Вдруг позади нее раздался тихий звон. Катрин вздрогнула. Но, обернувшись, тут же поняла, в чем дело. Видимо, она нечаянно задела один из диковинных инструментов, стоявших на краю небольшого помоста. Самый ближний напоминал вызолоченный ткацкий станок, поставленный вертикально. Катрин провела пальцем по золотым нитям; они тихонько зазвенели в ответ, словно далекий, очень далекий звон колоколов, развеянный ветром. Внезапно осмелев, девочка поднялась на помост и подошла к другому странному предмету из полированного черного дерева, похожему на треугольный стол с тремя массивными черными ножками. Одна из сторон его напоминала широко открытый рот с множеством плоских зубов — белых и черных. Катрин прикоснулась руками к этим зубам; они легко опустились под ее пальцами, и тогда снова прозвучала музыка…

Интересно, сколько времени прошло с тех пор, как она ушла из кухни?

Ответить на этот вопрос Катрин не могла. Ей казалось, что она находится здесь уже долгие-долгие часы. Переступив порог этой пустой, ярко освещенной залы, она словно очутилась в каком-то ином мире, сказочном и таинственном, так не похожем на будничную, убогую обстановку, в которой жила до сих пор.

Катрин снова тронула рукой белые зубы странного черного инструмента, провела по ним пальцами. Музыка зазвучала громче. Звуки ее еще трепетали в воздухе, когда молодой, но строгий и властный голос внезапно пригвоздил Катрин к месту:

— Подумать только, какая наглость!

Катрин не обернулась. Она стояла, оцепенев от ужаса, забыв снять правую руку с музыкального инструмента. Она ни на минуту не сомневалась, что слышит голос грозного хозяина сказочного зала. Но какой же ангельский голос у этого чудовища!

— Мадемуазель, я к вам обращаюсь! — Голос теперь стал жестким. — Может быть, вы соблаговолите обернуться?

Катрин медленно повернулась, как во сне, — и не смогла скрыть изумления: чудовище оказалось молодой девушкой, тонкой и стройной. Длинное платье из тафты цвета морской воды обрисовывало ее воздушную талию и ниспадало пышными складками до пола. Лицо обрамляли длинные каштановые локоны. Продолговатые черные глаза холодно смотрели из-под пушистых ресниц. Рядом с девушкой стоял темноволосый, бледный мальчик почти одного с ней роста, но, по-видимому, намного моложе.

— Что вы здесь делаете? — снова спросила девушка резким голосом.

Катрин попыталась ответить, но не смогла; она опустила голову, подняла ее и с ужасом услышала, что губы ее лепечут:

— Обен…

— Что? — переспросила девушка, сдвигая тонкие брови.

— Что она плетет? — проворчал мальчик.

Его тягучий голос словно разорвал заколдованный круг, державший в своей власти Катрин. Скользя по натертому паркету, она пересекла залу, добежала до двери и, обернувшись, звонко крикнула:

— Я сестра Обена!

Ей показалось, что девушка в зеленом протянула руку, чтобы остановить, удержать ее. Но дверь уже захлопнулась, и Катрин, нащупывая в темноте дорогу, миновала коридор и опрометью сбежала вниз по широкой лестнице.

С того памятного вечера, когда Катрин встретила, при столь необычных обстоятельствах, Эмильенну Дезарриж, девочка жила словно во сне. Целыми днями она перебирала в памяти события — по ее глубокому убеждению таинственные, — предшествовавшие появлению перед ней молодой красавицы.

Иногда ей приходило в голову, что этот бал, возможно, был связан с помолвкой и будущим замужеством Эмильенны. Она пыталась вообразить себе жениха девушки; почему-то он представлялся ей коренастым и угрюмым, как Робер. Вот он входит в ярко освещенную залу; музыка смолкает, танцующие пары застывают на месте. Эмильенна, бледная как смерть, стоит среди гостей. Коренастый человек подходит к ней, кладет на ее хрупкие плечи свои тяжелые руки и уводит девушку с собой неведомо куда… И никто никогда их больше не увидит…

«Никто и никогда»… Дойдя в своих грезах до этого места, Катрин разражалась рыданиями. Родители, Франсуа и младшие сестренки глядели на нее в полном недоумении.

— У тебя что-нибудь болит? — спрашивали они.

— Может, лихорадка? — беспокоилась мать.

— Нет, нет, я здорова, — отвечала, глотая слезы, мечтательница, — это просто так.

И она снова принималась вытирать посуду, мести пол или чистить овощи.

Однажды дом-на-лугах посетил Орельен.

— Кати, — сказал он, — я принес тебе яиц. Я нашел их в лесу.

Катрин причесывала сестренок, не обращая внимания на их слезы и вопли.

Франсуа, пользуясь хорошей погодой, дремал на солнце перед домом, прикрыв глаза старой шляпой.

Кашлянув несколько раз, чтобы напомнить Катрин о своем присутствии, Орельен повторил:

— Кати, я принес тебе яиц.

Девочка вздрогнула и обернулась.

— Ты здесь? — удивилась она.

— Вот смотри, это тебе.

— Мне? А что я должна с ними сделать?

— Как — что? Съесть.

— Спасибо. Ты думаешь, я голодная?

— Вот именно, — пробормотал Орельен, опустив глаза.

Но Катрин уже не слушала его. Она отослала сестренок играть на луг, выглянула во двор, удостоверилась, что Франсуа по-прежнему дремлет на стуле, усадила Орельена рядом с собой на лавку подальше от входной двери и шепотом поведала ему о своей встрече с Эмильенной. В ее восторженном рассказе особняк Дезаррижей превратился в королевский дворец, а молодая хозяйка дома — в царственную красавицу. Даже бесцветный спутник Эмильенны выглядел в описании Катрин необыкновенно привлекательным.

При этих словах Орельен, молча слушавший Катрин, прервал рассказчицу:

— Ну, этого парня я знаю, — сказал он, — это ее братец. Уж он-то красотой не блещет: рожа словно репа!

Катрин рассердилась, но, быстро успокоившись, продолжала прерванный рассказ, описывая свое бегство из залы. Эмильенна, говорила она, звала ее и, стоя на коленях, умоляла вернуться…

Катрин умолкла. Орельен боялся пошевелиться. Глядя на него отсутствующим взглядом, девочка медленно проговорила:

— Как подумаю только, что ее могут выдать замуж…

Орельен решил, что настал момент, когда он может наконец вставить слово.

— А тебе-то что? — спросил он.

Ему показалось, что Катрин сейчас ударит его. Вскочив с лавки, девочка, сжав кулаки, шагнула к приятелю.

— Как? Как ты сказал? — Она заикалась от негодования. — Какое мне дело?

Эта вспышка ярости ошеломила Орельена. Но на сей раз он решил держаться твердо и с усилием, запинаясь на каждом слове, продолжал:

— Ну да… тебя это… совсем не… не касается… — И одним духом закончил: — …если эта девушка выйдет замуж!

Катрин приоткрыла рот, словно хотела опять крикнуть, но не издала ни звука. Потом, выпрямившись, бросила:

— Мне-то все равно… А вот каково будет Обену… Он ведь собирался жениться на ней…

— Обен? — переспросил окончательно сбитый с толку Орельен.

— Да, Обен.

И Катрин рассказала про встречу брата с прекрасной амазонкой на лесной поляне. Орельен опустил голову.

— А ты, Кати, — робко спросил он, помолчав, — за кого ты хотела бы выйти замуж?

— Я, — резко ответила Катрин, — я никогда ни за кого не выйду!

Она не заметила румянца, внезапно залившего бледные щеки мальчика.

Орельен взял руку Катрин и неловко пожал.

— Не забудь, пожалуйста, — сказал он тихо, — съесть то, что я тебе принес.

Не отвечая, она молча проводила его до порога кухни.

Время шло, а Катрин по-прежнему продолжала целыми днями думать об особняке Эмильенны Дезарриж; о звериных лапах, прибитых к дверям конюшни; об отрубленных головах неизвестных людей, красующихся на книжных шкафах; о сотнях книг в дорогих переплетах; о диковинных музыкальных инструментах и, само собой разумеется, о юной владелице всего этого богатства — высокой девушке в зеленом платье.

Ах, зачем она так стремительно убежала тогда из залы? Надо было вернуться, повинуясь жесту Эмильенны. Но что означал этот жест? Быть может, Эмильенна не звала ее, а, наоборот, прогоняла, гневно указывая рукой на дверь?