Вы знаете, Лёнечка, я тут все размышляла о высоких материях (тишина и безделье, и повышенная температура способствуют этому).

Вот, например, я думаю, как трудно найти свое место в искусстве (это куда труднее, чем в жизни). Как трудно в этом хаосе тщеславия и желания быть лучше всех, сохранить и найти свой голос и свои слова. Какая куча талантливых людей сидит между двух стульев, занимая мировоззрение у соседа, занимая мысли, образы и даже впечатления. Вот так я лежу и меланхолически обозреваю жизнь.

Я пишу на этом же листе, чтобы быть честнее и чтобы вы знали, что я о вас много помню. Кабы была моя воля, я бы все письма начинала с «ах» да «ох», но что толку в этих охах, да и надоест читателю быстро.

Ваше ленинградское искусство доконало меня вконец. Я просто не представляю, как это вы выдерживаете такой ритм постоянно.

Сегодня, после «Лебединого озера», я устроила себе выходной день и отсыпалась до двух часов дня. Мне просто необходимо было поговорить с вами, если бы вы знали, Лёнечка, какая обида, что это невозможно…

Все спектакли я переглядела еще раз (большое спасибо вам за билеты), очаровалась сказками Пушкина, это большой, искренний и трогательный спектакль. «Снежная королева» мне не понравилась, у нас она куда лучше поставлена. Прелестно Дудинская[44] призывала правой ножкой к восстанию. Очень мило. Уланова[45] настоящая балетная актриса и, кажется, единственная из всех балетных, на которой я бы разрешила вам жениться. За Сергеева[46] сама готова пойти замуж. В первый раз в жизни я поняла, что мужчина может быть балетным и что это уважительно. «Голубое и розовое» довольно типичный тюзовский спектакль (мне не понравился их художник Якунина[47] — если не считать Пушкина — я, признаюсь, погрустила немного, что Бог не дает мне в руки какой-нибудь театр, вроде зоновского, ибо, без скромности, скажу — я бы сделала не хуже, но это все из области лирики).

А вот после «Тени» я заболела — или, как изволил выразиться Григорий, начала яриться. Мне писать об этом не с руки, я не умею писать о серьезных вещах, и не подумайте, пожалуйста, что я ругаю спектакль. Нет, спектакль хороший, смелый, интересный и т. д. Только все это не живое, это ненастоящее искусство — это какая-то штучка, хорошо сложенная и красивая, которой все время крутят у вас перед глазами. Нет, лучше я буду вам объяснять, что я думаю, а то будет совсем непонятно. Скажу вам только, что все это внешнее, поверхностное и эгоистическое искусство, это пошлая и стыдная самореклама, это подлинный формализм (я имею в виду только Акимова) и абсолютная пустота. Просто жалко этого человека и его таланта. Гошева просто удивительная актриса. Надо ей переходить в другой театр.

Эта самая «Тень» заставила меня переоценить (радуйтесь, пожалуйста) мое отношение к МХАТу (это уже плохо) и к моей профессии. Лёнечка, когда мы (когда-нибудь) увидимся, я расскажу вам обо всем подробнее, и правдивее, и точнее.

Я очень соскучилась без вас, и я смертельно горюю, что это звучит пустой фразой. Все мое общение с вами заключается только в том, что я хожу в магазины смотреть на мужские галстуки, но оказалось, что я в них ничего не понимаю и выбирать их не умею.

Акимов поймал меня в театре, отвел в угол и таинственно заявил, что он хотел мне пожаловаться на судьбу и на вас, что его обижают и что он с вами в ссоре. Все это было крайне нервно и не очень умно. Я прикинулась дурочкой и пожалела, что двое людей, к которым я так хорошо отношусь (вы не находите, что я становлюсь подлюгой?) в ссоре, и спросила с ангельским лицом, из-за чего же вы оба, такие умные, такие сдержанные, такие тонкие, такие бескорыстные люди — могли поругаться? Но он вильнул хвостиком и убежал…

Сейчас звонил Эфрос[48] и вопил от восторга после «Тени», а мне просто неудобно объяснять людям, почему мне все это не по душе. Только мне это, действительно, не по душе.

Напишите, когда вы будете произносить доклад в ВТО. Мне это важно. Я хочу вас повидать и вместе с тем мне нужно будет уехать.

Озорное мое настроение завершилось тем, что я подала в театре заявление об уходе, но уйти мне не позволили. Тогда я потребовала, чтобы меня отпустили на 4 месяца в отпуск После долгих ломаний — отпустили. В связи с этим моя жизнь несколько обновилась и разгрузилась. Поживем — увидим, что будет. Привет вам.

Т. Л.

3.05.40.

Позвонила вам в 10 ч. 40 м., но 105-й не отозвался. Хотела вам кое-что сказать на прощанье. Потом шла домой, не в ногу с дождем. (Весна цветет на глазах от двух вещей — от солнца и от водки, а я была пьяная.) Шла по переулку и «последние известия» слушала из разных окон и думала, что уж если у нас с вами не вышло ничего плохого, то подружиться-то мы с вами можем. А потом, не думайте, ради Бога, что я вас хочу обидеть или вышучивать. Просто, видно, не освоила другого способа выражать свое внимание.

В постель кинулась, как в воду в жаркий день, так устала.

А вы все едете, едете и едете — великий путешественник и путаник, и произноситель докладов, а, в общем, очень славный человек.

Т. Л.

Москва. 17.05.40.

Милый Лёня, пожалуй, нет возможности объяснить вам сейчас причину моего столь продолжительного молчания, а выдумывать разные враки и отговорки нет никакого желания, да и вышла я уже из этого возраста. Придет время, и я приду в норму, и придет подходящая минута, и я расскажу вам все с полной откровенностью и обстоятельностью.

А пока могу только сказать, что дело тут заключается главным образом в вас, а не во мне…

Итак, о вашей книге. Прежде всего чувствую себя свиньей, потому что она до сих пор еще у меня. Вы ни слова не написали мне о том, какой способ доставки вас больше всего устраивает, и я нахожусь в пассивной бездеятельности, а между тем вы, наверное, очень нуждаетесь в вашей рукописи. Словом, стыд и срам. <…>

С делами покончено и осталась целая страница чистой бумаги для «личной жизни», но я ею не воспользуюсь, так как для послания такого рода у меня нет сейчас ни нужной злости, ни доброты. Как же быть? В другой раз? Пожалуй, так и будет.

Желаю вам быть очень, очень хорошим, а то вы начали — без моего благотворного влияния — слегка портиться.

Несмотря на все тяготы, огорчения и испорченные характеры, очень хочу вас видеть и с вами дружить. Пишите мне, будьте человеком!

Интересует меня, кто это так усердно занялся последнее время тем, что портит Лёню Малюгина? Узнаю руку мастера…

Я набрала столько работы, что уже сейчас ясно, что и одной половины я не успею сделать к положенному сроку. На днях я обнаружила, что жизнь все-таки не остановилась, а продолжается, и по сему поводу я нахожусь в довольно безыскусственном восторге.

Т. Л.

Москва. 24.01.41.

P.S. Милый Лёня, я перечитала сейчас письмо и впала в панику и сомнение — отправлять ли его, потому что оно оказалось сплошь заполнено придирками к вашей работе. Может быть, вы обидитесь? Еще раз повторяю, что я не хвалю вас только потому, что хорошее и так останется хорошим, а мне хотелось указать вам на то, что с моей точки зрения — слабо и что, может быть, стоило бы немого подправить. И мной не руководило чувство мелкого тщеславия и желания вас обидеть, а только горячее желание оказать вам хотя бы крохотную товарищескую услугу (пожалуй, я ее не окажу, но это неважно). Прошу мне верить.

У меня уже несколько дней лежит написанное вам письмо, оно «отлеживается». Очень уж шибко психологическое, и я стесняюсь его отсылать. Я сижу — уже не помню, сколько дней и ночей — и рисую, и мне все нравится, что я делаю. У меня уже болит спина и голова, и шея, и даже рука. И конца этому не видно.