— Неужто твой муж такой злой? — глухо спросил Жан Шаррон.

— Нет, нет, что вы!

И она снова засуетилась, поглядывая то на окно, то на дверь.

— Он бьет ее, — шепнул Франсуа на ухо Катрин. Мариэтта метнула на брата подозрительный взгляд, вздохнула, помялась еще немного и сказала:

— Лучше мне уехать, пока она спит… А то снова будет расспрашивать, как это произошло. После похорон она уже, верно, раз десять заставляла меня повторять одно и то же… Только растравляет себя…

Слезы градом покатились по худым щекам отца, повисли на светлых усах, словно прозрачные жемчужинки.

Мариэтта подошла к нему, поцеловала в щеку и заговорила медленно и ласково, как с ребенком:

— Не надо, папа. Вы же знаете, что слезы ничему не помогут…

Она достала из кармана фартука маленький платочек и вытерла отцу глаза, потом усы. Поцеловав его еще раз, она попросила Катрин проводить ее до повозки.

— Нет, нет, папа, оставайтесь здесь. Если она позовет, идите скорее в комнату.

Выйдя за дверь, Мариэтта остановилась, положила руки на плечи Катрин, посмотрела на нее пристально и, будто разговаривая сама с собой, произнесла задумчиво:

— Не очень-то большая… и не очень взрослая… и все-таки…

Она отпустила сестру и быстро зашагала по тропинке к дороге.

— Я… — продолжала она, — нет… это невозможно, я не могу остаться… так что тебе, Кати, придется заменить маму…

— Заменить маму! — возмутилась девочка.

— Я хочу сказать: мама устала, ужасно устала… Она все время надрывалась, изводила себя ради вас всех, а непосильная работа убивает человека… Она и до несчастья не была цветущей, и теперь я боюсь, что…Мариэтта умолкла, сдвинув тонкие брови. — Боюсь, как бы несчастье не доконало маму… Ты видела, до чего она худа: кожа да кости… и потом, этот кашель… Ты позаботишься о ней, Кати.

Они подошли к двуколке. Мариэтта проворно вскарабкалась на козлы, взяла в руки вожжи.

Лошадь тронула с места. Мариэтта вдруг придержала ее, натянув поводья, перегнулась с сиденья и указала рукой на дом.

— Теперь, Кати, — сказала она, — ты должна…

Она запнулась, отвела глаза в сторону под недоумевающим взглядом девочки.

— Я хочу добраться до дому засветло! — прокричала Мариэтта, словно желая перекрыть грохот повозки, со скрипом двинувшейся вперед.

Катрин посмотрела ей вслед и медленно побрела к дому. «Теперь, Кати, ты должна…» О каком долге хотела сказать ей Мариэтта? И почему она не посмела договорить? Без сомнения, это печальный суровый долг…

Каждый шаг, приближавший Катрин к дому, давался ей с трудом. «Теперь, Кати, ты должна…» Она вошла в кухню. Отец ссутулившись сидел на лавке все в той же позе, уронив голову на руки. Франсуа, измученный поездкой, вытянулся на кровати; Клотильда и Туанон опрокинули миску с молоком и теперь старательно размазывали его руками по полу. Катрин молча оглядела комнату, потом подошла к сестренкам, нашлепала их, вытерла лужу, подмела пол, смахнула пыль с убогой мебели, натерла до блеска комод, убрала под кровать сабо Франсуа. Только тогда, окинув удовлетворенным взглядом прибранную, словно ожившую комнату, она приблизилась к дверям спальни. Ей показалось, что мать стонет, и она остановилась на пороге, прижав руку к забившемуся сердцу. «Теперь, Кати, ты должна…» Проглотив подкативший к горлу комок, она опустила глаза и на цыпочках вошла в спальню.

«Я не должна была… Я не должна была отпускать его туда…»

Сколько раз слышали они, как казнилась мать, обвиняя себя в смерти Обена. Франсуа, подпрыгивая на костылях, подходил иной раз к постели больной и пытался образумить ее:

— Вы же знаете, мама, что не могли поступить иначе. В Амбруассе он хоть ел досыта…

Отец умолял:

— Мария, прошу тебя, перестань терзать себя! Доктор говорит, что ты никогда не поправишься, если будешь все время думать… думать о…

Он горестно скреб пятерней затылок, а мать снова принималась за свое:

— Я не должна была…

Разве могла она выздороветь, если почти ничего не брала в рот, снедаемая день и ночь своей горькой думой, не говоря уже о коротких, но жестоких приступах кашля, раздиравших ей грудь? На следующее утро после возвращения из Амбруасса она хотела было встать с постели, но, поднявшись, тут же зашаталась и едва не упала. Катрин одной пришлось помочь ей раздеться и лечь в кровать: отец еще на рассвете ушел на работу, а Франсуа сам с трудом передвигался по комнате.

Крестная навещала их теперь каждую неделю; часто заглядывали Крестный и дядюшка Батист; раз или два приезжал Марциал; появлялась и Мариэтта. Они садились у постели матери и заклинали ее не думать все время о своей утрате и постараться быстрей стать на ноги — не только ради себя, но и ради близких. Сидя на постели, мать встречала их вежливо, даже старалась улыбаться шуткам, благодарила за внимание и заботу, но после их ухода, измученная и обессиленная, откидывалась на подушку.

— У вашей матери чахотка, — сказала как-то крестная Фелиси.

Катрин потом спросила у Франсуа, что это за болезнь? Брат покачал головой.

— Что-то скверное, — сказал он. — Помню, что так говорили о жене сапожника, который жил рядом с монастырской школой…

— И что с ней было? — с тревогой спросила девочка. Франсуа ничего не ответил, снова покачал головой и, словно желая избежать новых вопросов, быстро уселся за свой станок.

Глядя на его работу, дядюшка Батист частенько говаривал:

— Ты лучший токарь по дереву из тех, кого я знаю. Выздоравливай поскорее, поступишь учеником к нам на фабрику.

— Он будет делать такие же красивые чашки, как та, что вы мне подарили? — спросила Катрин.

— Конечно, Кати. А потом… — Старый рабочий запнулся и задумчиво поглядел на обоих детей. — А потом, Кати, я и тебя устрою на работу туда же. Он обернулся к Жану Шаррону, понуро сидевшему у края стола. — Тогда, Шаррон, эти двое будут пристроены, на тот случай, если…

Отец поднял голову. Прежде голубые глаза его утратили свой блеск и казались выцветшими; тонкая сеть красноватых жилок окружала зрачки.

— Вы хотите сказать… — пробормотал он сдавленным голосом.

— Вы прекрасно понимаете, о чем я говорю, — проворчал старик, сдвигая на лоб кепку и почесывая затылок.

Катрин совсем не хотелось думать об этом непонятном будущем, на которое намекал дядюшка Батист. До нее не доходил смысл его неоконченных фраз, хотя она и улавливала в них скрытую угрозу. Но разве не живут они после гибели Обена в предчувствии непрерывных угроз и опасностей, которые мерещатся ей всюду? Нет, она не желала об этом думать и, чтобы отвлечься, погружалась, как в омут, в бесконечные домашние дела. Надо было кормить и держать в чистоте Клотильду и Туанон, готовить отвары лечебных трав для матери, убирать дом, стряпать, стирать, мыть посуду… Катрин не хватало дня, чтобы переделать все эти нескончаемые дела, хотя вставала она с рассветом, а ложилась спать глубокой ночью.

— Кати — настоящая маленькая мама, — говорила растроганная Фелиси.

И в самом деле: Клотильда и Туанон нередко ошибались, называя старшую сестру «мамой». Катрин гневно упрекала себя за ту тайную радость, которую невольно испытывала в эти минуты.

— Да, да! — повторяла Фелиси. — Можете быть спокойны, Мария. Кати управляется с хозяйством не хуже вас.

Мать слабо улыбалась старшей дочке и снова впадала в свою обычную меланхолию.

— Виновата я, так виновата… — еле слышно шептала она. — Целыми днями валяюсь в постели, а в доме по горло работы… Ты, Кати, и вправду теперь мать семейства…

Она умолкала, уставившись куда-то в пространство отсутствующим взглядом, потом снова пыталась улыбнуться, но лишь слегка морщила бескровные губы.

— Ну, ну! — ворчала Фелиси. — Полноте, Мария, нечего об этом думать.

Если погода продержится, вы скоро встанете.

Хорошая погода держалась: последние дни сентября выдались теплые и ясные. Листья на деревьях медленно наливались золотом и, казалось, не собирались опадать. После полудня мать вставала с постели часа на два и садилась на солнышке перед домом. Силы как будто понемногу возвращались к ней, и она даже пыталась делать что-то по дому. Как только матери становилось чуть полегче, Катрин готова была вновь превратиться в ребенка, каким была всего несколько недель назад. Она с трудом подавляла в себе желание посмеяться, помечтать, попрыгать на одной ножке или поваляться в траве вместе с Клотильдой и Туанон. Но нет! Нужно было оставаться серьезной и степенной, неукоснительно следить за порядком в доме, заботиться о сестренках, отчитывать их за шалости.