Мысли его принимали порою странное направление. Люди, — думал он, — во всем утратили человеческое чувство меры. Сытый голодного не понимает. Человек со здоровыми руками не способен понять человека с такими руками, как у него, и быть счастливым от сознания своего здоровья. Ему мало рук, он жаждет крылья иметь. Наевшись хлеба, человек думает о мясе. Познав женщину, мужчина хочет много других. Познав мужчину, женщина жаждет измены. Неверие. Ненадежность. Равнодушие. Зависть. Все происходящее порождает скуку и уныние. Ни одно дело не делается с блеском и не доводится до задуманного конца. Все глохнет в трясине сомнений, колебаний, уступок, оговорок, самооправданий, демагогии, лжи, самомнения. Все трагическое принимает опереточные формы. Время пустяков и мелочей, опошляющих великие процессы. Идет грандиозное кривляние карликов и ничтожеств: И нет надежды, что зрители их скучного и крикливого спектакля прогонят их со сцены — зрители достойны актеров. Только гроза может очистить атмосферу. Мир нуждается в трагедии. И он созрел для трагедии. Только мировая катастрофа способна вернуть человечеству объективные критерии ценностей, чувство меры и способность ценить фундаментальные блага бытия. Нужна мировая война. Если бы от него зависело, он нажал бы кнопку. И это было бы самое великое дело в человеческой истории, самое мужественное и благородное. Нельзя избавить мир от зла, не жертвуя добром. Но он со своими подобиями рук не способен даже на то, чтобы нажать кнопку звонка в квартире знакомых.

— Человек, — думал он, — есть продукт природы и общества, сформировавшийся в многотысячелетней и жестокой борьбе за существование, причем — в борьбе, в которой вражда с собратьями играла, может быть, решающую роль. Попытка возвысить человека до уровня Бога потерпела исторический крах. На своем жизненном пути он, Чернов, очень редко встречал людей, достойных уважения и восхищения, и очень часто — достойных презрения, насмешки, ненависти и прочих негативных эмоций. А у людей, которые, казалось, заслуживали уважения, обнаруживались черты, превращающие их в его глазах в еще более гнусные твари, чем откровенные подлецы.

Образование и культура, улучшавшие людей в одних отношениях, ухудшали их в других. Образование и культура оказались достаточно могучими средствами, чтобы освободить людей от нравственных ограничений, но не достаточно могучими средствами, чтобы привить людям ограничители, аналогичные нравственным. Они не принесли с собой замену нравственности.

Он не видел в каждом человеке по отдельности ничего такого, что не было бы известно ему заранее и что заслуживало бы его внимания. Время отдельного человека прошло, — думал он. Настало время объединений, в которых более или менее одинаковые индивиды выполняют одинаковые и различные функции. Последние становятся сущностью индивидов. Гении низводятся до среднего уровня массы посредственностей. Жизнь массы посредственностей, как целого, стала сутью человеческой жизни вообще, низведя жизнь отдельного индивида до частичной функции. Теперь интересен не человек как таковой, а объединение людей в личность более высокого уровня.

Он не был зол и не был человеконенавистником. Он метался между добром и злом, между бесконечной ненавистью и столь же бесконечной любовью к человечеству, не будучи способным остановиться на чем-то определенном и не имея точек опоры. Он был готов пожертвовать собой ради спасения людей. Но был готов пожертвовать и людьми ради своего спасения. Он лишь не знал, в чем должно состоять спасение как людей, так и его самого. Он был русский человек, в котором русскость была многократно усилена его физическим уродством.

В нем постепенно созревала психология и идеология отчаявшегося бунтарства. Ему было безразлично, каким является общество, — плохим или хорошим. Он восставал против своей личной участи, которую был не в силах изменить. И потому он восставал против всего мира, породившего его калекой и обрекшего на непреходящее страдание. Никакой политики. Никаких программ. Никаких классов и партий. Восстание как таковое. Восстание ради восстания. Перед ним встала проблема: способен ли он, ничтожный и одинокий червяк, на такую космическую дерзость — на восстание против огромного общества с могучей системой власти и карательных органов? В чем именно должно выражаться его восстание?

Ему предстояло искать ответа на эти вопросы всю последующую жизнь. Но уже тогда он твердо знал одно: если вообще существуют какие-то неотъемлемые права человека, то первым из них следует назвать право на индивидуальное восстание. Это — единственное право, за которое не надо сражаться: восстав, ты уже одним этим завоевываешь право восстать. За все прочие права надо сражаться, а значит — восставать. Так что право на восстание вообще есть изначальное право всех прав. Можно лишить человека физической возможности восставать, например, посадив его в тюрьму или убив. Но нельзя лишить его права на восстание. Человек, посаженный в тюрьму или убитый за попытку восстания, тем самым реализовал свое право на восстание.

Мать добилась разрешения переселиться к сыну в Партград под тем предлогом, что он нуждался в постоянной помощи. Сначала Юрий жил в общежитии университета. Мать же устроилась работать уборщицей в, том же общежитии. Спала она в каморке для тряпок, ведер и щеток. Два года ушло на то, чтобы получить маленькую комнатушку в коммунальной квартире старого дома. Комната была сырая и темная. В квартире не было ванны. Туалет вечно ломался. Топить приходилось дровами. Тем не менее Черновы были безмерно счастливы. Эти два года жизни в общежитии были для них кошмарными. Теперь мать могла найти более подходящую работу и опять наладить свой комплексный метод обращения с сыном-инвалидом.

Кроме Черновых в квартире жила еще одна семья — молодая пара с ребенком. Соседи возненавидели Черновых. Они рассчитывали получить всю квартиру и считали Черновых виновными в том, что это им не удалось. Они не стали искать виновных среди тех, кто распоряжался распределением жилья, а перенесли свою злобу на беззащитных и ни в чем не повинных соседей, оказавшихся под рукой. Они распускали грязные сплетни о Черновых и чинили им всяческие пакости.

Юрий не мог понять, почему хорошо устроенные в бытовом отношении семьи не вызывали ни у кого никаких кривотолков, а их, Черновых, жалкая удача стала предметом злобы, зависти и клеветы. Со временем он понял причину: согласно представлениям окружающих, Черновы должны были бы зачахнуть в полном убожестве в Атоме, а они вопреки этому стали пробиваться на более высокий жизненный уровень. Окружающие опасались, что Юрий сможет окончить университет, защитить диссертацию, стать крупным ученым, получить отдельную квартиру, заиметь дачу. И они заранее завидовали ему и злобились из-за того, что у них такой перспективы не было.

Соседи по квартире придирались к Черновым по каждому пустяку, устраивали всякие мелкие пакости, затевали скандалы из-за каждой копейки при дележе трат за бытовые услуги. Они писали заявления в разные органы власти и письма в газеты с требованием выселить Черновых из города на том основании, что мать Юрия якобы занималась проституцией, а сам Юрий — антисоветской пропагандой. Клеветнический характер заявлений и писем был очевиден, но клеветников никто даже не пожурил. После того, как в требованиях соседям отказывали, они вели себя так, как будто ничего не случилось. Русский народ отходчив.

Юрий получал небольшую пенсию и студенческую стипендию. Его мать работала уборщицей в каком-то учреждении. Кроме того она подрабатывала, убирая квартиры у частных лиц. Это тоже стало предметом зависти для соседей. Они писали анонимные доносы и открытые заявления в милицию и в Финансовые органы о якобы огромных нелегальных доходах Черновых. Но доходы на самом деле оказались настолько мизерными, что бдительные соседи в конце концов даже засовестились. Вспомнили о том, что Юрий был инвалидом. И написали письмо в те же органы власти с просьбой… оказать Черновым помощь. Да, русский народ поистине добр и отзывчив.