Теперь последнее — о женитьбе. С этим делом, Валерий, не торопись. Молодые люди часто думают, что семейная жизнь — вечный праздник, А ведь это — работа! Временами приятная, чаще — не очень, но все равно работа, требующая сил и энергии. Кроме того, семейное благополучие убаюкивает, расслабляет, делает человека менее подвижным. Ради семьи или из-за семьи он зачастую вынужден хоронить мечты и планы, бросив «якорь» в каком-нибудь городишке, куда центральные газеты приходят лишь на третий день. И чем благополучней семья, тем тяжелей «якорь». Ну а что касается браков неудачных, тут и доказывать нечего: сплошная нервотрепка!

Не подумай, что твой отец ярый противник супружества. Ничего подобного! Но, как говорится, всему свое время. Сначала стань планетой, а уж после заводи себе спутницу, то есть жену. Между прочим, хочу предостеречь тебя от распространенного заблуждения. С давних пор принято считать, что если берешь невесту из «богатой» семьи или папаша ее занимает высокий пост, так никакого брака по любви быть не может, а есть сплошной расчет. Не спорю, бывает, женятся по расчету, но я против обобщений. Иначе получается, что истинная любовь возможна лишь к золушкам. Но это же просто смешно! Разве не может возникнуть чувство к дочке, допустим, академика? Я потому заговорил на эту тему, что мне в юности привили такое презрение к «неравным бракам», что сообщи мне, к примеру, девушка, мол, у нее папаша генерал — и я, пожалуй, перестал бы с ней встречаться.

Боюсь, мои советы ты истолкуешь неверно. Чего доброго, решишь, что я пытаюсь сделать из тебя ловчилу, этакого приспособленца. Нет, Валерий, таких мыслей у меня не было. Но у меня есть подозрение, что тебя воспитали наивным идеалистом, совершенно не подготовив к реальной жизни, и это меня тревожит. Все эти сказки про милых зайчиков и прочих дружных зверят, которыми нас перекармливают в детстве, приводят к тому, что, взрослея, мы уповаем больше на «волшебную палочку», чем на собственные силы.

Ну вот, кажется, сказал обо всем… Нет, один пункт еще остался. Знай, сын, бывают в жизни моменты, когда нужно рискнуть. Случается это не часто: раз или два за всю жизнь. Можно, конечно, и не рисковать, сохранив то, что уже умеешь. Но, как говорится, «королем» тебе не быть… Учти, люди редко жалеют о том, что они сделали. Они, в основном, жалеют о том, что могли сделать, но не сделали.

Вот теперь ставлю точку. Не обижайся, пожалуйста, на мою «лекцию». У меня ведь, кроме тебя, никого в жизни не осталось… Хочется верить, сынок, что мы с тобой еще станем друзьями.

Крепко тебя обнимаю.

Твой отец

P. S. А знаешь, Александр Георгиевич, почему ты не отправишь это письмо? Потому что ты, в сущности, сам не веришь в свои рецепты…

По институту поползли слухи, что младший научный сотрудник Саванеев собирается прыгнуть с пятого этажа.

Слухи дошли до начальства. Саванеева вызвали к директору.

— Это правда? — тихо спросил Закопайский.

— Правда, — с грустью ответил Саванеев.

— Причины?

— Их несколько.

— Присаживайтесь!

Саванеев сел в кресло.

— Закуривайте!

— Он закурил.

— Я слушаю вас!

— Работу делали я, Капкайкин и Семенов. Капкайкину и Семенову премию дали, мне — ни рубля! Это во-первых.

— А во-вторых?

— Все уже кандидаты, а я до сих пор без степени. Как следствие, ощущение неполноценности, собственной ненужности…

— Дальше!

— Все!

— И вы хотите лишить себя жизни из-за таких мелочей?! Вы! Такой молодой, полный сил!

— Хочу! — твердо ответил Саванеев.

— Вы думаете, у меня мало причин прыгнуть из окна? Но если каждый будет прыгать, кто тогда будет двигать науку?

— Хватит! Я должен поставить точку!

Закопайский взволнованно забегал по кабинету, вытирая лоб платком.

— Ну, хорошо. А если мы устраним эти причины, вы откажетесь от своей затеи?

— Естественно!

— Честное слово?

— Слово джентльмена.

Саванеев ушел. Закопайский немедленно вызвал к себе своего заместителя Букина.

— Может, он нас на пушку берет? — засомневался Букин.

— Не думаю, — покачал головой директор, — такие прыгают…

— А может, быстренько уволить его?

— Нельзя! Скажут, причина смерти — увольнение…

Они сидели дотемна и пришли к выводу, что Саванееву нужно дать премию и подготовить ему в ближайшее время диссертацию.

Прошел год.

По институту поползли слухи, что кандидат наук Саванеев собирается прыгнуть с шестого этажа.

Его вызвали к директору.

— Опять? — растерянно спросил Закопайский.

— Опять! — подтвердил Саванеев.

— Но вы же дали слово…

— Появились серьезные причины!

— А именно?

— Во-первых, меня не берут в Геную на симпозиум. Во-вторых, я до сих пор не старший научный сотрудник. Мне надоело чувствовать себя неполноценным!

— Послушайте, Саванеев, а что если все сотрудники придут ко мне и скажут: «Дайте! Иначе выпрыгнем!»?

— Разница между мной и остальными состоит в том, — отчеканил Саванеев, — что они не прыгнут, а я прыгну!

Закопайскому стало не по себе от этой решимости.

Старший научный сотрудник Саванеев поехал в Геную на симпозиум.

Через два года лишь трехкомнатная квартира предотвратила смертельный прыжок Саванеева с седьмого этажа.

Спустя еще несколько лет, чтобы сохранить его жизнь, сам директор писал ему докторскую диссертацию.

Саванеев, доктор наук, начальник отдела, сидел в хорошо обставленном кабинете и думал, что пора уже стать членом-корреспондентом.

Он пришел к директору и сказал:

— Зашел попрощаться!

Закопайский встрепенулся:

— Причины?

— Вы вот академик! А я даже не член-корр…

Директор печально вздохнул:

— Все, Саванеев! Тут я бессилен. Членов-корреспондентов выбирает Академия. Шансов у вас никаких…

— Тем лучше! — сквозь зубы процедил Саванеев. — Рано или поздно это должно было кончиться!

Во вторник, в обеденный перерыв, весь институт собрался смотреть, как Саванеев сведет с жизнью счеты.

Шушукались похожие на молодую редиску лаборантки. Задерганные экспериментаторы курили самокрутки из заявок на приборы. Тут же, на травке, в ожидании смертельного прыжка играли блиц в шахматы теоретики. Пришел сам директор, поседевший и осунувшийся.

Наконец в окне восьмого этажа появился Саванеев.

Толпа издала единый вздох и замерла. Саванеев стоял на подоконнике без пиджака, в подтяжках и смотрел вниз, на директора.

Закопайский молчал.

«Неужели они серьезно думают, что доктор наук с трехкомнатной квартирой, имеющий машину, может спрыгнуть с восьмого этажа? — думал Саванеев. — Директор молчит, значит на члена-корреспондента рассчитывать не приходится. Минут пять постою, и хватит! Надо только красиво уйти…»

Но красиво уйти не удалось. Мощный порыв ветра подхватил Саванеева и подбросил в небо.

Толпа взорвалась многоголосым криком. Потоки воздуха закрутили Саванеева, и он, вращаясь, понесся к земле.

Ему бросились в глаза красивые плечи лаборантки Ирисовой и водяные знаки на лысине Букина.

Секунда, и он распластался на хорошо взрыхленной клумбе.

— Живой! — кричали вокруг. — Ни единой царапины!

Директор гладил его по щеке, плача от радости, и шептал:

— Все хорошо, голубчик. Я уж похлопочу, чтоб дали тебе члена-корреспондента…

Саванеев открыл глаза. Он свалился с кровати прямо с матрацем…

В институт младший научный сотрудник Саванеев пришел с опозданием. В коридоре он столкнулся с директором.

— Смотри, Саванеев! — сказал директор. — Допрыгаешься!..

У Ерохина была собака. Дог Артур неизменно получал медали на городских выставках и в жизни хозяина играл важную роль.

Когда-то в молодости мечтал Виктор Степанович о больших чинах, о головокружительном взлете, мечтал, как говорится, стоять у руля. Но не вышло. Поспешил с женитьбой, произвел на свет двух девиц, замотался, да так и прослужил шестнадцать лет преподавателем в техникуме. А в техникуме какая карьера: есть два кресла, директора и завуча, и ждать эту должность можно до самой пенсии.