домой, Гладков первым делом вынес в чулан свой цветной «Электрон». На освободившемся месте японец быстро установил новый телевизор. Каёдза оказалась плоской, не толще кирпича, а экран был просто огромный: сто пять сантиметров по диагонали. Комната сразу стала похожа на небольшой кинозал.

Через несколько секунд на экране появился трактор. Он двигался на фоне заходящего солнца. Изображение было цветное, высокого качества.

— Обисний резим, — пояснил представитель фирмы.

Гладков одобрительно кашлянул и строго взглянул на супругу. Елизавета Сергеевна с подозрением следила за японцем, считая, что мужа надули. Представитель фирмы нажал какую-то клавишу, и Валентин Игнатьевич уловил запах работающего трактора. Уж он не спутал бы этот аромат ни с чем. К запаху трактора примешивались запахи земли, трав и еще чего-то знакомого, связанного с детством.

— Резим с запахами, — сообщил японец.

Гладков с уважением покачал головой.

Японец достал из футляра переносной пульт с двумя кнопками: красного и голубого цвета. Затем, спросив разрешения, он надел на голову Валентина Игнатьевича легкое металлическое кольцо с серебристыми рожками и сказал:

— Резим с осюсениями. Голубая кнопка — полозительные эмосии, красная кнопка — отрисательные эмосии. Полюцаеца осень больсёй удовольсий.

В это время на экране появились парашютисты. Они парили в небе в свободном полете, не спеша раскрывать парашюты. Гладков, волнуясь, нажал голубую кнопку и от изумления вскрикнул. Он был одним из этих парней, что кружили в небесах. Он парил в пространстве, притихший от восторга, ошеломленный неожиданным эффектом. «Точно птица», — подумал Гладков, испытывая желание запеть.