Она потерла рукой глаза. Ставни еще были закрыты, только узкий луч света проникал в комнату сквозь щель между створками. Катрин смутно различила на спинке стула светлую материю, какие-то ленты… Она хотела кинуться к окошку, но сдержалась, заставила себя не спеша открыть ставни и только тогда медленно обернулась. На стуле лежало шелковое платье пунцового цвета.
Тут Катрин обнаружила, что все обитатели дома-на-лугах давно проснулись и лишь притворяются спящими, а на самом деле внимательно следят за ней. Ах, как она была благодарна им всем: и отцу, и Франсуа, и сестренкам за их притворство, дававшее ей возможность хоть на минуту почувствовать себя наедине со своей радостью и полюбоваться чудесной обновкой! Яркий утренний свет, струившийся в комнату с заснеженных полей и лугов, играл и переливался на блестящей материи, зажигая там и сям искорки и подчеркивая густую тень складок.
Ошеломленная Катрин стояла неподвижно, держа перед собой на вытянутых руках новое платье, когда позади нее прозвенел высокий голосок Клотильды, у которой не хватило больше терпения прикидываться спящей.
— Кати! Почему же ты не надеваешь свое новое платье?
Восклицание Клотильды послужило сигналом для остальных. Маленькая Туанон, в свою очередь, закричала:
— Кати, Кати! Надевай скорей красивое платье!
И девочка, спрыгнув с кровати, подбежала к Катрин:
— Ты знаешь, Кати, ведь тебе сегодня пятнадцать лет. Это тебе к пятнадцатилетию!
Девочки помогли старшей сестре одеться. Катрин стояла посреди комнаты в новом платье, едва осмеливаясь пошевелиться. Украдкой она бросала взгляд на рукава, узкие у кисти и пышные у плеча; на талию, которую подчеркивал покрой широкой юбки; на отделанный лентами пояс. Ей ужасно хотелось поглядеться в большое зеркало, увидеть себя всю, с головы до ног, в этом необычном для дома-на-лугах наряде. Восторженные восклицания Туанон и Клотильды, пристальный взгляд Франсуа, сидевшего на краю постели и неотрывно глядевшего на сестру, застенчивость отца, который — она хорошо видела это! — посматривал на нее исподтишка, — все убеждало Катрин в том, что с ней произошла какая-то чудесная перемена, преобразившая ее в глазах родных.
Платье застегивалось на спине длинным рядом пуговиц, и сестренкам пришлось немало потрудиться, чтобы помочь Катрин. Покончив наконец с этим делом, она набросила на плечи полотенце и стала причесываться. Расчесав гребнем спутавшиеся за ночь волосы, она хотела заплести их в косу, но отец подошел к ней и попросил побыть немного с распущенными волосами.
— Нынче, в день твоего пятнадцатилетия, оставь лучше волосы так, как есть… Если бы твоя бедная мама могла увидеть тебя, она бы гордилась тобой… Ей показалось бы, что она узнает себя в молодости… давным-давно, когда никого из вас еще не было на свете…
Он покраснел и замолк.
Катрин так и осталась с распущенными по плечам каштановыми, отливавшими золотом волосами. Она хотела было заняться домашними делами, но Клотильда и Туанон в один голос закричали, что она может испачкать свое новое платье.
Нет, нет, пусть она сегодня отдыхает! Катрин присела на край лавки в неловкой позе, а Туанон и Клотильда с величайшим рвением принялись подметать пол, расставлять на столе миски и ложки, разжигать огонь в очаге.
Отец вышел на минутку из кухни. Катрин повернулась к Франсуа. Стоя перед осколком зеркала, висевшим на стене, брат брился, гордясь тем, что вот уже несколько недель ему приходится сбривать легкий пушок на щеках и верхней губе.
— Скажи, Франсуа, как это отец сумел подарить мне такое дорогое платье?
— Он говорил со всеми.
— Со всеми?
— Ну да, сначала со мной и с дядюшкой Батистом. Потом мы посвятили в это дело Фелиси, а она сходила к твоему Крестному и сообщила Мариэтте.
Орельен, Жюли, и Амели Англар с матерью тоже захотели внести свою долю.
Амели взяла на себя покупку материи, госпожа Навель назначила сходную цену за фасон и шитье, и вот… Оно тебе нравится?
— Со всеми, — повторила Катрин, — со всеми…
Она вдруг повернулась на каблуках и, подбежав к отцу, который в эту минуту входил в комнату, остановилась перед ним смущенная. Ей хотелось крикнуть ему о своей любви, о своей признательности, но губы ее шепнули лишь робкое «спасибо».
Около полудня за дверью послышался скрип колес по мерзлой земле.
Клотильда и Туанон побежали к дверям.
— Это она, это она, — шептала Клотильда.
— Кто это — она? — спросила Катрин.
Она вдруг подумала, что Эмильенна Дезарриж приехала поздравить ее с днем рождения, но тут же мысленно обругала себя дурочкой. Дверь распахнулась, и маленькая женщина в черном платье стремительно вошла в кухню. Солнечный свет, хлынувший в комнату из раскрытой настежь двери, ослепил Катрин, и она только по голосу узнала Мариэтту.
— Ты приехала? — изумилась Катрин.
— А как же, — засмеялась Мариэтта. — Неужели ты думаешь, что я смогла бы усидеть дома в такой день?
Маленькая женщина обняла Катрин и расцеловала ее в обе щеки. Тут позади них, на пороге, кто-то громко чихнул, постучал своими сабо друг о дружку и оглушительно высморкался. Мариэтта обернулась.
— Ох, извините, пожалуйста, Фелиси, — сказала она, — мне так не терпелось поцеловать Кати, что я не помогла вам сойти.
— Надо позаботиться о лошади да о свертках, — пробурчала крестная.
Когда входная дверь наконец закрылась, обе женщины принялись осматривать Катрин.
— Шикарно, ничего не скажешь! — изрекла наконец Фелиси, важно кивнув головой. — Если мои хозяева увидят тебя в этом наряде, их кондрашка хватит.
— Ты прямо красавица, — шепнула, ласково улыбаясь, Мариэтта.
Фелиси, не утерпев, принялась щупать своими пухлыми пальцами пунцовое платье.
— Вот это да! — повторяла она, кивая головой с видом знатока и любителя.
Оценив по достоинству качество материи и элегантность покроя, обе женщины вместе с Жаном Шарроном отправились к повозке. Отец повел лошадь в стоявший близ дороги сарай, а женщины вернулись в дом, нагруженные свертками с разной снедью.
— Да разве мы сможем съесть все это! — воскликнула Клотильда.
— А нас будет много, — ответила Фелиси.
«Нас будет много»… Эти слова наполнили сердце Катрин новой радостью и новым страхом: она радовалась празднику, который устроили в честь ее пятнадцатилетия, и вместе с тем боялась, что ей придется показываться еще кому-то в своем новом наряде.
За обедом Катрин усадили, как царицу праздника, во главе длинного стола, напротив отца. По обеим сторонам разместились сестренки, Франсуа, Мариэтта, Фелиси, Крестный с Бертой, дядюшка Батист, Жюли и Орельен и, наконец, Амели Англар. — Марциал тоже должен был приехать, — сказал отец, чертя своим ножом крест на каравае хлеба, который он собирался разрезать, но его не отпустили. Их там, в армии, держат строго! Разговор за столом поддерживали преимущественно дядюшка Батист и Фелиси. Старый мастер, по привычке, поддразнивал толстуху за ее цветущий вид, за профессию, за ее туалет. Крестная парировала его шутки, горячилась, но в момент, когда гроза уже казалась неизбежной, старик ловко ввертывал подходящее словцо, и Фелиси разражалась своим кудахтающим смехом.
За десертом чокнулись, и дядюшка Батист, высоко подняв свой стакан с сидром, провозгласил тост за Катрин, за ее пятнадцатилетие, за ее молодость и красоту. Катрин вспыхнула, чувствуя, что лицо ее становится одного цвета с платьем.
Короткий декабрьский день угасал. В доме-на-лугах не было другого освещения, кроме отблесков огня в очаге; свет его едва рассеивал сгущавшийся в комнате мрак. И все-таки после обеда начались танцы.
К глубочайшему изумлению Катрин, Франсуа извлек из ларя новенький красно-черный аккордеон. Один молодой парень, объяснил он, подручный мясника, одолжил ему этот аккордеон несколько недель назад, и Франсуа тайком от всех научился наигрывать на нем кое-какие танцы. Он мечтает со временем скопить немного денег и купить себе такой же.
Играл Франсуа еще неуверенно: то аккомпанемент не поспевал за мелодией, то проскальзывала фальшивая нота, но ритм был правильный и мотив можно было уловить. Для присутствующих ничего другого и не требовалось. Крестный танцевал с Катрин, а затем с Мариэттой, Жюли кружилась в паре с Амели, а Клотильда и Туанон тоже пытались подражать им и путались у всех под ногами.
