Уж очень там, в этих книжках, все запутанно и неясно. А под конец, словно бы это загодя запланировано, все окажется такой нестоящей ерундою, что даже обидно. Но это ненастоящая, кажущаяся запутанность. Еще и первых страниц не прочтешь, а уже знаешь: следователь конечно же будет проницательным и мудрым человеком. А преступник — простаком и подонком. И добро непременно восторжествует над злом. И суд вынесет свой справедливый приговор.

А устало улыбающийся герой начнет собираться домой, сладко потягиваясь и мечтая вслух, как он завтра наконец-то отправится с сынишкой за город, на долгожданную рыбалку: сколько раз откладывалась эта злополучная рыбалка! Тут еще в самый бы раз порассуждать о том, какая рыба как клюет; но в эту минуту, за полстранички до окончания, раздастся настойчивый телефонный звонок, начальство справится о самочувствии, потом попросит заглянуть на минутку. И... пиши пропало! Можно начинать следующую книжку приключений.

Собственно, в этом нет выдумки: так оно часто и бывает. Но уж очень обидно, что детективные сюжеты как хорошо укатанный асфальт.

А в жизни — в реальной жизни, не в придуманной, — к великому сожалению, далеко не всегда так. И оперуполномоченный уже с первых своих шагов иной раз становится перед такой загадкой, что и не знаешь, с какого конца-края к ней подступиться. И простаков-преступников за двадцать с лишним лет работы Шевченко что-то не встречал. Напротив, чаще всего это народ хитрый, осторожный — кроме разве птенцов-юнцов, попавшихся впервые на какой-нибудь глупости. Не-ет, опытный правонарушитель — он, глядишь, так заметет следы, так все наперед предусмотрит, что потом, когда все-таки попадется, сидишь напротив него на допросе, глядишь и недоумеваешь: «И как это столько хитрости и коварства может гнездиться в такой узенькой черепной коробке?!.»

Впрочем, и хитрость и осторожность, они у преступника — как бы это выразиться? — скорее звериные, от инстинкта, чем человеческие, от ума. Но ведь задача оперативного работника легче от этого не становится. Уж кто-кто, а он-то, Шевченко, знает: зверь в тайге иной раз так обведет, что только присвистнуть от изумления остается. Это сейчас уссурийская тайга победнела на зверя: леспромхозы появились, линии электропередач протянулись. А двадцать лет назад там, дома, под Спасском, где-нибудь за Калиновкой, в Тигровой пади, где и медведь, и кабан, а то и сам владыка-тигр не были диковинкой, Шевченко, исходив по таежным тропкам не одну сотню километров, всякого насмотрелся. Такие в этой глухой таежной чащобе попадались загадки, такие открывались кровавые трагедии, что, будь он литератором, вроде любимого Арсеньева, на десять томов хватило бы.

Ему тогда доставляло истинное удовольствие разгадывать хитроумные увертки зверя, идти по полуразмытому росяному следу, терпеливо, часами подстерегать добычу, — между прочим, в какой-то мере это потом предопределило его решение пойти работать в уголовный розыск.

Но об этом особый рассказ, и он еще впереди. А пока, я чувствую, надо вернуться к истории этого загадочно исчезнувшего трупа. Вот как все это тогда произошло.

...В тот день Шевченко впервые дежурил по своему отделу в краевом управлении милиции. Дня за три до этого его только-только перевели из Ленинского райотдела, — может, знаете, на Гайдамаке, во Владивостоке? Тоже веселое было местечко, — как говорится, не заскучаешь. С работниками краевого управления он действовал в контакте чуть ли не каждый день, многие операции были проведены сообща, — так что знакомиться не понадобилось. Встретили его как своего; Егоров, с которым он особенно подружился, потискал его, помял, воскликнул дружелюбно:

— Ох, и длиннющий ты, брат! А что такой худой? Жинка плохо кормит, что ли?

— Не в коня корм, — отшутился Шевченко. И, тотчас посерьезнев, спросил вполголоса:

— Работы много?

— Хватает, — подтвердил Егоров. — Я уж забыл, когда нормально дома спал. Все больше где-нибудь в районе. Кулак под голову — и смотри голубые сны...

— Пока через пятнадцать минут по тревоге не подымут, — вставил кто-то из присутствующих, и все рассмеялись. Шевченко тоже рассмеялся: ему не нужно было объяснять, что такое жизнь оперативного работника.

— Да вот погоди, первый раз отдежуришь — сам поймешь что к чему, — заверил его Егоров.

Однако, вопреки его предсказанию, дежурство проходило спокойно, из районов не было ни одного тревожного звонка: звонили два-три раза, но все это была текущая, рабочая информация. «И с чего бы это Николаю Петровичу понадобилось холода на меня нагонять?» — удивился Шевченко. И тут позвонили снова. На этот раз из шахтерского поселка Тавричанка.

— Убита девушка. По-видимому, изнасилование. Труп обнаружен на кладбище, случайно.

— На месте происшествия кто-нибудь есть? — справился Шевченко.

— Так точно. Старший оперуполномоченный Хасаншин.

— Пусть ждет нас. Едем.

Вызвать машину, экспертов, проводника служебно-розыскной собаки — дело нескольких минут. Шевченко застегивал пальто на ходу. Он знал: с последним движением пальцев придет мгновенная собранность. Начальник уголовного розыска Иван Зиновьевич Коробейников, старый, опытный чекист, под руководством которого Шевченко начинал когда-то свою службу на Сахалине, называл это шестым чувством оперативного работника: чувством профессионализма. «У нас служба — как электричество, — говаривал он тогда. — Ни на сомнения, ни на сборы нам времени не дано. Щелкнул выключатель — свети!»

Апрельский вечер встретил теменью и сыростью. С моря дул холодный ветер. «Баллов шесть, не меньше», — по военной своей привычке мысленно отметил Шевченко, поднимая воротник пальто. И почему-то подумал о Хасаншине, которого ни разу даже в глаза не видел. Под таким ветром, в темноте, на кладбище. Не позавидуешь!..

Ехали молча. За чертой города, за двадцать восьмым километром, высокие деревья дачного пригорода отступили, началась полоса редколесья, и тогда вверху, где-то над деревьями, обозначилась полоска неба с одиой-единственной голубой звездочкой. Машину потряхивало на неровностях дороги, и звездочка то взлетала, то падала. Шевченко глядел на нее и думал: сколько же это вечеров и ночей он уже вот так мотается по слепым дорогам, на ощупь, — дождь ли, туман ли, — пока другие спят в теплых постелях?..

Когда оформляли его перевод в краевое управление, начальство поинтересовалось: может, ему уже надоела служба в уголовном розыске? Пусть скажет не стесняясь, какие у него жизненные планы.

Ему сказали: работник краевого управления должен быть на голову выше периферийного. «Это я понимаю», — согласно кивнул он. «Краевой аппарат уголовного розыска занимается расследованием дел особо опасных: убийства, разбои. Несложных дел не ждите, их не будет», — объяснили ему. И снова он кивнул: «И это я понимаю».

...Свет фар скользнул по какой-то глинобитной стене. Луч выхватил из темноты полоску кустарника и уперся в дорогу. На дороге стоял человек в телогрейке, с поднятой рукой; он щурился от света, но не заслонялся. За его спиною, на заднем плане вырисовывались могильные кресты. Что-то неправдоподобное было во всей этой картине: ночь, черные кресты, человек в свете фар. Машина остановилась, человек шагнул к ней.

— Хасаншин, старший оперуполномоченный, — вполголоса представился он, здороваясь. Шевченко первым выпрыгнул из машины, пожал ему руку.

— Ну показывайте, что тут у вас, — сказал он. — Где труп?

И вот тут-то произошло неожиданное. Хасаншин помедлил, откашлялся и виновато произнес:

— Нет трупа, товарищ капитан. Исчез...

— То есть... как исчез? — не сразу понял Шевченко.

Его собеседник развел руками:

— Понятия не имею!..

— Но ведь вы же находились здесь?!

— Так точно.

— И никуда не отлучались?

— Ровно на десять минут, товарищ капитан. Закоченел я совсем... Пошел во-он в тот дом, попросить какую-нибудь одежонку. Вернулся — трупа нет...

Шевченко покосился на Хасаншина: может, пьян? Какое там! Трезв. Посинел от холода, и губы дрожат, как у мальчишки.