Белый адресовал свои слова о невиданных духовных прорывах, происходящих в нищей революционной России, прежде всего, полемически, — Штейнеру и европейским антропософам, игнорировавшим российских коллег. Но для Толстого они прозвучали как благая весть из уст ведущего культурного деятеля, только что приехавшего «оттуда»; Белый как бы подтверждал рождение новой России, свидетельствуя так убедительно: «Весной 1920 года повеяло вдруг какой-то бурной, полной новых возможностей весной: это “независимые” люди новой, духовной революции перекликались друг с другом, пока безымянные; это Иванушка Дурачок оказался умнее братьев» (Там же: 266; курсив автора). Великая, вечная русская мечта «оказаться умнее братьев», исполнение которой провозгласил Белый, Толстому, чей изначальный умеренный национализм только усилился после трех лет в эмиграции, должна была быть близка как никогда. К весне 1922 года Толстой переходит на «скифскую» платформу, с которой с самого начала отождествлялся Белый: это происходит в повести «Рукопись, найденная среди мусора под кроватью», начало 1922 года. Можно предположить, что именно в увлекательных миражах Белого Толстой черпал уверенность, что шаг его в сторону сменовеховства правилен и морален.

Толстой должен был истолковать концепцию Белого как близкую себе и, казалось бы, мог рассчитывать на его сотрудничество. Однако ничего подобного не произошло. Белый в Берлине на сближение с Толстым не пошел, а постепенно превратился в его неприятеля. Видимо, пережить это Толстому было нелегко. Как мог Белый, сам еле вырвавшийся из России, ставить ему, Толстому, на вид его якобы правизну и щеголять своей левизной? А с другой стороны, если уж Белый отождествлял себя с революцией, то почему он швырнул Толстому, присоединившемуся к революции, в лицо слова о мародерах? Правда, он сказал о мародерах, приспосабливающихся в России, — но кто обращает внимание на оттенки?[265]

Несмотря на личное расхождение с Белым, его концепция России как высочайшего духовного взлета посреди отчаянной нищеты и разрухи была, на наш взгляд, одним из идейных импульсов, воплощенных в «Аэлите». Наверное, не единственным: возможно, подтолкнула фантазию Толстого статья Белого «О духе России и о “духе” в России» из газеты «Голос России» от 5 марта 1922 года, повествующая опять о новых духовных явлениях в России: «Сознание русских в России — расширено». В ней рассказывается об опыте выхождения из себя, о сознании, что «все — во мне; и я — во всем…», и о складывающемся изо всего этого «космическом сознании России»; а далее говорится вот что: «но о сознании этом сказать здесь — решительно утверждать, что каналы на Марсе — произведения марсиан (“Но позвольте, ученые до сих пор еще спорят”. — Ученые не были там, а я — был…») (Белоус-2: 312). Здесь интересно и соположение России и космической темы, и само отождествление России и Марса, и, более всего, утверждение автора о том, что он до всех ученых побывал на Марсе и точно знает все о тамошних каналах и о марсианах.

Сюда же подключается и отповедь Белого с его ремарками о духе и материи в цитированном выше споре на вечере памяти Набокова. Толстой ответил тогда каламбурно: «Да при чем здесь дух, когда люди с голоду дохнут». Покинувший бедствующую, голодающую, преданную землю бескомпромиссный высоко воспаривший «дух» — то есть Андрей Белый — должен был понять его, толстовскую, правоту прощения, снисхождения, приятия этой земли, заявленную им в письмах Николаю Чайковскому и Андрею Соболю.

Первоначальный текст «Аэлиты» Толстой печатал, сидя в Берлине, в советском журнале «Красная новь», организованном в 1921 году специально для литературы не советской, но и не враждебной, для так называемых «попутчиков».[266] В 1923 году он выпускает два книжных издания «Аэлиты», одно в России[267], другое в Берлине[268]. Далее все цитаты, кроме специально оговоренных, даются по этому последнему, берлинскому изданию; номера страниц приводятся в тексте статьи.

Между тремя этими версиями очень мало разночтений. Вот одно из них. В журнальном тексте дважды говорится «Земля не знает пощады», — а уже в книжных текстах 1923 года этой фразы вообще нет. Главное расхождение — это то, что обе российские версии имели подзаголовок «Закат Марса», в берлинской книге отсутствующий и впоследствии вообще снятый. Так что три этих ранних текста 1922–1923 годов можно считать одной версией. Но эта ранняя версия сильно отличается от текста, знакомого современному читателю, то есть вошедшего в Полное собрание сочинений и с тех пор перепечатывавшегося без изменений. Этот канонический текст — результат последней авторской правки 1938 года, но до того было и несколько промежуточных правок. Редактура велась по нескольким направлениям.

Во-первых, выброшен был целый кусок, характеризовавший политические надежды героя, показывавшие всю меру берлинского скепсиса Толстого по отношению к тому, что творилось в России:

Эти политические упования на нормализацию и чуть ли не прямая ссылка на второй параграф американской Декларации независимости: «We hold these truths to be self-evident that all men are equal, that they are endowed by their Creator with certain unalienable Rights, that among these are life, liberty, and pursuit of happiness» («Мы исходим из той самоочевидной истины, что все люди созданы равными и наделены их Творцом определенными неотчуждаемыми Правами, к числу которых относится жизнь, свобода и стремление к счастью») — были из романа убраны. Они противоречили классовой доктрине: ни законности желания счастья для всех людей, ни милосердия советская власть признать не могла. «Ядро мужественных и суровых людей» в условиях конца 20-х — начала 30-х могло ассоциироваться с фашистскими режимами.

В последующих версиях и причины отчаяния Лося, заставившие его покинуть Землю, перестали быть политическими — вначале же он бежит не только в отчаянии после смерти любимой, но и потому, что «Земля отравлена ненавистью, залита кровью. Недолго ждать, пока пошатнется даже разум, единственные цепи на этом чудовище» (37). Как сказано выше, в версии «Красной нови» дважды повторялась фраза: «На земле нет пощады» (№ 6: 8), отсутствующая в книжных версиях. Разум бежит с Земли, «политой горячей кровью (в берлинском изд., с. 67, убрано. — Е.Т.) и все же любимой». В описании религии Пастуха была убрана первоначальная фраза: «Закопай свою ненависть под порогом хижины» (105), потом смяченная так: «Закопай свое несовершенство». Советский строй культивировал классовую ненависть и отказ от нее не одобрил бы.

А вот причины, побудившие Лося участвовать в восстании марсиан, в ранних версиях были не политическими, а отчетливо личными. В самый острый момент у него «В ушах пело: к тебе, к тебе, через огонь и борьбу, мимо звезд, мимо смерти, к тебе, любовь!» (189).

Во-вторых, убрана большая часть упоминаний Бога, Духа, даже креста на могиле жены героя: ранний Лось верил в Бога, уважительно упоминал Хозяина вселенной, чье отражение — человек, а свой побег понимал как духовное заболевание и осмыслял его как отрыв от Духа. «Быть может, этот красноватый шарик Земли — лишь живое, плотское сердце великого Духа, раскинутое в тысячелетиях», а он сам «своей безумной волей оторвался от Духа» и «вот, как унылый бес, презренный и проклятый, один сидит на пустыре» — из этого пассажа убран был «великий Дух» и заменен «родиной», а вместо «унылого беса» и т. д. Толстой поставил «унылый пес» — без других эпитетов. То есть вначале Лось понимался как разум, взбунтовавшийся с отчаяния (ср.: «гонит меня безнадежное отчаяние», 37) и отпавший от Бога в богоборчестве, имевшем техническое выражение — в русле «фаустианского» толкования современной цивилизации. В поздних же версиях он превратился всего лишь в унылого бездомного пса-эмигранта!