— Ты предлагаешь приватизировать сельское хозяйство. Покажи пример! Для себя-то ты хочешь сохранить коммунизм с твердой зарплатой.

— Так я не крестьянин, а ученый.

— Не могу понять, почему такие дураки и бездари имеют мировой успех.

— Кумиром дураков и бездарей могут быть лишь выдающиеся дураки и бездари.

— У нас хотят все проблемы решить волюнтаристски, т. е. в приказном порядке, не принимая во внимание объективные возможности и фактор времени, причем решить раз и навсегда. Это в принципе невозможно. Можно задурить головы людям, но нельзя обмануть законы истории.

— Наши демагоги могут обмануть кого угодно, даже твои объективные законы.

Вот в таком духе шел часами на первый взгляд бессмысленный треп. Причем, определить, к какому направлению принадлежали говорящие, по тому, что они говорили, было невозможно. И они сами сначала не знали этого. Профессор Петров, например, был любителем и коллекционером анекдотов, включая анекдоты про Горбачева. Он для них завел новую тетрадь. А писатель Смирнов собирал скабрезные сплетни про Маоцзедуньку, намереваясь со временем написать о ней разоблачительный роман.

Представителей всех течений партградской интеллигенции объединяло одно: полное неверие в то, что горбачевские реформы принесут тот результат, на какой они были рассчитаны, стремление урвать для себя максимум возможного в удобной ситуации или как-то сохранить то, что уже сумели приобрести.

Слушая такую болтовню, Чернов поражался тому, что в его окружении не было ни одного фанатика коммунистических идей, готового с потерями для себя сражаться за эти идеи. Люди думали только о себе, о своем благополучии, о возможности как-то вылезти на сцену истории, привлечь к себе внимание, наговорить как можно больше смелой чепухи. Неужели так было всегда? Нет! Были же декабристы. Были Радищев и Чернышевский Были народовольцы! Были большевики!

Партградская интеллигенция пережила сложную эволюцию, прежде чем в ней появились какие-то более или менее определенные группы, течения, направления. Сначала большинство встретило политику перестройки настороженно, скептически и со страхом. Когда в Москве определилась устойчивая установка на новый курс, наиболее ловкие и беспринципные партградские интеллектуалы, отталкивая друг друга, наперегонки ринулись догонять московских собратьев. Произошел раскол на перестройщиков и консерваторов, в число которых вошли и нейтрально настроенные: перестройщики мыслили по принципу: Кто не с нами, тот против нас. Потом перестройщики разделились на умеренных (горбачевцев) и радикальных (ельцинцев). Радикалы разделились на деструктивных и конструктивных. Умеренные раскололись на сторонников компромисса с консерваторами и упорных перестройщиков. Консерваторы, в свою очередь, разделились на противников перестройки, нейтралов и симпатизантов. Противники перестройки разделились на брежневистов, сталинистов и неокоммунистов. Симпатизанты перемешались с конструктивными радикалами. Потом началась такая мешанина, что позицию того или иного интеллектуала определить можно было только на короткий срок, да и то без полной уверенности в том, что он одновременно не стоит на позиции противоположной.

Посторонние наблюдатели делили партградских интеллигентов на три группы — нейтралов, радикалов и горбачевцев. Радикалов стали считать подлинными перестройщиками, а горбачевцев скрытыми консерваторами. Позиция нейтралов выражалась формулой: нам на всю эту реформаторскую суету наплевать, все равно из нее ничего хорошего не выйдет. Позиция радикалов выражалась формулой: если ломать, так уж до конца, чем больше сломаем, тем лучше. Позиция горбачевцев выражалась формулой: поддерживать политику Горбачева, так как для нас любое другое руководство было бы хуже. У нейтралов никаких лидеров не было, поскольку не было никаких планов преобразований. У радикалов было много лидеров, так как было много разнообразных планов преобразований. Среди них особенно стал выделяться писатель Смирнов. Он срочно опубликовал разоблачительный роман, который он якобы сочинил еще в брежневские годы, но который якобы был тогда запрещен, вышел из КПСС, вступил в Демократическую партию, стал одним из ее вождей и ближайшим советником Маоцзедуньки. Горбачевцам никакие лидеры не требовались, что роднило их с нейтралами, поскольку все официальные проводники горбачевской политики и были их лидерами, что роднило их с радикалами.

Во всех учреждениях и предприятиях города прошли собрания — партийные, комсомольские и общие. Самые ловкие и беспринципные карьеристы и конъюнктурщики стали вдруг реформаторами, начали обличать язвы брежневизма и сталинизма, выявлять консерваторов и бюрократов. Жертвы выбирались со знанием дела и с расчетом, что они не дадут сдачи и не будут поддержаны пассивной массой сотрудников. Но консерваторы, бюрократы, брежневисты и недобитые сталинисты, привыкшие к покорности перед высшим начальством и к покорности нижестоящих, не оказали никакого сопротивления. Они восприняли это как новую установку высшей власти и думали только об одном: как бы уцелеть. Одни из них просто поджали хвосты и затаились. Другие ринулись вместе с перестройщиками призывать мыслить по-новому и клеймить консерваторов.

Прошло такое собрание и в Протезном комбинате имени маршала С. М. Буденного С докладом о перестройке выступил сам директор. Он пересказал то, что говорили высшие реформаторы и писали центральные газеты, призвал (вслед за Горбачевым) мыслить по-новому, выразил уверенность в том, что здоровый коллектив комбината сделает все от него зависящее для ускоренного развития, короче говоря — сказал все то, что и должен был сказать руководитель предприятия в такого рода ситуации, дабы заслужить одобрение еще более высоких руководителей и удержаться на посту. Но в конце речи директор сделал промашку, — решил показать, что и он способен мыслить по-новому и открыто выразить свое собственное мнение. Он сказал, что к перестройке комбината надо подойти с учетом его конкретных особенностей, а именно того, что он прежде всего является исследовательским, экспериментальным и медицинским учреждением, что при переводе его на самофинансирование надо учитывать платежеспособность (а вернее неспособность) инвалидов и т. д.

Директору аплодировали. Но, как оказалось, преждевременно. В кругу высших перестройщиков области он уже был зачислен в консерваторы, которые пихают палки в колеса прогресса. Пронюхавший каким-то путем об этом заведующий отделом ножных протезов Гробовой выступил с резкой критикой директора. Он сказал, что директор недооценивает важности и сущности перестройки и фактически саботирует ее, маскируясь ссылками на конкретные особенности комбината. На самом деле вся технологическая база и деловая организация комбината безнадежно устарели. Нужно все радикально обновлять, чтобы подняться на уровень высших мировых достижений. Одним словом, директора и ряд других замаскировавшихся консерваторов надо прогнать и на место их выдвинуть молодых, инициативных и действительно по-новому мыслящих работников. Хотя все понимали, что речь Гробового была чистой демагогией, все понимали также, что такой прохвост не стал бы так говорить на свой страх и риск. Он наверняка где-то пронюхал новую установку насчет комбината или получил прямые инструкции.

После речи Гробового в зале наступила гробовая (как потом шутили сотрудники) тишина. Неожиданно для всех слово попросил Горев. Он поддержал мысль директора о том, что с перестройкой комбината торопиться не следует. Комбинат так или иначе выполняет свои функции. Торопливая перестройка может просто разрушить его. А ведь речь тут идет не просто о судьбе нескольких людей, которых решили считать консерваторами, а о судьбе многих тысяч инвалидов. Нельзя ломать старое, не построив новое, которое лучше старого. Пусть сначала товарищ Гробовой создаст новое предприятие на мировом уровне, которое сделает излишним существующее предприятие, и тогда последнее можно будет ликвидировать или переделать. Легко перестраивать на словах. А практически следование призывам товарища Гробового приведет к гибели комбината.