Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Прислонившись к стене рядом с очагом, отец, Фелиси и дядюшка Батист смотрели, улыбаясь, на танцующую молодежь. Вдруг старый рабочий подошел к Фелиси, подхватил ее за талию и увлек за собой; все остановились, чтобы полюбоваться пожилыми танцорами. Когда вальс кончился, раздались дружные аплодисменты. Дядюшка Батист строил уморительные гримасы, делая вид, что у него кружится голова, а Фелиси, красная и запыхавшаяся, охала, смеялась и отдувалась.

— Ну! — воскликнул дядюшка Батист. — Ну, молодежь, что же вы стоите?

Ждете, чтобы старики снова показали вам поимер?

Франсуа заиграл новый вальс. Старый мастер взял Катрин за руку и подвел к Орельену, сидевшему в углу.

— Посмотрите на этого дурня, — сказал он. — Парень просто помирает от желания потанцевать с красивой барышней в пунцовом платье, но вместо того готов спрятаться в мышиную норку!

Посмеиваясь, он подтолкнул обоих подростков друг к другу. Катрин и Орельен закружились в танце. Орельен держался очень прямо, словно боялся дотронуться до своей дамы. Прежде чем Франсуа доиграл ритурнель, Катрин извинилась и отошла от партнера. «Я устала», — объяснила она. Орельен стоял посреди комнаты, не зная, что ему делать. Лицо его омрачилось. Катрин бросилась к Амели, потащила ее за собой.

— Потанцуйте-ка вдвоем, — сказала она, — я хочу немного передохнуть.

Опустившись на стул, она принялась разглаживать ладонью оборку на юбке.

Когда Катрин снова подняла глаза, она очень удивилась, увидав, что Амели и Орельен вернулись каждый в свой угол. Амели казалась такой же растерянной, как и Орельен. На какую-то минуту Катрин огорчилась за друзей, но тут же забыла об этом, глядя, как дядюшка Батист лихо отплясывает с Мариэттой стремительное бурре. Каблуки деревянных сабо громко стучали по дощатому полу, юбка молодой женщины развернулась колоколом, а старый мастер время от времени звучно вскрикивал: «Эх… эх!»

— Каков старикан! — вполголоса сказал Франсуа, наклоняясь к сестре. Никогда не скажешь, что он не здешний уроженец. Посмотри-ка, он танцует бурре так, словно занимался этим всю жизнь!

В перерыве между танцами Франсуа снова нагнулся к сестре:

— Ты довольна, Кати?

Она кивнула головой.

— Я рад, что ты довольна.

Катрин улыбнулась брату.

— Тебе нравится новое платье?

— Еще бы!

— А танцы тебе нравятся? Ты небось этого тоже не ожидала?

— Я помогу тебе купить аккордеон.

Глаза Франсуа заблестели от радости.

— За мной не пропадет, — заверил он. — Буду ходить по вечеринкам и играть. Понимаешь, с моей ногой… лучше пусть танцуют другие.

Катрин тревожно покосилась на него. Но нет, Франсуа сказал это как будто без обычной горечи; вид у него был спокойный и уверенный.

— Сегодня замечательный день, — сказал он, помолчав. — Замечательный день для тебя, Кати, и для меня тоже.

Она вопросительно взглянула на брата, чувствуя, что он говорит это неспроста.

— Сегодня, Кати, я вытянул-таки наконец счастливый билет!

Он прервал разговор, чтобы сыграть веселую польку. И только в конце, когда в комнате еще звучал заключительный аккорд, шепнул сестре:

— На этот раз все в порядке: дядюшка Батист только что сказал мне, что я поступаю на фабрику.

Катрин порывисто вскочила с места; ей хотелось закричать, запрыгать, закружиться в танце вместе со всеми, благодарить их за этот чудесный праздник, за ту радость, которая озаряла лицо ее брата. Наконец-то они выходят на свет из долгой темной ночи, в которую были погружены столько лет!

Они увидели наконец рассвет, брезживший впереди. И первые отблески его уже ложились на их лица.

Когда наступило время прощаться, Катрин показалось, что все собравшиеся, за исключением Франсуа и ее самой, уносят с собой какую-то затаенную грусть и горечь, словно каждый из них отдал ей в этот день всю свою радость, не оставив себе ничего, кроме сомнений и печали.

Отец, Франсуа и сестренки скоро улеглись спать, но Катрин долго сидела одна у очага, задумчиво глядя на угасающий огонь. Она смотрела, как последние отблески пламени играют на складках ее нового платья, и никак не могла решиться снять свой праздничный наряд. Завтра снова будет старое платье и будни, полные трудов и забот. Но свет этого воскресенья — она знала — никогда не померкнет для нее.

Жорж-Эммануэль Клансье и его книга

Книги рождаются по-разному. Некоторые из них возникают сначала из легкой дымки зыбких воспоминаний, поэтичных и увлекательных. Это — первый толчок, первый прообраз будущей книги. Теперь уж писатель, человек обычно пытливый и неуемный, не остановится на полпути. Его творческое воображение будет медленно, но неустанно развивать то, что положено в основу. Смутно различимые поначалу, персонажи обретут свою плоть, проглянут, словно солнышко в туманный день, подробности окружающей их жизни, заиграет живыми красками нарисованная писателем картина их взаимоотношений, их склонностей, симпатий, надежд… И тогда воспоминания эти перестанут быть просто воспоминаниями, а превратятся в самостоятельное, цельное, художественное произведение, где переплетутся и то, что было, и то, чего не было, но что вполне могло быть. Так рождается книга. Я умышленно упомянул об этом. И вот почему.

Когда-то давно, в начале века, на зеленеющей каштанами улочке в одном из провинциальных французских городов — Лиможе — стоял скромный домик. Жила в нем семья неких Клансье. В долгие зимние вечера бабушка, глава и владыка дома, сажала на колени маленького непоседливого внука Жоржа и принималась рассказывать ему… Сказки? Нет. Она рассказывала ему лиричные и очень грустные истории о своем необычном и трудном детстве, которое прошло в маленьком глухом городишке Сен-Ирьё, славящемся своим знаменитым фарфором.

Притихший Жорж слушал как зачарованный. Перед его глазами проходила целая вереница незнакомых и все же таких близких и понятных людей: отец бабушки — бывший крестьянин-арендатор; ее мать — изнуренная, рано состарившаяся женщина; братья бабушки — веселые, неунывающие фантазеры, рано познавшие цену человеческого труда; она сама, бабушка, — душа и опора семьи, смелая и добрая. Жорж узнавал и о другом — о тяжкой и безрадостной доле крестьян и рабочих, о коварных и мстительных хозяевах, о своеобразном единстве маленьких бедняков, о силе коллектива, о зарождающейся романтической любви…

Прошло много лет. Маленький Жорж стал Жоржем-Эммануэлем Клансье, известным поэтом, романистом и критиком. Добрые, благодатные семена, зароненные в его душу бабушкой, дали всходы. Во время фашистской оккупации Франции двадцатишестилетний Жорж-Эммануэль Клансье не может, да и не хочет, стоять в стороне от трагических событий, обрушившихся на его родину, и вносит свою посильную лепту в дело Сопротивления: работает Сотрудником патриотического журнала «Южные тетради» и выпускает свои первые сборники стихов «Время героев» (1943) и «Небесный крестьянин» (1944), поэзия которых вдохновлялась идеалами движения Сопротивления. Война кончена. Жорж-Эммануэль Клансье работает на радио и за серию своих репортажей получает в 1949 году «Большой приз радио». Однако все эти годы его неустанно гложет одна мысль: поведать миру о горестях и радостях тех людей, о судьбах которых он узнал из незабывшихся рассказов бабушки. Он убежден, что все эти старые, правдивые истории найдут горячий отклик в сердцах нынешних читателей, ибо зло, некогда терзавшее семью бабушки и ее близких, зло нищеты и бесправия все еще не искоренено. Он убежден еще и в том, что борьба с этим злом — пусть своеобразная, пусть даже несколько пассивная — всегда достойна примера и уважения. Да, будущие его читатели, думал он, поймут и оценят, почему и для чего он написал эту книгу.

И его действительно оценили, когда в 1956 и 1958 годах вышли в свет первые две части задуманной им большой романической эпопеи («Черный хлеб» и «Королевская фабрика»). Читатели и критики были восхищены. Его хвалили за историческую достоверность, за то, что в каждом повороте судьбы его маленькой героини и ее друзей отразились как в капле воды вся тогдашняя эпоха, весь комплекс общественных, политических и социальных явлений того времени. Его хвалили за то, что он сумел сохранить в своей эпопее лучшие традиции французского реалистического романа XIX–XX веков. И за то, что книги его — уж не говоря о подлинном мастерстве и таланте — написаны с неподдельной искренностью и задушевностью, с необыкновенно лирической интонацией и редкой откровенностью.

82
{"b":"194013","o":1}