— Останься, — приказала мать.

Мальчик обернулся, изумленный.

Он был высок ростом для своих девяти лет, и Мариэтта вовсе не преувеличивала, находя красивыми его густые, потемневшие волосы и светлые серые глаза под черными ресницами.

— Ну, теперь говори, Мариэтта, — продолжала мать. Молодая женщина протянула руку к Обену, но не решалась начать. Все глядели на нее внимательно и настороженно. Катрин зачем-то придвинулась к Франсуа и ухватилась за его рукав.

— Так вот, — вздохнула мать, — Мариэтта хочет взять Обена к себе на ферму. Он будет помогать им, а они за это станут его кормить, одевать и обстирывать.

— А в день всех святых и на Иванов день, — добавила Мариэтта, — мы будем давать вам по одному экю.

— Это бы здорово выручило нас, — заключила мать. Жан Шаррон молча приглаживал свои усы. Потом кашлянул, прочищая горло.

— У нас слишком много ртов… — продолжала мать, — слишком много ртов и слишком мало денег…

Отец наконец откашлялся.

— А Робер? — спросил он.

— Робер согласен, — вполголоса ответила Мариэтта.

— Он в тот день, верно, разбавил свое вино водой? — подмигнул Марциал.

Мариэтта бросила отчаянный взгляд в сторону матери, но та отвернулась и сделала вид, что мешает угли в очаге. Не подымая головы, мать повторила голосом, в котором теперь сквозила бесконечная усталость:

— Это выручило бы нас…

— Нет! — проговорил Обен со сдержанной яростью. Он засунул руки в карманы и, казалось, готов был бросить вызов всему свету.

— Что — нет? — мягко спросила мать.

— Нет, не поеду!

— Тебе у нас плохо не будет, — заметила Мариэтта.

— Это ты только говоришь!

Мать подошла к Обену, положила руку на его плечо.

— Сынок, это необходимо.

Обен упрямо сдвинул брови.

— Значит, ты не хочешь помочь нам выбраться из нужды?

— Ладно! Получайте ваши экю: и в день всех святых, и на Иванов день!

Раз не хотите больше меня видеть, не надо! — Обен! — повысил голос отец.

— Оставьте его, Жан, — тихо сказала мать. — Не трогайте. Она ушла в комнату, вернулась со свертком одежды и передала его Мариэтте. Стали прощаться, целуясь и уверяя друг друга, что скоро свидятся. Обен стоял в стороне и молчал. Напоследок родители подошли к нему, поцеловали по очереди в лоб; он не ответил им. Позже, когда Марциал уже запряг першерона в двуколку, мать снова протянула руки к Обену, но тот все так же молча отступил. Он взобрался на козлы и уселся рядом с Мариэттой, державшей вожжи.

До самого конца улицы Мариэтта то и дело оборачивалась и махала рукой. Обен не обернулся ни разу. Когда двуколка скрылась за поворотом, отец взял мать под руку и сказал:

— Не ожидал я от него такого…

— Бедный мальчик, — тихо проронила мать. Она нагнулась к Катрин. — Бедный мальчик, — повторила она, — он думает, что я его не люблю, но это неправда…

Я очень люблю вас всех. Помни об этом, Кати, помни всегда…

Она сделала несколько шагов и остановилась:

— Ах! Не надо было бы… Да что поделаешь? Там он, по крайней мере, будет сыт…

— А Мариэтта, — начал отец, словно возвращаясь к неотступно преследовавшей его мысли, — ты заметила?..

— Да. Может быть, для нее и лучше, что брат будет рядом…

Марциал и отец вернулись на работу. Ушла куда-то на очередную стирку и мать. Оставшись одна, Катрин, не обращая внимания на знаки, которые делал ей Орельен, сидевший на корточках у края сточной канавы, поднялась по лестнице и вошла в кухню.

— Ну вот, — сказал Франсуа, — одним ртом стало меньше.

— Как — меньше?

— Один уехал.

— Зачем только мама отпустила его с Мариэттой?

— Она правильно сделала. Вы все уедете.

— О!..

Катрин задохнулась от негодования на брата. Ей хотелось крикнуть ему прямо в лицо тысячи гневных слов, но почему-то не подвертывалось ни одного подходящего — так велико было ее возмущение.

Франсуа между тем продолжал:

— Только меня им не удастся сбыть с рук: я один останусь с ними…

Катрин с трудом удержалась, чтобы не закатить ему пощечину. «Пусть он замолчит, — думала она, — или я не знаю, что сделаю».

— Я… — начал снова Франсуа.

Катрин вскочила, подхватила Клотильду, которая уже давно тянула к ней ручонки из колыбели, и сбежала вниз по лестнице так быстро, как только позволяла ей тяжелая ноша. Она слышала, как брат кричал ей сверху:

— Кати! Кати! Почему ты бросаешь меня одного?

Ей даже показалось, будто он протяжно застонал. Очутившись внизу, Катрин остановилась на мгновение в нерешительности, потом спустилась с крыльца и торопливо зашагала по дороге, ведущей из города.

Был чудесный осенний день. Деревья стояли убранные в золото и пурпур; желтые листья устилали землю.

Клотильда, обвив рукой шею сестры, щебетала, не смолкая ни на минуту.

«Счастливая, — думала Катрин, — ничего-то она не понимает!» Скоро девочке пришлось замедлить шаг: сестренка была слишком тяжела, и хотя Катрин то и дело меняла руки, силы ее были на исходе, а усталость лишь увеличивала печаль.

«Помни всегда», — сказала мать. Но почему же она тогда расстается со своими детьми? Франсуа, должно быть, все-таки прав: после Обена настанет ее черед и она отправится неведомо куда.

Медленно бредя по обочине дороги, Катрин вспоминала Жалада. Там они были все вместе, и она верила, что так было и так будет всегда. И вот сначала ушел Крестный, потом Мариэтта, а теперь Обен…

Но каким же гадким оказался Франсуа! «Это не его вина», — говорила мать после каждой его злобной выходки. Все ясно: мать теперь любит одного Франсуа. Катрин опустилась на землю у края дороги, посадила Клотильду на вытоптанную траву рядом с собой. Через минуту ей почудился какой-то шорох за живой изгородью. Она быстро обернулась, но никого не увидела. Ни одно дуновение ветерка не шевелило верхушки деревьев; в глубокой тишине слышалось только тихое воркование Клотильды.

«Наверное, ежик пробежал по сухим листьям», — решила Катрин.

Снова что-то шевельнулось в кустарнике. На сей раз Катрин успела заметить тень, скользнувшую в сторону поля. Она приподнялась, встревоженная, но тут же облегченно вздохнула и улыбнулась.

— Эй! Что ты там делаешь? — крикнула она. — Выходи, я тебя узнала.

Орельен, пытавшийся спрятаться по ту сторону изгороди, раздвинул колючие ветки и вылез, смущенный и растерянный.

— Я боялся к тебе подойти, — пробормотал он.

— Зачем ты пошел за мной?

— Я видел, как ты убежала с Клотильдой на руках, и все думал, куда это вы направились…

— Ты видел Обена?

— Угу!

— Она увезла его.

— Увезла? Куда?

К ним на ферму. Он больше не вернется.

— Не вер…

— Да.

— Он был рад?

— Нет, он не хотел уезжать, но мама… Скоро меня тоже отправят куда-нибудь, и я тоже больше не вернусь…

Катрин почувствовала, как горячая рука коснулась ее ладони. Орельен умоляюще смотрел на нее; уши его пылали.

— Ты не сделаешь этого, Кати!

— Придется…

— Тогда я поеду вместе с тобой!

Клотильда, сидевшая в траве, захныкала.

— Есть хочет, — вздохнула Катрин. — Надо идти домой.

Орельен нагнулся, взял ребенка на руки, и они побрели назад к дому.

Катрин шла налегке, болтая руками, и уже не грустила больше. Орельен шагал рядом, стараясь идти в ногу. Временами он останавливался, чтоб отдышаться: Клотильда заснула у него на руках.

Скоро наступили холода. Несколько дней с северо-востока дул режущий, ледяной ветер. В мгновение ока он обнажил деревья, сорвав с них последние желтые листья. Даже на кухне было холодно и неуютно. Каждый день после полудня Катрин вместе с Жюли и Орельеном ходили в ближний лес за хворостом; они складывали его в большой деревянный ящик на двух колесах и везли домой.

Но этого запаса хватало ненадолго. Примостившись на своем стуле перед очагом, Франсуа дрожал от холода. Орельен, Жюли и Катрин приносили ему с Городской площади полные пригоршни каштанов. Франсуа вырезал на их мякоти знакомые лица и раскладывал свои скульптуры перед очагом для просушки.