Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

В 1911–1912 годах Толстой помогает Ахматовой публиковать ее первые стихи. Ср. запись в позднем дневнике Лукницкого «Acumiana» 1928, 19 мая:

<…> Рассказывала, что первое ее напечатанное в П-ге стихотворение было напечатано при посредстве Ал. Толстого. Ал. Толстой отнес его в редакцию журнала, и оно было принято. Будто, это относится к зиме 1910–1911 (когда Н.С. был в Африке) (Лукницкий 2002: 475).

Вероятно, речь идет о публикации в журнале «Аполлон» (1911. № 4. С. 21–22) стихотворений Ахматовой (первых из опубликованных в России) «Мне больше ног моих не надо…», «Сероглазый король», «Над водой», «В лесу». Ср. запись суждений Ахматовой о своих ранних стихах: «…их тогда уже хвалили все (Толстой, Маковский, Чулков и т. д.), они были приняты в “Апол<лон>”» (Хейт 1991: 224). Возможно также, что к этому периоду относится дарственная надпись А. Толстого на его книге «За синими реками» (1911): «Анне Андреевне Гумилевой с надеждой на ее дарование. А. Толстой» — Толстяков 1989: 170 (цит. в Лукницкий 2002: 475).

«Женская темная сила»

Впервые портретные черты молодой поэтессы воспроизводятся Толстым в августе 1911 года в рассказе «Ночь в степи», написанном во время второго пребывания Толстых в Париже. Герою снится безумный визит к должнику — помещику-степняку, ругателю и насильнику. Помещик его пугает, поит до смерти, потом обманывает и выгоняет, а его дочь морочит ему голову. Толстой в крайне ироническом тоне изображает экстравагантную девушку — очень высокую и худую, в узком белом платье, «с великолепными неправильно поставленными глазами», с клоунской улыбкой с высоко поднятыми уголками губ. Ее зовут Зоя — имя для того времени весьма «авангардное». Подчеркивается ее игра с длинными пальцами и позы разочарования и поражения, которые она принимает. Интересно, что при этом она все время подпрыгивает (вообще говоря, прыжки типичны для русских романтических дев — лермонтовской разбойницы в «Тамани» и тургеневской Аси). В психологическом рисунке сделан упор на ее современные, свободные манеры, она как бы не снисходит до кокетства — но тем не менее пытается героя поразить и завлечь:

Я вам нравлюсь — вдруг спросила она просто и серьезно. Вы боитесь? — Я не провинциалка. Вы не поэт? — Неправда. Я тоже пишу стихи. Поглядите на звезды, это я их рассыпала.

Она вдруг вытянула длинную шею. Герою стало неловко. А девушка хрустнула пальцами и сказала:

Я бы тебя затомила…
Я бы убила любя
Женская темная сила
Страшна для тебя
Целуя бы я укусила
Твой алый, твой алый рот
Знает ли кто наперед
Какая у девушки сила?
(Толстой ПСС-1: 549)

Зоя ведет себя продвинуто и противоречиво: насмехается над героем, сексуально его провоцирует, однако тут же отталкивает. В конце концов она отражается в синих зеркалах и растворяется в голубом лунном свете — выясняется, что сумасшедший визит герою приснился. Однако для сна там слишком много цепко ухваченных деталей.

Образ Зои однозначно соотнесен с Ахматовой уже самими просодическими (дольник) и, в самой общей форме, тематическими чертами приведенного стихотворения (амбивалентность женственности, исходящая от нее угроза, нарциссизм). Рассказ Толстого может быть ироническим откликом на самостоятельное появление Анны Ахматовой в Париже, всего через год после свадьбы с Гумилевым, и на ее парижские романы, о которых Толстой, несомненно, знал — с одним из предметов ее увлечений, Георгием Чулковым, он дружил; ср. у С. И. Дымшиц-Толстой:

Помню в Париже приехавших молодую поэтессу Анну Андреевну Ахматову, тоненькую как тростиночка, и писателя Г. И. Чулкова. Помню их очарованными Парижем, в голубой дымке чудесных площадей Парижа. Анна Андреевна, молодая, но уже оцененная поэтесса, была удивительно обаятельна. Ее очарование, в особенности когда она читала свои стихи, всех покоряло (Дымшиц-Толстая 1962: 32, цит. Тименчик, Лавров 1976: 82).

«Фантастическая женщина»

В 1912 году Толстой, постепенно отошедший от Гумилева и «Цеха», расходится и с Кузминым и все ближе притягивается к Волошину. Вместе они задумывают и в Коктебеле летом 1912 года пишут комедию «Спасательный круг эстетизму» (см. гл. 3).

В центре пьесы художник-кубист Ситников, гумилевоподобный мальчик, бешено ревнующий свою жену, которая постоянно в бегах: она — честолюбивая поэтесса Елена Грацианова, старательно создающая себе репутацию «фантастической женщины», оставаясь при этом холодной как лед. Антиэротичная Елена соблазняет людей, чтоб воспользоваться ими для литературного и социального успеха. Ее мечта — слава, пусть дурная, лишь бы стать над другими, пусть на час. Влюбленного критика Рысса Елена заставляет остаться с ней на ночь в редакции журнала, к ужасу пришедшего утром на службу секретаря по имени фон Фик:

Рысс. Ей особенное удовольствие доставляет наблудить в неподходящем месте так, чтобы на другой день все узнали.

Фон Фик. Кому — ей?

Рысс. Конечно, Елене! Ситниковой.

Фон Фик. Mon chere, выйдет страшный скандал.

Рысс. Которым она будет очень довольна! Только я ей этого удовольствия не доставлю, я всем расскажу, как мы проводили ночь.

Фон Фик. Как же, интересно? Очень неприлично?

Рысс. Неприлично? Нет, я ей репутацию испорчу. Неприлично! Да она и не женщина, а ощипанный цыпленок, трусиха!

Фон Фик. Ну расскажите.

Рысс. Приехали мы сюда, думаю, «наконец», запираю дверь и начинаю подкрадываться к ней в темноте. Я много женщин видал, одни в это время лицо закрывают, ах, мол, что вы хотите делать, другие… ну да мильон способов у них для притворства! А эта, понимаете, взяла пресс-папье, залезла вон туда и говорит: «Пока не напишете статьи обо мне, не смейте и дотрагиваться!» И начала соблазнительные стихи читать. Пишите, говорит, сию минуту, в конце концов я таки начал писать, ничего, конечно, не вышло. Вот змея!

Образ Елены через автоцитату ориентирован на Зою из рассказа «Ночь в степи»:

Елена. Ну то-то же! (Подходит к нему, не касаясь его, ласкается, как змея.) У вас голова кружится, правда? Я ваша отрава, как дурман, как змея: душа у меня темная, как ночь в поле (курсив мой. — Е.Т.), в ней заблудиться можно.

Интересно, что Грацианова завлекает критика лишь затем, чтобы перевести любовный диалог в профессиональный регистр: она кружит ему голову, добиваясь в ответ положительной рецензии. Более того, она сама диктует влюбленному в нее критику слова похвальной статьи о себе.

Елена. О чем же вы думаете?

Рысс. Вы необыкновенная, очаровательная, волшебница…

Елена. Похожа на мои стихи.

Рысс. Да, да.

Елена. Вы напишите это на бумаге. (Дает перо, омокнув его в чернила.) Напишите, а я положу за корсет.

Рысс. Зачем? Что написать?

Елена. А вот про стихи. Что они необыкновенные, очаровательные, волшебные… а я положу сюда.

Рысс. Смешная! Чудесная! (Пишет. Елена берет, читает. Огорчилась.)

Елена. Так мало написали! Нужно много, длинно, начните так: стихи Елены Грациановой очаровательные, волшебные. Их наивная простота — почти цинизм. Это повесть женской души, еще не опознавшей себя, теперь в скобках: автору всего 19–20 лет. Души безмерно женственной, лунной и т. д.

Рысс. Постойте! Вы мне диктуете статью.

Елена (страстно). Пишите, так нужно, вы должны писать только обо мне, пусть повсюду все заговорят об Елене Грациановой — пусть возмущаются мной. Боятся, проклинают — указывают пальцами… Хоть год, хоть одну зиму стать выше всех!

Рысс. А если я не хочу?

Елена. Вы будете писать!

Дверь раскрывает Фон Фик. Начинает слушать, постепенно его лицо краснеет, брови поднимаются, пальцы свободной руки растопыриваются, и весь вид его показывает на глубочайшее все более растущее изумление. В это время за занавесью голос Елены, которая диктует.

Голос Елены. По прямой линии от Пушкина через Мирру Лохвицкую священный факел поэзии…

Голос Рысса. Священный факел — поэзии…

Голос Елены. Факел поэзии передан в руки Елены Грациановой.

Голос Рысса. О, Господи, кончайте скорей!

Голос Елены. Еще фраза, и конец (Толстая 2003: 120–122).

118
{"b":"201483","o":1}