Все гурьбой спустились к воде: нетерпеливые, жаждущие посрамления конкурента, — вприпрыжку, Алексей — спокойно, Тропинин с жестким лицом — позади всех.
Алексей рассматривал лыжи.
Все-таки ему оказали снисхождение — принесли две лыжи. Тропинин довольствовался одной. Кто-то из помощников Тропинина побежал на стоянку глиссеров, там застучали моторы.
Ну что ж, лыжи как лыжи. Короткие, к концу сужены. Под лыжей — киль, начинается от того места, где стоит крепление для ноги, ровным изгибом до конца лыжи, — понятно, для устойчивости. Крепление мягкое, нога входит в проем, можно подтянуть пожестче, чтобы лыжи не вырвались из-под ног. Глиссер-то берет сразу с большой скоростью. Но это тебе не горные лыжи, на которых упасть — так можно и ногу сломать. Тут оттолкнешься — и падай в воду, если тебе угодно.
Буксир — нейлоновый шнур на конце раздваивается, привязан к палке. Берешься двумя руками и попробуй удержаться, когда глиссер потащит тебя со скоростью двадцать или тридцать километров. Ежели, конечно, удержишься.
Но уж если упал, так плыви к берегу, а не хочешь плыть — хватайся за эту самую лыжу, она непотопляемое сооружение, глядишь, и подберут.
Тропинин распоряжался холодным, недовольным голосом. Ему было уже стыдно за свою вспышку. И на черта ему это состязание? Ну, отказался бы работать в выходной, и все! Или послал этого «исследователя» к профессору Богатыреву — может, они нашли бы общий язык. Богатырев тоже из таких вот «правдоискателей». Все эти новоявленные святые — неудачники. А там, где неудачники собираются купно, разговоров хватает. Может быть, Богатырев и просидел бы весь этот день и ночь, чтобы помочь своему духовному родичу…
Да, неловко и нескладно получилось. И зачем этот Алексей — «божий человек» согласился на такой риск? Конечно, когда кошка нападает на воробья, тот становится чем-то похож на орленка. Но этот-то разве орел?
Габор со своим приятелем Ласло инструктировали Алексея. Но так как оба владели русским плохо и больше жестикулировали, то Алексей понимал их с трудом. Однако он уяснил, что «секунданты» добились для него послабления: оба лыжника пойдут с причала, с берега ходят только опытные.
Дощатый причал немного вдавался в воду. Алексей посмотрел, как Тропинин уселся на край причала, как он проверил крепление и опустил свою лыжу в воду, и сам повторил весь этот ритуал. Вода была теплая. Хоть это хорошо.
Подошли глиссеры. Тропинин ловко поймал брошенный ему конец. За Алексея это проделал Габор и передал в его руки палку. Глиссеры пофыркивали, держась на месте. Алексей примерился к палке. Пока все просто; не просто, как он понял из объяснений Габора, уловить момент, когда глиссер двинется, и соскользнуть с причала, сразу становясь на тонущие лыжи. Тут надо суметь откинуться корпусом назад, посылая эти тонущие под тяжестью тела лыжи вперед, а потом уж они выйдут на поверхность… Если, конечно, они выйдут, а не зароются в воду от неловкого движения.
Подошел третий глиссер, за которым должен был идти Габор, чтобы страховать Алексея. Это — Алексей понял, — чтобы он не утонул.
Но вот моторы заработали сильнее, веревка напряглась, кто-то резким голосом скомандовал: «Пошел!» — и Алексей почувствовал, как его сдернуло с причала. Он вдруг понял, что вода может быть твердой и упругой, как металл, а он только старался не упустить лыжи из-под ног, и они несли его ставшее легким тело, только посвистывала, вспениваясь, вода…
Он только один раз успел посмотреть на Габора. Габор держался надменно, словно Тропинин нанес обиду лично ему, и казалось, что он почти не касается воды, — летит по воздуху. Но Алексей понял, что Габор все время следит за ним, за его тросиком, за его лыжами, которые постепенно оживали, становились похожими на скользящих рыб, — вот-вот вывернутся из-под ног, и тогда Алексей свалится в воду.
Один раз он посмотрел на Тропинина, шедшего слева. Это удалось на повороте, иначе Алексей нипочем не осмелился бы отвлечься от своих лыж и тросика. Тропинин опять летел, как водяной бог, но на этот раз какое-то презрение к самому себе угадывалось в его хмуром лице. Алексей даже подумал: Тропинин раскаивается, он предложил слишком неравные условия игры. Примерно такие же, какие предлагал им Михаил Борисович Красов, когда советовал включить в список соавторов Кроху. Михаил Борисович играл наверняка. Он знал, что им надоест вечно оставаться младшими научными сотрудниками и они махнут рукой на все: Кроха так Кроха, все равно кто-нибудь навяжется!
Он не успел как следует продумать эту мысль: в воде что-то произошло, она стала горбатой, лыжи летели словно по выбоинам и рытвинам, как будто Алексея без подготовки поставили на слаломную трассу — крутись, вывертывайся, владей не только ногами, но и всем телом! Он еле успел рассмотреть, как человек на глиссере, что сидел вперед лицом к нему, начал подавать какие-то сигналы, и, увидев полоску совсем черной воды, подумал: «Как на море во время шторма»… Тут катер резко взял вправо, Алексей выгнулся всем телом влево, чтобы его не сбросило в воду, берег, отстоявший где-то далеко позади, вдруг снова приблизился, в спину ударил ветер. Он был холодный и мгновенно остужал мокрое, все в брызгах тело, затем катер еще прибавил ход, и Габор, закричав: «Неправильно!» — вдруг исчез, словно провалился под воду вместе со своими лыжами. А когда Алексей успел уравновесить тело и сумел оглянуться, Габор почти лежал, откинувшись навзничь и показывая кулак мотористу. Но вот он выпрямился после этого коварного поворота и с усталым, посеревшим от внезапного холода лицом поравнялся с Алексеем, что-то крича, показывая одной рукой на берег. Потом, досадуя, что Алексей не слышит его за рокотом мотора и свистом ветра, начал быстро перебирать свой трос обеими руками, пытаясь подтянуться поближе, и вдруг произнес отчетливо и ясно:
— Отцепляйте, Горачев, они вас утонут!
Слова эти, произнесенные страстно и уверенно, словно подхлестнули Алексея. Он с усмешкой покачал головой: «Нет, нет, нет!» — и только половчее перехватил свою палку. Теперь он внезапно стал все видеть: берег, мимо которого они летели, Нонну в зеленом купальнике, стоявшую у самой воды с протянутой к катеру рукой, Надежду, махавшую платком мужу и что-то кричавшую, настороженную и теперь молчаливую толпу спортсменов, — и снова все это исчезло. Габор, подобравшийся еще ближе, крикнул: «Ждит поворот возле каналь!» — и затем припустил немножко свой трос, чтобы не помешать Алексею на этом опасном повороте, и тут глиссер снова пошел в сторону, как взбесившийся конь, а Алексея опять понесло на вожжах через ямы и колдобины, так что судорожно напряглось все тело, по сердцу хлестнул страх, а ноги заплясали какой-то не очень ритмичный танец. На мгновение Алексей опять увидел лицо Тропинина, теперь уже просто злое…
И опять все полетело обратно, только теперь тут были домики, пароходы, лодки, рыбаки, и уже снова появился розово-голубой призрак отеля на берегу и мелколицая толпа, и опять Габор подобрался совсем близко и крикнул:
— Он играйт не по правильно! — и, ухватившись одной рукой за трос Алексея, заорал командирским голосом: — Отпускайт! Я приказываль! — и ударил локтем по руке Алексея. — Есть время! Пошель! — И Алексей помимо воли расслабил затекшие руки, трос скользнул, присвистнув, извиваясь, словно змея, и исчез, а тело постепенно становилось все тяжелее и грузнее, вот уже лыжи перестали держать Алексея, они уходят из-под ног в воду, и Алексей косо плюхнулся в волну, она холодна и мутна, но до берега так недалеко, что можно не торопиться.
У берега его догнал тоже отцепившийся Габор, выхватил из рук Алексея лыжи, закричал:
— В третий кабинк! Там мой полотенца! Сильно вытираться, гореть!
Алексей не обратил внимания на то, как молчаливо расступились перед ним загорелые молодые люди. Выбравшись на бровку эспланады, он оглянулся: далеко, на горизонте реки, упруго согнувшись, словно стальной клинок, скользнул лыжник. Вяло подумал: «А неплохая разрядка! Надо будет попробовать как-нибудь!» — но тут его внезапно качнуло, словно он слишком много выпил, и он с трудом различил сквозь наплывающую темноту цифру «3» на ближайшей кабине. Эта кабина избавила его от позора.
