— Обещай только сначала, что не будешь смеяться…

— Ну еще чего!

— Обещай!

— Отвяжись!

Катрин снова замолчала, надув губы, потом встала и подошла к окну.

Через минуту он окликнул ее:

— Кати!

Она не ответила. Франсуа настаивал:

— Ну скажи: что ты хотела у меня спросить?

Не оборачиваясь, она пристально смотрела в окно.

— Я не буду смеяться, слышишь, не буду.

Катрин медленно повернулась, отошла от окна и посмотрела на Франсуа.

— Эта глина, этот, как его… ко… ка…

— Каолин.

— Ну да, каолин. Раз его нашли здесь, около Ла Ноайли, и в Китае, по ту сторону земли, то если вырыть где-нибудь в поле большую и глубокую, очень глубокую яму в этом каолине, можно прорыть в земле дырку насквозь и выйти на той стороне, в Китае, у какой-нибудь горы…

Франсуа в раздумье почесывал нос. Катрин боязливо покосилась на него: вот сейчас он отпустит какое-нибудь насмешливое словечко по ее адресу. Но брат и не думал смеяться; он глядел на нее серьезно и задумчиво.

— Может быть, — произнес он наконец, — может быть…

Затем добавил, понизив голос, словно кто-нибудь мог их подслушать, а между тем они были одни в доме: отец с Марциалом работают, мать — на поденщине в каком-нибудь зажиточном доме, Обен шатается по улицам, а Клотильда сосет свой палец, лежа в колыбельке:

— Когда я выздоровею, обязательно попробуем, если ты, конечно, согласна, прорыть такой тоннель до самого Китая; я буду командовать всеми мальчишками, а ты — всеми девчонками Ла Ноайли. Ну и работка будет!

Катрин глядела на брата во все глаза, приоткрыв рот от восхищения.

— Но на другой стороне земли нам, наверно, придется стоять на голове…

Можно упасть в небо!

— Не беспокойся! Раз китайцы не падают, значит, и мы удержимся. А пока, — заключил Франсуа, — поищи-ка в окрестностях местечко, где есть каолин, чтобы знать, откуда нам рыть наш тоннель.

Катрин усердно принялась искать белую глину. Скоро ей показалось, что она нашла каолин на дороге, ведущей к фарфоровой фабрике, и она даже принесла Франсуа горсточку на пробу.

— Да нет, — досадливо отмахнулся он, — это фарфоровая пыль, смешанная с грязью.

Катрин возобновила поиски. Целыми днями бродила она, пристально глядя себе под ноги, по окрестным лугам, но не находила ничего, кроме черной или красноватой земли, и возвращалась домой с головной болью. Наконец, отчаявшись, девочка решила подстеречь на улице старого рабочего, подарившего ей фарфоровую чашку, и робко спросила у него, где можно найти в земле каолин. Старик засмеялся:

— Зачем тебе понадобился каолин, глупышка? Хочу показать его брату.

— Скажи ему, чтобы он сходил в Марлак, — это в двух лье отсюда, там главные карьеры.

— Он не может ходить, у него нога больная. Старик провел рукой по лицу, припудренному белой фарфоровой пылью.

— Ну, а для тебя, — сказал он, — это слишком далеко.

— А что такое «карьеры»? — спросила Катрин. — Карьеры Марлак?

— Это большие, очень большие и глубокие ямы, вырытые в каолине. Рабочие спускаются туда, наполняют корзины каолином и вытаскивают их наверх.

Катрин бросилась к дому, но у входа внезапно остановилась и, обернувшись, крикнула:

— Спасибо, сударь! Рабочий ласково улыбнулся.

— А моя чашка еще цела, дочка?

— Ну, как же!

Он поднял свою большую тяжелую руку и послал Катрин воздушный поцелуй.

Смешавшись, она замерла на пороге, а когда старик наконец ушел, взбежала, прыгая через три ступеньки, по скрипучей лестнице.

— Франсуа, — еле переводя дыхание, выпалила она, — знаешь, Франсуа, они нас опередили… В Марлаке, в ямах, которые называются карьерами, они роют в каолине глубокую-преглубокую дыру и, наверное, через несколько дней доберутся до Китая!..

Она тут же пожалела, что сказала это, потому что Франсуа вдруг побледнел и гримаса исказила его лицо.

— Тебе больно? — испугалась Катрин. — Да.

Он обхватил обеими руками больную ногу, попробовал сдвинуть ее с места и слабо вскрикнул.

— Проклятая култышка! — сказал он гневно. — Пока выздоровеешь, наверняка опоздаешь… Другие попадут первыми в Китай через этот тоннель…

В Жалада Катрин дружила с Анной Мориера и Марион Лагранж, в Мези — с Мари Брива. Но в городе у нее долго не было подруг. Братья ее первыми свели знакомство с девочкой и мальчиком, жившими со своим отцом в хибарке по соседству. Семейство Лартиг было таким же нищим, как и Шарроны, Впрочем, почти все обитатели Ла Ганны не могли похвалиться достатком, исключая, пожалуй, Лоранов.

Лартиг был чернорабочим на фабрике Ла Рейни, Когда-то он работал каменщиком, но потерял правую руку в результате несчастного случая и теперь мог делать лишь немногое. Поэтому заработки его на фабрике были невелики.

Жена Лартига умерла несколько лет назад, и дочка Жюли, чернявая девчушка лет десяти, вела домашнее хозяйство. Сын, Орельен, был на год моложе сестры.

Зимой он посещал монастырскую школу, где и познакомился с братьями Шаррон, на остальную же часть года отец отдавал его в пастухи. У Орельена было тонкое, с правильными чертами лицо, задумчивые серые глаза. Коротко остриженные волосы позволяли разглядеть красивую форму его головы. Но, несмотря на кажущийся меланхолический вид, Орельен слова не мог сказать без шутки. Скоро он стал ежедневно приходить к Шарронам, вернее, к Франсуа. Оба были изрядными болтунами и могли разглагольствовать целыми часами.

— Все уши мне прожужжали! — жаловалась мать.

Но в глубине души она радовалась этой нарождавшейся дружбе. Болтовня и шутки Орельена приводили в восторг Франсуа, и он снова стал смеяться, как в былые дни, до болезни. Франсуа рассказывал новому товарищу о том, что вычитал в своих альманахах, а Орельен, в свою очередь, сообщал ему обо всех событиях и происшествиях на фабрике и в Ла Ганне, расписывая новые калибровочные машины, которые отец его помогал монтировать. Оба мальчика были страстными поклонниками всякой механики и техники.

Однажды вечером Франсуа и Орельен оживленно толковали о том недалеком, по их мнению, времени, когда построят самодвижущиеся экипажи, разъезжающие повсюду без упряжки. Один фабричный, говорил Орельен, рассказывал отцу, что уже идет набор рабочих на строительство железной дороги, которая пройдет через Ла Ноайль. Но наступит и такой день, когда машины сами помчатся по всем дорогам, без всяких рельсов.

Жан Шаррон услышал эти разговоры и вспылил, как в былые времена, крича, что мальчишки спятили с ума и никогда, во веки веков, не будет у добрых людей иных способов передвижения, кроме хорошей лошади либо пары крепких ног. Тут он поперхнулся на полуслове и замолчал, испуганно поглядывая на Франсуа. Потом торопливо надел свои сабо и ушел, сказав, что забыл купить соли.

— Когда мы вырастем, — снова заговорил Орельен, — мы построим такую самоходную повозку и поедем на ней далеко-далеко, я и Франсуа… и ты тоже, Кати, если захочешь, — негромко добавил он.

— Еще как захочу!

— И Жюли возьмем, — предложил Франсуа.

— А как же с тоннелем в Китай? — напомнила Катрин.

— Ездить на нашей механической повозке куда интереснее, — возразил Франсуа.

Орельен, Жюли и Катрин теперь часто сидели возле Франсуа и обсуждали маршрут будущего путешествия. Девочки непременно хотели попасть в Париж; мальчики же мечтали добраться до берега океана. В конце концов решено было объехать всю Францию и непременно побывать в столице.

У Жюли Лартиг был своеобразный характер. «То дождик, то солнце, говорил про нее брат, — то уксус, то мед».

С Франсуа Жюли была всегда терпелива и ровна, даже тогда, когда по напряженному выражению ее худощавого смугло-желтого лица видно было, что девочку мучает скрытый гнев или беспокойство. Она никогда не забывала спросить Франсуа, как он себя чувствует, не нужно ли ему что-нибудь, не подложить ли под голову подушку, не принести ли стакан воды?

Оставаясь вдвоем с Катрин, Орельен терял на мгновение свою обычную разговорчивость, и тогда на лице его явственно проступала природная грусть.