– Русский флот уничтожен, авиация прекратила свое существование, – упрямо произнес генерал Стивенс, исподлобья уставившись в объектив веб-камеры, передававшей каждое его движение за тысячи миль. – Да, сэр, я полагаю, мы заплатили справедливую цену. Потери велики, но и результат превосходит все наши ожидания, господин министр. Но я хочу напомнить, что все еще не решена проблема с топливом. Для обеспечения высоких темпов наступления нам нужно держать самолеты в воздухе все двадцать четыре часа в сутки. Если ослабим натиск – противник сможет опомниться, перегруппировать свои илы, и тогда за каждую пройденную милю придется платить жизнями сотен солдат. Вы знаете, сэр, русские могут воевать, словно безумцы, беспощадно и безжалостно.

Эндрю Стивенс не испытывал жалости, и был готов послать на смерть не сотни солдат – сотни тысяч, если это нужно для достижения цели. Жалость, сострадание – все это было чуждым для генерала, смысл жизни которого сводился к достижению победы. В прочем, по-своему он все же ценил тех солдат, безликих статистов, которых отправлял на смерть, ведь, потеряв больше людей, чем планировалось сейчас, потом, в самый важный, переломный момент компании, можно было упустить победу просто из-за того, что осталось чуть меньше резервов.

Точно так же и Роберт Джермейн относился к солдатам, как к капиталу, который старался вложить с большей выгодой. Нет войны без потерь, хотя от методов ее ведения зависит, раздастся ли плач в тысячах домов или всего в нескольких десятках. Но каждый павший на поле сражения солдат должен не отдалять свою страну от победы, но приближать к ней. Смерти неизбежны в бою, так есть от начала времен, но они не должны быть зряшными, не должно быть убийства ради убийства.

Пусть погибнет хоть сто тысяч, пусть вся Америка содрогнется в рыданьях, но только пусть каждый из этих тысяч мертвецов сумеет забрать с собой жизни хотя бы двух вражеских солдат, и смерть его тогда станет не напрасной. Оба они, и Стивенс, всю жизнь ощущавший на плечах тяжесть погон, и Джермейн, тоже отдавшие долгие годы служению своей стране, признавали лишь такой размен. А иначе вовсе нет смысла вести войну.

– Необходимо свести наши потери к минимуму, особенно в живой силе, – жестко напомнил Джермейн. – Нельзя устраивать мясорубку. И к противнику тоже следует относиться с гуманностью – это не завоевательный поход, а операция по защите демократического строя. Так заявил наш президент, обращаясь к нации, и наши действия не должны слишком заметно расходиться с его словами, генерал.

– Разумеется, сэр, – усмехнулся Эндрю Стивенс. Да, как было бы славно, позволь политики военным действовать так, как те сами считают нужным, интересуй обитателей Капитолия только результат. А так приходится лавировать между целесообразностью и лицемерными заверениями власть имущих. – Никто не намерен устраивать бойню, если только противника нас к этому не вынудит. Но проблема с горючим, сэр… запасов хватит не более чем на трое суток – в целях обеспечения секретности мы не рискнули создавать большие резервы на театре военных действия, а демарш Эр-Рияда осложнил пополнение запасов сейчас, когда мы сжигаем тысячи галлонов каждый час. Если израсходуем все топливо, наши самолеты, танки, вся техника превратятся в куски металла, совершенно бесполезные, и тогда уже понесенные потери окажутся напрасными. А этого президент точно не простит, министр, сэр!

– Эту проблему мы решим в ближайшие часы, генерал, – уверенно ответил Роберт Джермейн. – В Вашингтон пребывает представитель Саудовской Аравии для переговоров на высшем уровне. Еще немного – и арабская нефть вновь хлынет потоком в Европу. Вы сможете без проблем завершить операцию.

Эндрю Стивенс кивнул, министр обороны кивнул в ответ, и изображение на экране, чуть подрагивавшее, подергивавшееся порой полосами "крупы" атмосферных помех, сменилось угольной чернотой. Там, в Пентагоне, услышали все, что хотели.

– Генерал, сэр, – Стивенс обернулся, взглянув на одного из своих офицеров, оторвавшегося на мгновение от монитора и растерянно уставившегося на командующего. – Сэр, получены свежие данные со спутников. В центральной части России выросла активность. Перемещения крупных наземных сил противника.

– Что за черт?! Давай картинку!

Операция была в самом разгаре, в атаку были брошены, кажется, все силы, и здесь, на командном пункте в Рамштайне, ставшем мозгом и сердцем развертывавшейся кампании, неожиданно столкнулись с проблемой, которую прежде не брали в расчет. Потоки информации, стекавшиеся в штаб Стивенса отовсюду, со спутников, самолетов, кораблей, терминалов связи командиров взводов и рот, первыми вступивших в ближний бой, захлестывали офицеров, не успевавших отсеивать второстепенное, буквально захлебываясь в шквале данных. И сейчас генералу несказанно повезло – его люди все же сумели заметить то, что казалось важнее прочего, причем заметили вовремя, пока еще не поздно было принять эффективное решение, а не подстраиваться под действия врага.

Генерал Стивенс не верил в приметы, магию и подобную чепуху, годившуюся только для детей, да для выживших из ума старух, забывших даже собственные имена. И все же что-то шевельнулось в душе, когда он увидел пыльный шлейф, протянувшийся на половину экрана. Так для объективов спутника "Ки Хоул-11", наматывавшего виток за витком на средней полосой России, предстал след, оставленный сотнями боевых машин.

– Движутся от Москвы на северо-запад, генерал, сэр, – пояснил очевидное полковник, указывая на экран. – Полагаю, не меньше дивизии.

– Проклятье!

Отсюда, из Рамштайна, была отчетливо видна картина гигантской битвы, захлестнувшей одну шестую часть суши. У генерала Эндрю Стивенса было достаточно информации, чтобы не только реагировать на действия врага, но, упреждая их, действовать первому, приводя в движение сжавшиеся в готовности к броску вдоль чужих границ армады.

Два клыка, два стальных когтя вонзались в тело того громадного, чудовищно сильного, но невероятно медлительного и трусливого монстра, имя которому Россия. С севера, вспахивая гусеницами поля, кроша асфальт автострад, мчались танки генерала Свенсона, а с юга, словно подхваченные ветром, мчались наперегонки с ним десантники, вслед за которыми пылили по горным дорогам колонны Десятой пехотной дивизии Камински, рвавшиеся к Грозному. И противник, поняв это, спешил воздвигнуть на пути армии вторжения заслон, да такой, о который запросто модно было обломать зубы, чтобы потом ощутить на себе всю мощь ответно удара.

– Третьей механизированной новый приказ, – торопливо заговорил Стивенс. – Задача – уничтожить приближающиеся механизированные части русской армии. Среди этих ублюдков нашлись храбрецы, которые не бегут от боя? Что ж, мы похороним этих безумцев!

Ни на секунду командующий операцией "Доблестный удар" не усомнился, что противник будет разбит. Русские, лишенные разведки, почти утратившие связь, били вслепую, наугад наносили удары, и вовсе не обязательно было выдерживать их – достаточно просто уклониться, чтобы чуть позже ударить в ответ. Все было ожидаемо и понятно, хотя с волнением все же едва удавалось справиться. Но Стивенс был уверен в своих людях, в каждом до единого.

– Джентльмены, действуйте по плану, – громко произнес генерал, обращаясь к находившимся в командном пункте офицерам. – Могу уверить каждого, что мы вполне контролируем ситуацию, но исход событий сейчас, как никогда, зависит от вас, и я надеюсь, вы не подведете. Мне нужна четкость, точность и быстрота от каждого из вас, но никакой суеты и поспешности! Мы в шаге от цели, и достигнем ее, господа!

На лицах своих людей, отсюда дергавших за нити, приводя в движении эскадры и дивизии, точно искусный кукловод – причудливых марионеток, генерал видел уверенность и решимость. Здесь собрались профессионалы, лучшие из лучших, самые опытные, не раз испытывавшие свои навыки в деле, управляя ведущими бой подразделениям. Что Ирак, что Афганистан, что Россия – все это казалось лишь подобием шахматной доски, отличаясь, разве что, масштабом. И первым гроссмейстером, лучшим, самым удачливым из собравшихся в Рамштайне игроков по праву мог считаться Эндрю Стивенс.