Гадая о его собственной возможной новой влюбленности в этот период, я предпочитаю думать, что Толстой, живя в эмиграции на глазах у всех, не мог рисковать, связавшись с эмигранткой, и в личных делах сохранял анонимность. Эпизод с французской мидинеткой в «Рукописи, найденной под кроватью» (писалась в конце 1921 года, вышла в 1922 году) подтверждает именно эту мысль.
З. Стрелкова предполагает знакомство писателя с прекрасной Ией Ге, дочерью знакомых Толстого, самарской актрисы Новиковой и петербургского драматурга Григория Ге. Ия с матерью оказались заграницей во время войны, еще до революции она вышла замуж за голландца Йонгеянса, но ненадолго. В 1921 году она появилась в Париже, однако обосновалась там (уже без мужа, но с матерью и сыном, впоследствии киноактером Геянсом) лишь в 1922 году, став манекенщицей у Калло. В 1923 году она вышла замуж за английского баронета Роберта Абди, но не перестала работать манекенщицей. С ним она рассталась в 1928-м, однако сохранила имя и титул и в качестве леди Абди прожила 95 лет (до 1992 года). В браке с Абди она побыла светской львицей, однако оставила по себе память прежде всего как член избранного художественного круга, приятельница Дягилева, подруга Миси Серт — доброго ангела русского искусства в Париже, а в период работы у Шанель — и как дизайнер одежды. Затем она стала актрисой, дебютировав в 1929 году в пьесе П. Сувчинского, позднее играла у Антонена Арто (гренадерский рост обрекал ее на характерные роли).
Леди Абди собирала книги — после ее смерти каталог ее библиотеки (1994) продавался в Лондоне за большие деньги — и картины (она поддерживала знаменитого художника Бальтюса, парижанина польского происхождения). Во время войны она работала переводчицей с английского, а также, по настоятельным слухам, была как минимум двойным агентом разведок, в том числе муссолиниевской.
Версия о том, что именно она явилась прототипом Аэлиты, якобы доказывается письмом Замятина. Факт знакомства Толстого с леди Абди действительно документирован в письме Замятина автору «Аэлиты» — но это письмо датировано 1936 годом! Замятин, в Париже интересовавшийся новыми семейными обстоятельствами Толстого, в 1935 году разведшегося, передает приятелю привет от «леди Абди (дочь Ге — помнишь?)» (Переписка-2: 251). По всей вероятности, он имеет в виду их общую с ней встречу в 1935 году, когда Толстой приезжал в Париж на конгресс писателей в защиту мира. Но из этого письма никак не следует, что Толстой знаком был с Ией Ге в Париже в 1921 году, когда она устраивала там свою независимую трудовую жизнь; у него была возможность с ней встретиться, но мы не знаем, имела ли эта встреча место. Скорее всего, нет, и их знакомство, с неминуемым разговором о ее родителях и других земляках, состоялось только в 1935 году. Кроме того, в 1921 году у Толстого не было уже ни тех заработков, ни того общественного влияния, как в начале эмиграции: Наталия Васильевна была вынуждена обшивать эмигрантских дам. Помочь Ге они никак не могли бы, а в конце октября 1921 года они вообще переехали в Берлин. Карьера же Ии Ге — будущей леди Абди — только началась в 1922 году, когда она стала работать у сестер Калло, так что за растущей популярностью своей самарской землячки Толстой мог следить лишь по газетам. Вполне может быть, что в описании эмигрантской вамп — Зои Монроз из «Гиперболоида инженера Гарина» (1926) Толстой и использовал кое-какие черточки карьеры Абди, но это не проецируется назад, на 1921 год и не может служить доказательством их знакомства и тем более романа.
ГЛАВА 7. ЦАРСКОСЕЛЬСКИЕ ПЕНАТЫ[272]
«Моя слезница». — Вялотекущий развод. — «Полина Гебль» и «Декабристы». — На строгий глаз. — Towards Gorki. — Инфаркт, кукольный театр Шапориной, «Пиноккио». — Высылка дворян. — Семейный купорос. — «Парижские кусочки». — «Под зябь».
«Моя слезница»
Толстой жил вначале в Петрограде (с 1924 года — Ленинграде) на Ждановской набережной, летом снимая дачу в Детском Селе (как было переименовано Царское Село). В 1928 году в журнале «Новый мир» вышел второй том «Хождения по мукам» — «Восемнадцатый год». Это была не лучшая его вещь, но она принесла ему признание властей и укрепление статуса.
На Ждановке. Акварель Н. Крандиевской
С 1928 года он поселился в Детском Селе постоянно, арендуя там дом и лишь изредка бывая в городе. В том же городке Толстой нашел квартиру своему приятелю писателю Константину Федину, вернувшемуся из-за границы после лечения от туберкулеза[273]; здесь же в конце 20-х обосновались исторический романист Вячеслав Шишков и композитор Юрий Шапорин, который с середины 1920-х годов писал музыку к толстовским пьесам. С 1925 года Толстой и Шапорин начали работу над большим совместным проектом оперы о декабристах. Вокруг толстовского гостеприимного дома собрался кружок соседей, которые вскоре стали его ближайшими друзьями.
Дом Толстого в Детском селе
Подробное описание жизни этого детскосельского кружка находится в одном из самых интересных свидетельств о ленинградской литературной жизни сталинской эпохи. Это дневники Л. В. Шапориной. Позднее Шапорина подробно описала сталинский террор через призму повседневной жизни. Выборки из ее дневника, касающиеся преследований ленинградской интеллигенции во второй половине 1930-х годов, легли в основу новейших исторических исследований сталинской эпохи (Garros, Korenevskeya, Lahusen 1995; MacDonald 2000; Simmons, Perlina, Harris 2002; Шапорина 2005). Однако часть записей до полной публикации ее дневников в «НЛО»[274] оставалась неопубликованной, в том числе те, что посвящены общению Шапориной с ее ближайшими соседями и друзьями по Детскому Селу, где она поселилась в 1929 году — а именно с семьей Алексея Толстого и его жены Наталии Васильевны Крандиевской-Толстой. Я воспользовалась этой частью ее рукописного наследия для настоящей работы еще при жизни В. Ф. Петровой и с ее любезного разрешения. Результатом была статья «Любовь Шапорина в работе над оперой “Декабристы”» в томе «Декабристы» (Толстая 2008в).
Шапорина оставила множество проницательных наблюдений о том, как на протяжении семи лет происходила моральная эрозия близкой и дорогой ей семьи Толстых под растлевающим влиянием власти и при все растущем обособлении писательской элиты от остального народа.
В 1913 году начинающий композитор Юрий Шапорин (1887–1967), только что закончивший юридический факультет Петербургского университета, стал студентом Петербургской консерватории и женился на художнице Любови Васильевне Яковлевой. Яковлева принадлежала к кружку молодежи, группировавшейся вокруг молодой редакции «Аполлона» — она была в той лодке, которая перевернулась во время прогулки по Финскому заливу, когда утонул художник Сапунов[275]. В конце 1900-х — начале 1910-х годов она жила в Париже, где занималась у Е. С. Кругликовой в «Академии офорта». Среди посетителей парижской мастерской Кругликовой упоминается и Юрий Шапорин. Тогда же она, необыкновенная красавица, познакомилась с Толстым, и Софья Исааковна его к ней ревновала:
Помню забавный случай этого периода. У нас часто бывала Яковлева Любовь Васильевна, в будущем жена композитора Шапорина. Исключительно милый, очаровательный человек, завоевавшая всеобщую любовь, и мою в том числе. После одного вечера, где Любовь Васильевна была особенно очаровательна, я приревновала к ней Алексея Николаевича и всю ночь к нему приставала, не давая ему спать. Помню, что в спальне у нас висел образ Христа, суровый, очень хорошего письма образ, который переходил из рода в род, и, как рассказывали, все его боялись. Алексею Николаевичу мои приставания надоели. Он вскочил с кровати и заявил: «Клянусь тебе перед образом, что если ты скажешь еще одно слово, я принесу из кухни большой нож и на твоих глазах зарежусь». Этого было достаточно, перед моими глазами почему-то промелькнула картина «Убиение царевича Алексея»[276], и я себе представила большой кухонный нож и кровь на рубашке Ал. Ник. Я вся сжалась в комок, крепко замолчала и больше о Любовь Васильевне никогда не упоминала (Дымшиц рук. 3: 4–5).