Версия толстовского фарса, описанная Петровым, явно отличалась от той, что хранится в архиве Толстого. В нашем варианте нет упоминания об аббате и аналое, вместо Аббата действует нейтральный Хозяин, текст только называется «трагико-фарсовый». Тем не менее и эта версия не прошла театральную цензуру, о чем свидетельствует надпись на архивном экземпляре. Наверное, поэтому Толстой и отменил в последний момент ее показ.
В его архиве находится еще один сочный драматический фрагмент без названия, посвященный древнеегипетским «отцам-пустынникам», попавшим в лупанарий (Толстая 2006: 126–129). Написан он, видимо, в конце 1910 — начале 1911 года, потому что фрагмент одной из песенок «святых отцов» присутствует в одноактной комедии Толстого «Нечаянная удача» (февраль 1911 года). Очевидно, мысль о цензуре и на этот раз пришла Толстому в голову не сразу.
Лада Панова нашла в [«Отцах-пустынниках»] мотивы и интонации «Канопских песенок» Кузмина (Панова 2006: 407); нам тут видится пародийная русификация кузминских раннехристианских «комедий».
[Отцы-пустынники]
[Картина первая].
Пустыня. Входят 2 пустынника.
(Баритон) Гад. Здравствуй, брат.
(Тенор) Пигасий (вынимая у льва занозу). Ох, здравствуй.
Гад. Что ох, никак вознестись не можешь?
Пигасий. Очень скверно.
Гад. Заело?
Пигасий. Выражайся приличнее, мерзостна твоя речь.
Гад. Слушай, Пигасий. Живем мы с тобой на берегу Нила. Место это давно насиженное пустынниками; герои и близко сюда не подступаются — жутко им. Здесь не только что лягушки ладаном пахнут. Нет никаких искушений, хоть ты тресни. А известно тебе, что только через великое искушение можно быть взятым на небо живым и с конем и с колесницей. Идем отсюда, брат, искать настоящих соблазнов.
Пигасий. Что ты мелешь, а разве вчера со мной страус не разговаривал женским голосом?
Гад. Ерунда. У страуса только перо дамское.
Пигасий. Ой ли. А вон жирафа бежит — разве она не искушение.
Гад. Ну и целуйся с жирафой (Уходит.) Я ушел.
Пигасий (один). Искушений, соблазнов хочу… Свино-женщины, страусо-девы… собако-бабы… сюда. Лезьте на меня, прите отовсюду… Ох, пуста сия пустыня… место до тошноты свято.
Голос с неба. Вот дурень, иди за Гадом.
Пигасий. Послушен я. Иду искать соблазна… Увы мне. Ушел. (Удар грома, темнота.)
Картина вторая.
Гад и Пигасий в городе.
Поют:
Мы пустынники, мы два,
Живы с голоду едва.
Ходим, бродим, говорим,
Беды новые сулим.
Есть в аду огонь и чад,
Ведь на то и сделан ад.
Кто соблазны нам сулит,
Ад кромешный тех спалит…
Там в котле смола кипит,
У чертей ужасный вид.
Грешники со всех сторон
Терпят там большой урон.
Пигасий. Кто идет — страус?
Гад. Нет, братец, это получше страуса, это бабенка — Фея Ивановна.
Пигасий. Ангелы, архангелы, помогите.
Фея Ивановна (содержательница лупанара). Мужчины, куда идете?
Пигасий. Прочь, облик сатаны.
Гад. Не горячись… Здравствуй, милая; благодари неожиданное счастье, ты видишь необыкновенных личностей.
Фея Ивановна. Вот еще, к моим девчонкам и не такие личности шляются…
Пигасий. Грешная, пади ниц и кайся.
Гад. Раскатился гром над вашим жилищем,
Выпадал чорт, покрыт власяницей,
Говорил — подавала ль ты нищим?
Ах ты скареда, где мои крючья,
Сволоку тебя в ад на громадные сучья,
Вот какое приключится с тобой неблагополучье…
Фея Ивановна. Я испугана, раскаялась, из меня выскакивают бесы, ах как интересно, лохматенькие бесы, жалобные такие, …бедненькие…
Идемте[,]пустынники[,] к моим девчонкам, уговорите их не блудить…
Пигасий. Идем скорей!
Гад. Подлый, ах подлый. Фея Ивановна, он ужасно подлый. (Уходят.)
Картина третья.
Лупанар.
Сидят 3 женщины.
Первая. Горе, меня обуревают страсти.
Вторая. Я хочу золота, восточных духов и шелковое белье, о Боже.
Третья. Я же вздыхаю, то-то как молода и еще неопытна.
Все. Сюда идут. Готовьтесь, оденемся к лицу.
(Входят Пигасий и Фея Ивановна.)
Фея Ивановна. Вот мои девчонки. Попробуйте их вернуть к истинной жизни… Они грешны, но прелестны.
Пигасий. Язык мой отнялся. Гад, Гад, ободри меня.
Гад. Ну девчонки, покажите себя. Я посмотрю, подумаю, можно ли вас спасти.
Первая.
Ах меня зовут Кукура,
Барабанная шкура.
Скок вперед и скок назад,
Выбирай меня, солдат.
Пигасий.
Продирает холод лютый,
Я стою в дугу согнутый.
Вторая.
Я же страстию томима,
Я похожа на налима.
Мелко зубом постучу,
Одного тебя хочу.
Пигасий.
Нет терпенья никакого
У пустынника лихого.
Третья.
Я любезная Прията,
Я приятна словно мята —
Удовольствия сулю,
Одного тебя люблю.
Пигасий.
Эти страшные соблазны
Многочисленны и разны.
Катя.
Выбирай, коль ты не глуп,
Кто тебе всех боле люб.
Ты красавец, я мила,
Нежной розой расцвела.
Вот красавица Кукура,
Может опытна, но дура.
А вот это что за грусть —
Всех их знаю наизусть.
Что касается Прияты,
Полнота ее из ваты.
Я же розой расцвела,
Ручки, ножки, как мила.
Гад. Отличные девчонки.
Пигасий.
Как бабочки в саду[,]
Они уж разлетелись[,]
По веточкам уселись[,]
Которую найду…
(Толстая 1999: 59–61)
В архиве Толстого сохранился драматический отрывок «У окна сидит Максим Борисович…», в котором намечена идея будущей «Лунной сырости» (1922) — повести о Калиостро в России. Толстой драматизует здесь свою собственную прозаическую стилизацию в духе XVIII века, рассказ «Злосчастный» (1909) о худосочном и мечтательном бариче, объединяя его в одном сюжете со знаменитым магом. В отрывке изображен прием у тамбовского губернатора. Мать приводит к нему боязливого и нежного юношу, которого зовут Алексисом, как и героя «Лунной сырости». Ему сватают губернаторскую дочку; губернатору приносят сообщение о приезде Калиостро.
«У окна сидит Максим Борисович…»
У окна сидит Максим Борисович, в халате, со звездой, вяжет чулок. За конторкой пишет приказный дьяк Овсей Подщипаев.
Овсей (читая бумагу). Его превосходительству, тайному советнику, губернатору города Тамбова, прошение…
Максим Борисович. Кавалеру и прочее — пропущено. Оставить прошение сие безо внимания.
Овсей (читает другую бумагу). Его превосходительству, тайному советнику, губернатору города Тамбова и кавалеру и прочее и прочее, прошение…
Максим Борисович. Чьи это, гляжу, курицы ходят у нас по двору?
Овсей. Вон та — белая курица — то купца Бабкина, Силы Андреева, а пестрая курица — надо опросить чья.
Максим Борисович. Вот я покажу Бабкину, как кур пускать на губернаторский двор. Пиши исходящую… То-то смотрю — ходит и ходит проклятая курица, будто она на своем дворе ходит, а не на моем.
Овсей (пишет). От тамбовского губернатора, тайного советника и кавалера и прочая купцу Бабкину, Силе Андрееву, проживающему по Тряпичной улице в посаде ж, в доме мещанки Федешкиной, отношеное поспешно, совершенно секретно. Мною замечена в рассуждении расхищения моего, губернатора и кавалера имущества, как-то, зерна, крупы и прочих семенных злаков, твоя, купца Силы Андреева Бабкина, белая курица, и каковую курицу ни какими средствами выбить со двора не возможно, и разорение от того причинилось великое и по сему тебе, Силе Андрееву, надлежит курицу ту со двора взять, а за расхищенное имущество ж платить пеню пятьдесят рублев и с полтиной.
Максим Борисович. А полтинничек то в свою уж пользу приписал, мошенник. Давай к подписи.
Овсей. На то и власть, ваше превосходительство и кавалер, чтобы отечески брать и потачки не давать, наблюдая при сем богобоязнь, чинопочитание и порядок.
Максим Борисович. И любовь к царю и отечеству.
Овсей. А вот бумага странная и непонятная.
Максим Борисович. Ну-ка.
Овсей. Лошадей требует, казенный прогон и харчи казенные.
Максим Борисович. Что за птица?
Овсей. По предписанию варшавского генерал-губернатора к неукоснительному исполнению…
Максим Борисович. Подписано кем?
Овсей. Жузеп, граф Калиостро.
Максим Борисович. Жузеп, граф Калиостро. Не слыхал про такового. Многие в настоящее время разные особы разъезжают, другая, прямо говоря, возьмет и обманет. Так ему и отпиши — казенные лошади, мол, в разгоне, а казна пустая.
А что, мне, мол, варшавский губернатор не указка — я сам тамбовский губернатор. Пиши вежливо и с ласканием, что мол губернатор сумлевается, уж не жулик ли?
Появляется Потап с кофейником, чашкой и прочим, ставит поднос на столик подле Максима Борисовича.
Потап. Федосья Ивановна с сынком зайтить просятся.
Максим Борисович. А вот я посажу тебя в подвал на <…>, научишься, как докладывать.
Потап. Ваше превосходительство и кавалер…
Максим Борисович (нюхая табак). Теперь передышка, забери носом, да и выпаливай суть, как из ружья…
Потап. Дворянка Федосья Ивановна Праскудина с сынком добиваются у вашего превосходительства и кавалера…
Максим Борисович. Кавалера в сем случае можно опустить…
Потап (покашливает).
Максим Борисович. Выговори, выговори, чортов сын, выговори…
Потап. Ау-диенции.
Максим Борисович. Подойди к двери, и живот подбери, и дверь раскрой, и говори как бы с ужасом: просят. И за входящими верти головой, и глазами пожирай оных, и затем удались…
Справа в дверях появляется Неонила.
Неонила. Я вам прямо говорю, — за Федосьи Ивановны сынка не пойду замуж, не выйду ни за что… От него шкипидаром пахнет.
Максим Борисович. Ну так что же, что шкипидаром пахнет. Зато у Федосьи Ивановны пятьсот пятьдесят душ чистеньких.
Неонила. Киньте меня диким зверям, упрусь, не выйду замуж.
<пропуск страницы>
<Федосья Ивановна.> Полицейские власти в смятении чувств. (Неониле.) Здравствуй, дитя прелестное. (Целует.)
Максим Борисович (Овсею). На каком основании о происшествии не доложено в сей же час.
Овсей. Это опять все он же, граф Жузеп. (Уходит.)
Федосья Ивановна. А мой Алексис совсем есть перестал, по ночам вскакивает и страшным голосом вскрикивает: «Маменька». Водила его к преосвященному, он прямо говорит: (Зашипела.) «Жени его, жени, Федосья Ивановна, созрело, как плод, сие дитя дворянское».
Максим Борисович. Что, Алексис, хочется тебе жениться.
Алексис. Хочется.
Максим Борисович. Ну, а на ком бы ты, примерно, хотел жениться.
Алексис. Я, как маменька.
Федосья Ивановна. Уж очень нежен. Все маменька да маменька.
Максим Борисович. А хотел бы ты, Алексис, назвать меня папенькой.
Алексис. Почел бы за счастье.
Максим Борисович. Отменный младенец, Федосья Ивановна.
Федосья Ивановна. Редкий младенец, Максим Борисович.
Алексис. Покорно благодарю. Буду и впредь молить Бога укреплять меня во всех качествах, коими вы восторгались.
Федосья Ивановна. Так. (Зашипела.)
Максим Борисович. Нонилушка (так! — Е. Т.), скажи ка и ты ему учтивость.
Неонила. (Делает реверанс.) Ваше воспитание, сударь, и ваши манеры заставляют меня много удивляться.
Алексис (так же кланяясь). Столь же и меня, но в сильнейшей степени гораздо.
(Во время этих поклонов Максим Борисович дергает за рукав Федосью Ивановну и оба они на цыпочках выходят.)
Неонила. Опять шкипидаром намазались. Всякое чувство отшибить может дух гнусный.
Алексис. Так ведь не я же, а мамаша на ночь меня натирает.
Неонила. Чего ее боитесь-то.
Алексис. Мамаша, как змей[,] шипит, боязно и противно.
Неонила. Я вам, Алексис, прямо говорю, — бросьте всякую на меня надежду. Не для вас.
Алексис. Для кого же
(Толстой 1912?: Л. 1–2).
