— Спасибо, касатики! — обрадовалась она. — Не бросили старую меломанку, не оставили на поругание!

— Иначе нельзя! — сказал слесарь. — У нас каждый человек на учете.

Встреча всех растрогала и сблизила. И даже то, что время концерта наступило, не очень расстраивало.

Отряд продолжал путь в несколько ином порядке. За Аликом шла бабушка, крепко схваченная супругами, чтоб не убежала. Прораб оказался между студентками и, не зная, кому из них отдать предпочтение, стал доказывать, что любви не существует.

Алик, кусаемый совестью за то, что не доставил людей к началу концерта, решил утешить компанию и запел.

Его необструганное бельканто лилось мощно, широко и хрипло.

Он не был виртуозом связок.

Он не был соловьем века.

Он был простым слесарем. И потому звуки булькали в его горле, как вода в бачке. Но недостаток школы компенсировался искренностью и сочным содержанием песни, в которой шла речь о вероломной измене горячо любимой стервы.

Неожиданно на их пути выросла стена. Алик перестал петь и очень удивился. Они бросились назад и через минуту опять уткнулись в стену.

— Западня! — сказал прораб и для экономии воздуха начал дышать реже.

Фонарик светил все слабее: садилась батарейка. Стало тихо и тревожно. Где-то ходили трамваи, шуршали троллейбусы, кипятилось молоко, мерцали телевизоры, смеялись дети.

И только они, заживо погребенные, обречены на медленную смерть…

— Мерзавец! — тонко закричала дама и забарабанила сапфировыми кулачками по спине проводника. — Немедленно верните нас к семьям!

Алик задумчиво ковырялся в носу и думал.

— У нас через три дня экзамен, — растерянно прошептали студентки и заплакали.

Старушка вела себя удивительно спокойно. Она вязала кофточку и рассказывала:

— …Замуровали, значит, соколика под самый Юрьев день. А через год жена кинулась искать. У соседей нету. У ларька нету. Ну, думает, замуровали. Позвали людей, разворотили стену. А он сидит, божий человечек, и облигации по газете проверяет…

Вдруг они услышали далекие шаги. Шаги приближались, превращаясь в мерный тяжелый топот, и неожиданно затихли совсем рядом. Только слышно было чье-то горячее дыхание. Казалось, чудовище смотрит на них из темноты.

— Покусает! — неистово крестясь, прошептала бабка. — Не иначе баскервилевая собака…

Дама спросила «Кто здесь?» по-французски, по-немецки, по-английски и на эсперанто.

В темноте кто-то засопел и, откашлявшись, рявкнул:

— Пожарник Симеон Орлик!

— Сеня! — обрадованно завопил Алик. — Где ты?

Из темноты вышел Симеон Орлик в несгораемом костюме и каске.

— Опять, Алька, балуися? — укоризненно сказал он.

Счастливые заблудшие бросились благодарить спасителя.

— Знакомься, Сеня, это родня моя. Это вот сестра с мужем, а это племянницы из Тамбова, бабушка Офелия и братан-архитектор. Пристали, покажи да покажи, где работаешь…

Орлик вывел группу из ловушки, предварительно отобрав спички.

Стало светло. Пение слышалось совсем рядом, и это подстегивало. Отряд на рысях прошел помещение, заваленное декорациями, и через несколько минут очутился у дощатой перегородки. Алик вынул из нее одну доску и, пригласив всех к щели, сел на пол и снял сапоги.

В щель шириной сантиметров тридцать были видны ноги, обутые в прекрасные мокасины. Мокасины непрерывно двигались, пританцовывая и притоптывая.

— Это все? — грозно спросила дама.

— А чего еще? — удивился Алик.

— А внешность? — пропищали студентки.

— Внешность — ерунда! Главное голос! А голос вот он. — Алик кивнул на щель. — Между прочим, он на репетиции у меня прикуривал. Ничего особенного. Баки, грива до лопаток, нос и все такое. Обычный алкаш, лучше не смотреть!

Все, кроме слесаря, прижались к щели.

Песня сменяла песню. Голос был прекрасен, и даже храп заснувшего слесаря не мог помешать восприятию. Усталая шестерка забыла про усталость, про недавние тяготы и про то, что предстоит обратный путь…

Когда они вылезли из люка, ночь уже баюкала землю.

Горели кошачьи зрачки звезд. Круглая печать луны делала небо официальным документом.

Семеро из люка прощались, как друзья, тепло и с чувством.

Каждый жал Алику руку. По щеке растроганного слесаря пробежала слеза.

Дама с мужем пошли налево. Студентки и прораб свернули направо. Старая меломанка засеменила прямо.

— Если что, — кричал им вдогонку Алик, — приходите еще! Я вас по знакомству… за полтинник…

Через три часа певец улетел в Токио.

Когда Шарикову стукнуло пятьдесят, коллеги подарили ему импортный «дипломат». Чемоданчик из натуральной кожи был обит по углам желтоватым металлом, имел два кодируемых замка и стоил шестьдесят рублей. Больше всего поразила Шарикова цена. Прежде он ходил с дешевым разбухшим портфелем, в котором свободно помещались бутылки с молоком, хлеб, куры и прочие продукты, покупаемые по заданию жены.

Что делать с дорогим подарком, Шариков, признаться, не знал. В таком чемоданчике с секретными замками сам бог велел носить аккредитивы, договоры и прочие важные бумаги. Был бы он крупным начальником, ездил бы в служебной машине — другое дело. А Шариков, хотя и служил в тресте, должность занимал скромную, на работу ездил в переполненных автобусах и выходил не там, где хотел, а где мог. Впрочем, постепенно он привык к шикарному «дипломату», на который, кстати сказать, мало кто обращал внимание.

Единственное, к чему он так и не привык, — кодировать замки. Да и нужды в этом не было: в чемоданчике Шариков, кроме холщовой сумки для продуктов, ничего не носил.

Но вот однажды послали его делегатом на районную профконференцию. После третьего докладчика Шариков впал в анабиоз, из которого вышел к перерыву и зашел в буфет. Делегаты энергично поглощали бутерброды с колбасой и ветчиной, запивая их безалкогольными напитками. Шариков поел сам и захотел порадовать семью. Когда буфет опустел, он возник перед буфетчицей и, смущаясь, точно просил в аптеке противозачаточное средство, указал на бутерброды:

— Мне, пожалуйста, десять с ветчиной…

Буфетчица, угадав в нем заботливого семьянина, понимающе спросила:

— Может, кило свесить?

— Да-да! — торопливо отозвался Шариков и полез за деньгами.

Получив ветчину, он опустил пакет в холщовую сумку. Возвращаться в зал с сумкой было неудобно, он уложил ее в «дипломат» и, подгоняемый последним звонком, стал спешно набирать код на замках. По-видимому, содержимое чемоданчика казалось Шарикову достойным повышенной бдительности…

Вернувшись домой, он поставил «дипломат» перед супругой и спросил: «Угадай, что внутри?» Жена прокручивала на мясорубке мясо и угадывать не захотела.

— Ап! — воскликнул Шариков, нажимая на кнопки замков. Кнопки не двигались. Тут он вспомнил, что засекретил замки, и похолодел: код, набранный в буфете, напрочь вылетел из головы. Супруга, глянув на его лицо, встревожилась.

— Там ветчина, — растерянно сообщил Шариков. — А я забыл код…

Жена склонилась над чемоданчиком, принюхалась.

— Думай о чем-нибудь другом! — посоветовала она. — Тогда и вспомнишь.

Но ни о чем другом Шариков думать не мог. Наспех поужинав, он засел за поиски кода. Вращая колесики замков, набрал свой год рождения — мимо. Затем набрал год рождения супруги, детей, год своей свадьбы, год окончания института — результат был прежний.

От семейных вех Шариков перешел к датам помельче, пробуя их в качестве кода. В 1939 году, в пятилетием возрасте, упал с крыши сарая, но телесных повреждений не получил. В 1968 году поймал судака на восемь кило (есть, даже фотография). В 1974 году выиграл в лотерее зонтик. В 1978 году, находясь на отдыхе в Феодосии, увлекся медсестрой без ущерба для семьи… К сожалению Шарикова, интересных фактов в своей биографии он наскреб маловато. Пришлось вспоминать номера домов и квартир, где доводилось жить, номера любимых футболистов, лицевой счет в сберкассе и прочую ерунду, среди которой мог затеряться код…