Обен покраснел до ушей. Вдруг позади раздался шум. Обернувшись, они увидели, что Франсуа включил свой станок и бешеными ударами педали вертит круг. Опилки вихрем летели из-под ножа.

— В своем ли ты уме, Франсуа? — упрекнула его мать. — Работать в такой день! Не можешь, что ли, подождать, пока гости разъедутся?

Не прерывая работы, Франсуа ответил, что у него срочный заказ. Мать только плечами пожала, словно хотела сказать: «Что поделаешь, таков уж у него нрав!» Она отпустила руку Обена и заговорила с подошедшей Мариэттой.

Убрав со стола, обе женщины стали мыть посуду. Катрин вызвалась помочь, но мать сказала ласково:

— Нет-нет, Кати, тебе не часто приходится отдыхать. Иди, поиграй с сестренками!

Катрин нашла обеих девочек в поле. Клотильда, усадив Туанон на лист фанеры, возила ее за собой. Это была их излюбленная игра.

— Вот кто не унывает! — глядя на девочек, заметил Обен.

— Да уж, они такие, — отозвалась Катрин.

Она совсем не знала, о чем говорить с братом, внушавшим ей непреодолимую робость. Наверное, он считает ее дурочкой, думала Катрин, и сейчас уйдет к отцу и Марциалу, которые расхаживают, беседуя, возле дома. Но Обен не уходил; он нагнулся, сорвал несколько травинок и стал мять их в пальцах.

— Амбруасс — красивое место, — сказал он.

— Вроде Жалада? — спросила Катрин.

— Лучше, чем Жалада.

— Ну что ты! — недоверчиво протянула она.

— Лучше, лучше, — настаивал Обен. — Там такие большие леса, даже не леса, а настоящий бор, которому не видать конца.

— В нем небось волки водятся! — воскликнула Катрин.

— Может, и водятся. А что? На волков охотятся.

Он умолк, улыбаясь своим мыслям.

— В этом бору есть даже кабаны…

— Не хотела бы я там жить, — сказала Катрин. — В Жалада таких страшных зверей не было.

— Это верно, зато там не было псовой охоты.

— Псовой охоты?

— Ну да, есть такая охота — со всякими экипажами, лошадьми, псарями, доезжачими в красных костюмах, с амазонками, с собаками… Это похоже на какой-то праздник, на бал… или на войну.

— И ты все это видел?

— Ну конечно… и часто…

— И тебе не было страшно?

— Страшно? — переспросил Обен и расхохотался. Потом, кончив смеяться, продолжал:

— Они часто проезжали мимо меня, когда я бродил по лесу; они мчались, словно черти, на своих лошадях… Да, словно черти и чертовки в своих черных и красных костюмах…

Серые глаза Обена были устремлены вдаль, словно он видел в этой дали блестящую кавалькаду, о которой рассказывал. Понизив голос, он заговорил снова:

— Как-то утром я собирал хворост на поляне и вдруг услышал позади шорох и треск в кустах. Я обернулся и увидел рядом с собой большого вороного коня.

Бока и грудь его блестели от пота. Солнце било мне прямо в глаза, и я не мог разглядеть всадника. Но по голосу догадался, что это была охотница, амазонка. Она отстала от своей охоты и спрашивала меня, как добраться до охотничьего домика в Пюи-Рода.

— Ох! — пробормотала Катрин, удерживая дыхание, чтобы не пропустить ни слова из рассказа брата.

— Но тебе, может, не интересно слушать эту историю? — вдруг с беспокойством спросил Обен.

— Нет-нет! Рассказывай!

— Она сказала: «Ну, раз я все равно заблудилась, торопиться мне теперь некуда. Помогите мне спешиться!» Я протягиваю ей руку, она опирается на нее… ее рука…

Он запнулся, пытаясь найти слова, чтобы описать эту восхитительную руку, но это ему не удалось.

— Я хорошо разглядел наездницу, — начал он снова. — Знаешь, Кати, я в жизни не видал такой красавицы…

Протянув руку вперед, он сплюнул на траву…

— Провалиться мне на этом месте, если я вру! У нее было бледное лицо, черные продолговатые глаза и темные волосы… Когда она смеялась, глядя на меня…

— Она смеялась над тобой? — в испуге перебила Катрин. Обен улыбнулся:

— Нет, она сказала, что я смотрю на нее, как на диковинку, и это ее смешит. А потом она перестала смеяться, уставилась на меня своими черными глазищами и сказала… сказала… Ну ладно, это совсем не интересно, что она сказала…

Он снова замолчал и стал подталкивать ногой камешек, валявшийся на тропинке.

Что же она сказала? — спросила Катрин, прижимая руки к груди.

Обен помедлил еще мгновение и вдруг рассмеялся.

— Она сказала: «А знаешь ли, что ты красив?» И в эту минуту — я так и не понял, как это произошло, — может, у нее подвернулась нога, а может, она споткнулась…

— Споткнулась? — забеспокоилась Катрин.

Обен заговорил быстро-быстро, будто торопясь покончить со своим рассказом:

— …она споткнулась и очутилась рядом со мной… Я не шевелился… И вдруг она поцеловала меня… Я закрыл глаза… а когда открыл, она уже сидела на лошади… Потом, уже на опушке, она обернулась и крикнула: «Меня зовут…»

— Эмильенна! — выдохнула Катрин.

Обен замер от изумления.

— Вот это да! — проговорил он наконец. — И ты знаешь, что было дальше?

— Нет. Она тебе еще что-нибудь сказала?

— Да. Она крикнула: «А тебя?» Я ответил: «Обен», но горло у меня почему-то сжало вот так… — Он поднял крепко стиснутый кулак. — Наверно, она не расслышала…

Эта мысль, по-видимому, огорчала его.

— Ну ничего, — продолжал он. — Теперь я часто хожу на эту поляну и жду.

Когда-нибудь и она приедет туда. А потом, когда я стану взрослым, мы поженимся.

Катрин с восхищением глядела на брата. Значит, прекрасная Эмильенна поцеловала его и выйдет за него замуж! Неужели это правда?

Кто-то окликнул их. Это была Мариэтта.

— Пора ехать, — сказала она, — ведь нам придется сделать большой крюк, чтобы завезти Катрин в Ласко.

Катрин хотела было запротестовать, но вовремя спохватилась, заметив внезапную бледность матери и яркие пятна румянца на ее впалых щеках.

Приподнявшись на цыпочки, мать поцеловала Обена, а он наклонил голову и прикоснулся губами к ее волосам. Марциал и Катрин тоже подошли к матери и обняли ее.

«Почему мама так странно смотрит на нас? — думала девочка. — Словно глядит и никак не может наглядеться».

Втроем они вскарабкались в повозку Мариэтты и распрощались с домом-на-лугах и его обитателями. Отец и мать стояли на пороге; рядом с ними Клотильда, уцепившаяся одной рукой за юбку матери. Другой она крепко сжимала ладошку Туанон, сидевшей на земле. Из окна, опершись локтями о подоконник, выглядывал Франсуа.

Повозка протарахтела по городу, выехала на шоссе. У первого перекрестка распрощались с Марциалом; соскочив на землю, он размашисто зашагал по дороге к хутору Трёйль.

Прикорнув на козлах, между Мариэттой и Обеном, Катрин дремала. Брат ее весело насвистывал. «Ему, верно, не терпится вернуться в Амбруасс, — подумала девочка, — и снова пойти в лес, на заветную поляну…»

Когда повозка остановилась у поворота дороги, ведущей к ферме Паро, и Катрин пришлось проститься со своими спутниками, сердце ее тоскливо сжалось: ей не хотелось расставаться с сестрой и братом.

В день всех святых Катрин пришлось покинуть Ласко. Аделаида рассорилась с мужем, и тот в отместку заявил, что впредь она может обходиться без служанки.

Прощаясь с Катрин, Аделаида плакала.

— Если ты когда-нибудь станешь фабричной работницей, как я, всхлипывая, говорила она девочке, — послушайся моего совета: не выходи, ни в коем случае не выходи замуж за крестьянина, ни за что не бросай работу на фабрике!

Катрин хотела сказать молодой женщине что-нибудь утешительное, но не смогла ничего придумать и только пробормотала в ответ:

— Я видела фабрику, она очень большая!

— Да, — грустно подтвердила Аделаида, — она большая.

Тома Паро со старухой делали вид, будто чем-то заняты на кухне.

— Аделаида! — строго окликнул Тома.

— Вот видишь, — вздохнула молодая женщина. Она улыбнулась Катрин сквозь слезы и ушла в дом. Катрин недолго оставалась в доме-на-лугах. Через несколько дней ее отдали в услужение к женщине по фамилии Фрессанж, жившей в одном из предместий Ла Ноайли. Дом новых хозяев находился недалеко от Ла Ганны, и по вечерам девочка возвращалась домой.