Так летом 1983 года мне посчастливилось познакомиться, а затем и подружиться с замечательным учёным и врачом А. Рубиным, с его женой и ближайшим помощником Кэрол. В этой семье меня поразили не профессиональные медицинские знания (я встречался со многими видными учёными), а какая-то трудно передаваемая словами атмосфера интеллигентности, доброжелательности и честности.
Именно эти черты и профессиональная честность проявились в ситуации, связанной с участием А. Рубина в решении некоторых вопросов лечения Андропова. Ни один из визитов А. Рубина в Москву (второй состоялся в январе 1984 года) не стал предметом обсуждения в прессе или каких-то разговоров и дискуссий в американских кругах.
А. Рубин сохранил полную конфиденциальность полученных данных, хотя и подвергался искушению сделать своеобразную рекламу на участии в лечении Андропова.
Диагноз и принципы лечения Андропова были предельно ясны. Подагра, которой он страдал несколько десятилетий, привела к полной деструкции обеих почек и полному прекращению их функции. Андропов, его окружение, в основном руководство КГБ, ставили вопрос о возможной пересадке почек. По мнению советских специалистов, это было невозможно и нецелесообразно, а учитывая состояние Андропова, выраженные атеросклеротические изменения сосудов, и опасно. Вот почему первый вопрос, который был поставлен перед А. Рубиным, был вопрос о возможности пересадки почек. Причём окружение Андропова просило, чтобы консультация проходила без участия советских специалистов, которые, по их мнению, могли оказывать определённое «психологическое», «коллегиальное» давление на А. Рубина в оценке состояния и рекомендациях методов лечения. Я понимал, что эта просьба исходит от Андропова, и просил А. Рубина быть предельно откровенным и беспристрастным. Мне понравилось, как он держался во время консультации — общительный, вежливый, очень пунктуальный и в то же время с чувством достоинства, присущим специалистам высокого уровня. Он полностью подтвердил правильность тактики лечения, избранной советскими специалистами, и отверг возможность пересадки почек.
Консультация А. Рубина имела большое значение для нас, так как сняла в определённой степени напряжённость, связанную с постоянными вопросами представителей КГБ: всё ли делается для Андропова, правильно ли его лечат? Представьте себя на месте профессоров, участвующих в консилиуме, на котором присутствуют представители КГБ, фиксирующие всё, что на нём говорится.
Консультация А. Рубина произвела впечатление и на Андропова, который после неё успокоился и начал активно работать в силу своих возможностей. Взволнованы были и А. Рубин с женой, которые, хотя и понимали, что неожиданное приглашение в Москву — не простой визит в клинику профессора Лопаткина, но не предполагали, что окажутся в такой сложной и волнующей ситуации. Рубин категорически отказался от какого-либо гонорара. Андропов, однако, настоял, чтобы он принял в дар картину известного советского художника А. Шилова. Надеюсь, что эта картина в доме Рубиных напоминает им не только о необычной консультации, но и о друзьях, которых они приобрели в Москве.
Далее Е. Чазов рассказал, что в сентябре 1983 года Андропов поехал на отдых в Крым. На так называемой «первой даче» Нижней Ореанды ему подготовили специальные комнаты, в которых были установлены искусственные почки, комнаты для персонала. Вряд ли предполагал Хрущёв, по распоряжению которого строилась эта дача, что спальни превратятся в больничные палаты для будущего Генерального секретаря ЦК КПСС. Не предполагал этого и Брежнев, восемнадцать лет выезжавший летом на эту дачу.
— Вместе с персоналом вылетели в Крым я и начальник 9-го управления КГБ Ю.С. Плеханов, пожалуй, самый близкий и преданный Андропову человек, — продолжает рассказчик. — Смена обстановки, природа и климат Крыма, наконец, отдых неузнаваемо преобразили Андропова. Он стал общительнее, иногда даже улыбался и шутил, чего мы за ним давно не замечали. Улучшилась походка, поднялось настроение. Были рады и мы, считая, что нашли оптимальный режим и лечение. Чувствуя себя вполне удовлетворительно, Андропов распрощался со мной и Плехановым, и мы вернулись в Москву.
В самолёте Плеханов под впечатлением последних встреч с Андроповым, мне кажется, искренне благодарил меня за всё, что было сделано. Мы были полны радужных надежд.
В течение длительного времени — сначала в связи с болезнью Брежнева, а затем Андропова — я никак не мог получить почётный диплом в старейшем университете им. Шиллера в Йене (Германия). Звание почётного доктора университета мне было присуждено за комплекс работ в области кардиологии. Воспользовавшись относительно благополучной ситуацией и договорившись с моими немецкими коллегами, я вылетел в Германию. И хотя за свою жизнь я был удостоен не одной награды, каждый раз это торжество переживаешь заново. Там, в Йене, я забыл о своих проблемах, которые оставил в СССР, и, что кривить душой, радовался признанию моих научных заслуг. Я уже собирался на приём, который давал в мою честь университет, когда вдруг появился человек в немецкой военной форме и передал, что меня срочно просят соединиться с Москвой по специальной связи. «Это недалеко, на окраине города, и я вас быстро туда доставлю».
Действительно, через двадцать минут сквозь треск и писк специальной международной линии я услышал далёкий голос Крючкова, который просил меня срочно вылететь из Йены прямо в Крым. «Вертолёт из Берлина уже вылетел, скоро будет у вас. В Берлине на военном аэродроме будет ожидать «Ил-62», который доставит вас в Симферополь. Подробности я не знаю, врачи говорят, ничего угрожающего на данный момент нет, но просят срочно приехать», — заключил он наш разговор. Вы можете себе представить удивление моих хозяев, когда я, забежав на несколько минут в зал, где уже начали собираться гости, заявил, что, к сожалению, не могу принять участие в торжественном приёме и вынужден их срочно покинуть.
Тогда я уже привык к таким ситуациям, но, конечно, у моих немецких коллег это вызвало, по меньшей мере, удивление и растерянность. Снимало вопросы и извиняло меня только то, что я появился в сопровождении лиц в военной форме.
Через тридцать минут в сгущавшихся сумерках вертолёт нёс меня через Германию в Берлин навстречу неизвестности. В большом многоместном «Ил-62», в котором одинокая, напряжённая, вся ушедшая в себя персона вызывала естественное любопытство команды военных лётчиков, поднятых по сигналу тревоги, я перебирал в голове все варианты ситуаций, требовавших моего срочного возвращения. Ничего конкретного я не мог предположить и решил ждать встречи с неизвестностью.
В Симферополь мы прилетели поздно ночью. Самолёт остановился, чтобы не привлекать внимания, вдали от здания аэропорта. Спускаясь по трапу в темноту южной ночи на пустынное поле аэродрома, где одиноко маячила прибывшая за мной машина, я ощутил какую-то гнетущую тоску и беспредельную тревогу за будущее. Я понимал, что произошло что-то неординарное, если меня срочно ночью вытащили сюда из Германии. Ясно, что это связано со здоровьем Андропова. Неужели мы теряем лидера страны всего лишь через десять месяцев после избрания? А ведь столько надежд возлагалось на него!
Если не ошибаюсь, это было 30 сентября 1983 года. Я называю эту дату потому, что с этого времени пошёл отсчёт последней стадии болезни Андропова. С октября 1983 года он перестал непосредственно, конкретно руководить Политбюро и ЦК, Верховным Советом СССР и не появлялся в Кремле. А ведь этого могло и не быть. Всё началось с нелепой случайности или небрежности самого Андропова и его окружения. Перед отъездом из Крыма мы предупредили всех, в том числе и Андропова, что он должен строго соблюдать режим, быть крайне осторожным в отношении возможных простуд и инфекций. Организм, почти полностью лишённый защитных сил, был легко уязвим и в отношении пневмонии, и в отношении гнойной инфекции, да и других заболеваний. Почувствовав себя хорошо, Андропов забыл о наших предостережениях и решил, чтобы разрядить, как ему казалось, больничную обстановку дачи, съездить погулять в лес. Окружение не очень сопротивлялось этому желанию, и он с большим удовольствием, да ещё легко одетый, несколько часов находился в лесу.
