Слова уносились в эфир, заставляя миллионы людей на огромном пространстве от Пскова до Уральских гор, от Мурманска до Сочи, напряженно замирать, боясь даже взглянуть друг на друга. Они жадно вслушивались и не верили своим ушам – тот, кто сейчас стоял во главе всего русского народа, и был им, этим народом, уважаем едва ли не в той же мере, что и сам президент, объявил о поражении страны, о капитуляции перед лицом врага, уже узнавшего горечь поражений и ярость русских солдат. Армия, сражавшаяся не за интересы горстки богачей, окопавшихся в коридорах власти, а за свою родину, была готова биться до последнего человека, до последнего патрона, но тот, кто должен был отдать такой приказ, уже чувствовал себя проигравшим.

– Ваш подвиг, ваша готовность к самопожертвованию никогда не будут забыты, – между тем взывал Аркадий Самойлов, чувствовавший, как голос звенит от неожиданного волнения. – Все вы, все те, кто не отступил, не бежал в страхе, а встал на пути чужаков с оружием в руках – настоящие патриоты своей Родины, и я преклоняюсь перед вами! Вы нужны России, жизнь каждого из вас бесценна, и я прошу не жертвовать ею сейчас! Мы проиграли эту войну, но я верю, что страна еще поднимется с колен, и тогда каждый из вас сможет совершить свой подвиг во имя будущих поколений, во имя великой России!

– Довольно! – Полковник Майлз вскочил с кресла, бросившись к Самойлову и крича операторам, словно впавшим в ступор от слов русского министра: – Прекратить передачу! Выключайте все, черт возьми!!!

Американец замахнулся, подскочив к Аркадию Самойлову. Наверное, он бы даже ударил – здесь, когда вокруг только свои, нечего бояться – если бы не встретился взглядом с русским министром, в глазах которого был не страх, а ненависть и жгучая ярость.

– Ваше время закончилось, – произнес полковник, отступая на шаг назад, словно отброшенный решительным и гневным взглядом своего оппонента. – Отличная работа! Молитесь теперь, чтобы ваши люди исполнили этот приказ. А иначе мы уничтожим их всех, всех этих безумцев, и ваша страна превратится в одно огромное кладбище, господин министр!

Пилоты "Геркулеса", получив приказ, развернулись, ложась на обратный курс. Дело было сделано, теперь оставалось только ждать. Американские офицеры, занятые своими делами, продолжали колдовать над приборами, изредка прерываясь, чтобы сделать глоток кофе, а Аркадий Самойлов, чувствуя пустоту внутри, чувствуя, что в груди словно лопнула туго натянутая струна, устало откинулся на спинку кресла, всем телом чувствуя мелкую вибрацию, пронизывавшую "тело" заходящего на посадку самолета. За бортом монотонно гудели турбины, лопасти воздушных винтов продолжали свой стремительный бег по замкнутому кругу, и, наконец, шасси вновь коснулись бетонного покрытия посадочной полосы.

Огромный "Коммандо Соло", сбрасывая скорость, промчался мимо выстроившихся по краям летного поля "Геркулесов" и еще более громадных реактивных С-17А" Глоубмастер", только успевших совершить посадку и едва начавших разгрузку или, напротив, готовившихся к тому, чтобы покинуть русскую землю.

Майор Брукс со своими бойцами все это время оставался на летном поле, словно нес личную ответственность за высокопоставленного пленника. Офицер шагнул навстречу неуклюже спускавшемуся по приставному трапу Самойлову, протянув тому руку и помогая спуститься на твердую землю.

– Вы останетесь здесь, господин министр, – сообщил Брукс. – Так будет безопаснее, да и ваши люди, зная об этом, будут не столь решительны, если вздумают атаковать аэродром. А я и мои парни все время будем рядом.

Очередной самолет, огромный темно-серый "Глоубмастер", отсюда, с земли, казавшийся настоящим исполином, оторвался от взлетной полосы, набирая высоту. Гул мощных турбин, тащивших тяжелую машину прочь от земли, смолк, но на смену ему пришел рев множества моторов, спустя несколько секунд к которому добавился лязг гусениц, безжалостно крошивших асфальт.

– Какого черта? – Майор Брукс растерянно озирался по сторонам, невольно схватившись за оружие. Американский офицер разом растерял всю уверенность, стоило ему только представить, как к аэродрому движется сплошной поток русских танков, которые вот-вот окажутся на летном поле, сметая огнем и давя гусеницами почти беззащитных, несмотря на все усилия, десантников. – Вашу мать! Что происходит?!

Страх охватил многих в эти мгновения, но выстрелы так и не прозвучали, а затем на бетонное покрытие из-за ближайших построек выкалится первый танк, громадный, как дом, угловатый М1А2 "Абрамс", а за ним на аэродром хлынула настоящая река лязгающей и ревущей брони. За танками, из люков которых высовывались размахивавшие руками фигурки людей, следовали бронемашины "Брэдли", обгоняя их, мчались приземистые "Хаммеры". Десантники дождались помощи – Третья механизированная дивизия Армии США, совершив многомильный марш-бросок, входила в русскую столицу, стальное жало врага вонзилось в сердце России. Война закончилась в эти самые мгновения, но не все были готовы признать свое поражение.

Земля вырастала из-за горизонта, вздымались впереди скалы, исчезавшие в туманной дымке, прорезанные глубокими щелями фьордов. Капитан первого ранга Владимир Шаров не сводил глаз с горизонта, не обращая больше внимания ни на вьющиеся над головой вертолеты, сменявшие друг друга, сопровождая русскую подлодку, ни на серую громаду эскадренного миноносца, следовавшего по правому борту "Северодвинска". Его поход наконец-то завершился.

– Товарищ капитан, нас запрашивают американцы, – вахтенный окликнул Шарова, указывая на вражеский корабль, на надстройке которого часто мигал огонек сигнального прожектора – безотказный и надежный способ связи, выручавший тогда, когда сгорали спутники, а помехи полностью забивали все радиочастоты.

– Сигнальщик, переводи!

– Приказывают следовать курсом сто семьдесят, – сообщил юный матрос, на ходу расшифровывавший морзянку, которой сыпал американский эсминец, сблизившийся с подлодкой менее чем на милю. – Требуют, чтобы мы направлялись Мурманск!

Сжав кулаки, Владимир Шаров опустил голову, не говоря больше ни слова. Подавленность, отчаяние, боль – эти чувства поселились не только в его душе, но в сердце каждого моряка, слышавшего домчавшуюся по волнам радиоэфира речь Аркадия Самойлова, признавшего собственного поражение, едва прозвучали первые выстрелы. И они, остававшиеся верными присяге, могли сделать только одно – выполнить приказ.

"Северодвинск" полз по взгорбившейся горами волн поверхности моря, как смертельно раненый зверь, повелитель морских глубин, сразившийся с равным себе, и победивший, но лишь для того, чтобы погибнуть в муках, чувствуя, как силы оставляют его, капля за каплей. Под ногами Владимира Шарова, отдаваясь едва ощутимой вибрацией в корпусе, работали машины, толкая сквозь толщу воды девять с половиной тысяч тонн стали, плоти и нервов – атомную подводную лодку "Северодвинск". Родные берега были все ближе, но капитан больше не чувствовал от этого радости.

– Выполнять приказ, – безжизненным голосом произнес Шаров, не глядя на вахтенного. – Лечь на курс сто семьдесят.

Шаров был готов рыдать от бессильной злости, и даже присутствие рядом его моряков едва ли смутило бы капитана, чувствовавшего себя беспомощным и ничтожным перед лицом торжествующего врага. Земля была все ближе, но теперь это была чужая земля, и они сойдут на нее побежденными.

– Внимание, – Владимир Шаров прокашлялся, чувствуя, как перехватывает голос. – Внимание, говорит капитан корабля! Мы направляемся в порт Мурманска, чтобы там сдаться американским войскам. Я выражаю искреннюю благодарность всей команде, каждому матросу и офицеру. Вы сделали все, что могли сделать, отважно сражаясь с сильным врагом. Мы вернемся на родину, чтобы продолжить служить ей, и я верю, что мы еще увидим час нашего реванша! Пока жив хоть один из нас, мы не сможем проиграть!