Уже к концу сороковых годов сталинизм изжил себя. Но агония его продолжалась еще многие годы, причинив людям неисчислимые страдания. Последние годы жизни Сталина были особенно насыщены его страхами за свою жизнь и разоблачениями мнимых покушений на него. Эти разоблачения, однако, не получили огласки и были погребены в недрах органов. В них не было должной убедительности, и Сталин сам запрещал давать им выход на страницы истории. Лишь дело врачей-отравителей (1952 год) вырвалось наружу, не дав того эффекта, на который Сталин рассчитывал. Это был первый сигнал того, что дни сталинизма были сочтены. Мир стал иным, и в этом новом мире ему не оставалось места.

Степан Шутиков, служащий вокзала в г. Ярославле, зашел в уборную справить большую нужду. В ящичке, где по идее должны были находиться куски газет, выполняющие ту же функцию, что и туалетная бумага на разлагающемся Западе, валялся лишь обрывок листка из школьной тетради, исписанный мелкими буквами. Шутикова крепило. Чтобы скоротать время, он решил прочитать написанное на листке, который он уже измял, приготовив к употреблению. Он разгладил измятый листок, надел очки и углубился в чтение. Через минуту он забыл, зачем он пришел в это заведение. И было от чего! На обрывке бумаги было написано следующее: Ты; пишешь, что Его следует убить, и что ты готов для этого пожертвовать жизнью.

Я разделяю твои чувства. Но я считаю, что нужно делать что-то более серьезное. Конечно, Главный Бандит заслуживает того, чтобы его убили. Но от этого он только выиграл бы в глазах потомков, а убийство лишь подлило бы масла в огонь репрессий. Нужно сначала его судить. А для этого надо проделать огромную работу. У нас есть группа энтузиастов, которые уже несколько лет работают над этим. Я уверен, что ты тоже присоединишься к нам…

Шутиков перечитал написанное еще и еще раз. Его прошиб холодный пот. Он уже собрался было подтянуть штаны, как в животе и в кишках началось бурление, и задуманное им дело сделалось само собой с треском и свистом. Он автоматически сунул руку с бумажкой куда следует, но вовремя опомнился. Несколько капель все же попали на бумажку. Но Шутиков не обратил на это внимание. Он настолько был потрясен своим открытием, что потерял всякую осторожность. Ему и в голову не пришла мысль о том, что какие-то капли и крошки экскрементов могут сыграть в его жизни роковую роль. Подтянув штаны и аккуратно сложив крамольную бумагу, Шутиков двинулся куда следует сообщить о сделанном им открытии, а именно — в особый отдел, какие тогда были во всех крупных учреждениях и на предприятиях. По дороге он вспомнил о случае, имевшем место в том же самом туалете в прошлом году. Тогда один из дотошных пассажиров обнаружил в ящике для подтирочной бумаги вырванный из Правды портрет Сталина. Уборщицу, конечно, арестовали. Вспомнив об этой вражеской вылазке, Шутиков, старый член партии, комсомолец двадцатых годов, доброволец на великих стройках и ветеран войны, еще более укрепился в сознании исполняемого долга и ускорил шаг.

Уполномоченный МГБ Соколов выслушал торопливое и невнятное сообщение Шутикова. Взял бумажку. Развернул. Понюхал, заметив характерные следы. Изобразил на лице соответствующую гримасу. Сказал не то в виде вопроса, не то с угрозой, уж не хотел ли Шутиков скрыть этот документик от органов. Шутиков затрясся и позеленел от страха, стал бормотать что-то о своей любви к товарищу Сталину и о преданности органам, о том, что он чуть ли не с пеленок был осведомителем органов и всегда… Уполномоченный сделал знак Шутикову, чтобы тот заткнул пасть, и начал читать документик. Прочитал раз. Прочитал другой. И ему самому стало не по себе. Документик дурно пахнул не только в прямом, но и в переносном смысле.

— Так я, значит, могу уйти, товарищ начальник? — робко спросил Шутиков, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу от внезапно навалившейся потребности в туалете.

— Нет, Шутиков, тебе придется обождать, — сказал уполномоченный со зловещими нотками в голосе. — Теперь ты можешь уйти лишь с разрешения самого высокого начальства, а то и Самого!

Уполномоченный, перечитав документ в десятый раз и окончательно уверовав в его реальность, позвонил самому начальнику областного управления МГБ товарищу Чижову. Тот приказал Соколову с Шутиковым оставаться на месте и ждать его прибытия. Полчаса прошли в немом ожидании. Чижов застал Соколова за столом перед вонючим документом, Шутиков — стоял в углу кабинета. Через полчаса прибыл Чижов. Осмотрел документ. Спросил, знает ли о нем кто-либо еще. Получив отрицательный ответ, приказал помалкивать. Если кто-то еще, кроме них, узнает об этом документе, головы им не сносить. Сделал знак Соколову и Шутикову следовать за ним. На улице помимо личной машины Чижова стоял воронок — специальная машина для перевозки заключенных. Онемевших от ужаса Соколова и Шутикова втолкнули в него. Чижов приказал запереть их в одиночные камеры, ни о чем с ними не говорить и не позволять им говорить ни слова.

В управлении Чижов закрылся в своем кабинете и задумался. Чтобы понять сложность ситуации, нужно принять во внимание обстановку, которая к этому времени сложилась в высшем руководстве и в органах. Министр госбезопасности Абакумов сам стал арестантом и, по слухам, был расстрелян. На его место был поставлен Игнатьев. Но надолго ли? Ходили слухи, будто Сталин готовил расправу над Молотовым, Микояном, Ворошиловым и даже над Берией. Хотел сделать их козлами отпущения. Будто они скрывали от Сталина правду, дезинформировали его и искажали его указания. Сам Чижов лишь недавно сменил на посту начальника областного управления Рокотова, которого сочли сообщником Абакумова. Опять-таки надолго ли?! Что делать? Уничтожить документ, найденный Шутиковым, вместе с Шутиковым и Соколовым? Документ уничтожить пустяк. Но не так-то просто с Шутиковым и Соколовым. В управлении царит атмосфера подозрительности и всеобщего шпионажа. Пойдут слухи. Заместитель Чижова, метивший на место Рокотова, наверняка выведает от Соколова, в чем дело. А тот, спасая шкуру, выболтает секрет. И тогда Чижова ликвидируют в течение нескольких дней. А если дать ход документу, то по какой линии? Если сообщить новому министру, тот наверняка свяжется прямо со Сталиным. К чему это приведет, трудно предугадать. Берия же фактически оттеснен от руководства органами. Но его положение все равно пока еще надежнее положения Игнатьева. К тому же Берия знает его, Чижова, лично, — он много лет был человеком Берия. И Чижов решил пойти на риск — связаться лично с Берия, минуя министра. А риск был: разговор Чижова с Берия мог быть подслушан.

Условленным кодом Чижов дал понять Берии о необходимости личной встречи, причем — немедленно. Уже через час черный ЗИС с участниками дела мчался по направлению к Москве. Берия ждал их на своей подмосковной даче. Ознакомившись с документом, он тут же направился к Сталину. Сталин перечитал документ тоже несколько раз. Целый час он ходил по кабинету, задумавшись, даже позабыв о своей неизменной трубке. Наконец он как бы очнулся, подошел вплотную к Берии, сказал, что это дело действительно серьезное. Он поручает это новое дело лично Берии, и если тот не сделает его на самом высшем уровне, то пусть заранее прощается с жизнью.

Была создана специальная оперативная группа, в задачу которой вменили во что бы то ни стало найти автора письма и того, кому оно было адресовано. Два года длились поиски. Как они происходили — тема для большого исследования. В истории криминалистики вряд ли было нечто подобное тому, что сделала эта оперативная группа. В конце концов иголка была найдена в стоге сена, — был разыскан и автор письма, и тот, кому оно было послано. Чтобы дать представление об этих людях, надо вернуться назад, в первые послевоенные годы.

Кончилась война. Сталин и его подручные упивались победой. Были переполнены и постоянно пополнялись вновь тюрьмы и исправительные лагеря. Теперь они пополнялись главным образом за счет бывших военнопленных, крестьян из бывших оккупированных немцами районов страны и демобилизованных военнослужащих. Миллионы из этих демобилизованных пережили ужасы сталинизма и войны, побывали в Европе, мечтали заново перестроить жизнь у себя дома, но оказались обреченными на голод и бытовое убожество, на почти не вознаграждаемый труд, на пьянство, воровство, разбой и мошенничество, на вспышки отчаянного и безнадежного личного протеста. Русский народ, который вынес на себе основные тяготы войны и понес самые большие потери, жил в условиях, какие даже вообразить себе не смог бы ни один цивилизованный народ в мире. Сталин и его режим казались вечными. Портреты и монументы величайшего гения всех времен и народов, величайшего мыслителя, политика, полководца и прочая и прочая и прочая заполонили все учреждения, предприятия и частные квартиры, все фасады домов, витрины магазинов, скверы, улицы и площади городов и деревень. Имя Сталина стало неотъемлемым элементом бесчисленных речей, статей, книг, журналов. Оргия анонимных и открытых доносов до такой степени охватила страну, что люди даже про себя боялись подумать что-нибудь такое, из-за чего им пришлось бы пополнить многомиллионную армию заключенных. И все же несмотря на все это находились смельчаки, восстававшие против всесильного тирана.