Поставив чемодан рядом с пылесосом, Гриша предложил Степке чаю. Но Степка отказался и объяснил, что очень торопится. Знаком попросив мальчика немного подождать, Гриша стал одеваться.

Они вышли из мастерской вместе. Грише, оказывается, надо было зайти в магазин. До «Гастронома» им было по пути, и они шли, перебрасываясь знаками. Возле витрины «Гастронома» они постояли немного. Народу в магазине оставалось совсем мало. Сквозь стекло витрины Степка видел низенького толстого лысого человечка, который что-то сердито объяснял продавщице. Лысый человечек был Вовкин отец — директор «Гастронома».

Затем Степка попрощался с Гришей и побежал на телеграф. За полукруглым стеклянным окошечком в одиночестве сидела и читала какую-то книгу немолодая приемщица. Степка протянул ей листок с текстом телеграммы и, как часто это бывало с ним после безмолвного «разговора» с Гришей, кивнул головой и пошевелил пальцами. Приемщица с недоумением взглянула на него.

— Мне в Москву надо послать, — спохватился Степка. — Срочно.

— Вот бланк, — сказала телеграфистка. — Перепиши и подай.

Степка пристроился за маленьким столиком. «Вяжу твою фуфайку… — переписывал он, старательно делая нажимы. — Очень помогают твои очки тчк. Спасибо, что…»

Кто-то легонько притронулся к Степкиному плечу. Он поднял голову и увидел незнакомого человека в кепке и коротком, до колен, пальто.

— Послушай, мальчик, — сказал незнакомец, — ты сейчас на улице стоял с глухонемым…

— Да, стоял, — удивленно ответил Степка. — Около «Гастронома».

— Ты что, давно его знаешь?

— Давно. Он на нашей улице живет, на Садовой. Это мастер. Гриша его зовут.

— Гриша? — переспросил незнакомец.

— Ну да! У него мастерская. Он все, что хотите, может починить.

— Вот и мне тоже… надо починить… — сказал человек в кепке и, порывшись в кармане, достал автоматическую ручку с золотым колпачком.

— Ручку? — Степка с сомнением почесал лоб, — Может, и ручку починит… Он в доме номер четырнадцать живет, во флигеле. И мастерская у него там же.

— В доме четырнадцать? — снова переспросил незнакомец. — Так, так… В доме четырнадцать… Ну ладно, спасибо. — Он шагнул было к двери, но остановился и спросил: — А давно он тут живет?

— Два года, — сказал Степка.

Незнакомец зашагал к выходу.

Степка дописал телеграмму, подал ее хмурой приемщице, заплатил деньги, получил сдачу, квитанцию и побежал домой.

Степка закрыл учебник физики и потянулся уже к учебнику немецкого языка, как вдруг почувствовал, что устал. Сколько ни старайся, в голову больше ни слова не поместится. Степка покосился на дедушку Арсения, который читал газету, сидя на диване, и спросил:

— Дедушка, а почему вы немецкий язык не любили, когда учились?

Дедушка Арсений отложил газету в сторону.

— Отчего не любил-то? — переспросил он.

— Ну да. Вы еще хотели рассказать, помните?

— Что же, можно и рассказать. — Дедушка Арсений уселся поудобнее на диване и облокотился на валик. — Ну, это давно было. Эдак лет примерно пятьдесят семь или пятьдесят шесть тому назад. Я мальчонкой был тогда. Вот как ты сейчас, не старше. Мда-а… — Дедушка откашлялся и продолжал. — У вас вот теперь в школах сборы разные бывают… Двухлетка… Одним словом, дел много и игр много. В парках специальные детские городки устроены. Аттракционы. А у нас в то время какие были игры? В «краски», в «чижа», в «казаков-разбойников»… Разбойники прячутся, а казаки их ищут и ловят.

Как воскресенье или праздник какой-нибудь церковный, собираемся мы и затеваем игру. В будни-то не до игр было. В школу я не ходил. За учение платить надо. Матери не по карману. Нас ведь у нее четверо было, сам знаешь. И росли без отца — прадед твой Захар Матвеевич от чахотки умер. Я старший в семье остался. Пошел работать на фабрику. Тут вот, где теперь консервный завод, стояла мебельная фабрика. Ну и устроился я туда на заработки. Кому подержать что-нибудь, принести, стружку убрать, печки зимой натопить… За день набегаешься так, что ноги гудят. Но все же зарабатывал копеек сорок на день. Но хотя я уже и работал и зарабатывал, а был все же мальчишка. И побегать, и повозиться, и поиграть хотелось.

Степка попытался представить себе дедушку Арсения мальчишкой, который бегает по фабрике и подметает пол, но у него ничего не получилось.

— «Казаки-разбойники» была наша любимая игра, — рассказывал дедушка Арсений. — А рядом особняк стоял. Там под ним подвалы были. В тех подвалах мы и прятались, когда играли.

— Этот дом и сейчас стоит, — сказал Степка. — Дом двадцать. Там Вовка Пончик живет.

— Ну что же, может, и Пончик живет, — согласился дед. — А в то время он принадлежал одному петербургскому богачу — Гольцеву. Ростовщик он был известный. Ты знаешь ли, кто такие ростовщики?

— Знаю. Это которые до революции деньги взаймы давали.

— Давали-то давали. Да под заклад. Несли к ростовщикам люди с бедности — кто — часы, кто — кольцо, кто — ложку серебряную… А выкупать их надо было с процентами. Так что не все и выкупали. Да. Вот и жил этот Гольцев в Петербурге. Он из немцев был. Его предки в Россию из Германии приехали, считай, при царе Алексее Михайловиче. Фон Гольц была тогда их фамилия.

Все это Степка знал. В краеведческом музее он видел картину, где были нарисованы бедная деревушка с покосившимися избами, ветхие крылечки, голые деревца и богатый дом с колоннами — особняк помещика Гольцева.

— Обрусели тут фон Гольцы, — продолжал дедушка Арсений, — немецкую фамилию свою на русскую переделали. А как были немцами, так и остались. Имена своим детям и внукам давали сплошь немецкие. Последнего Гольцева Генрихом звали. И слуг в большинстве держали из немцев. Вот и тут у них немец жил, вреднющий старик, Людвиг. Людвиг… Эх, фамилии сейчас не вспомню. Одним словом, злой был старик немец. Боялись мы его — страсть! А в подвалы все-таки бегали прятаться.

— Дедушка, — спросил Степка, — а для чего Гольцеву подвалы были нужны?

— Да кто ж его знает! — пожал плечами дед. — Кто говорил — раньше там один из Гольцевых томил крепостных крестьян за провинности. Вроде тюрьмы у него были подвалы. А может, просто как кладовые. У Людвига, я помню, там хранились всякие овощи. Картошка, морковка, свекла. Он по соседним деревням по дешевке все это закупал и отправлял в Петербург хозяину своему. Ух, и гонял же он нас из тех подвалов! Только поймать никого не удавалось. Прытки у нас были мальчишки.

Вот как-то раз спрятались мы от «казаков» в подвалах. А немец-то нас и подстерег. Кинулись мы от него врассыпную. А я нескладный был, длинный. О собственную ногу споткнулся и упал. Ну и попало мне по первое число. И за уши он меня драл, и за волосы таскал, и хворостиной стегал… Одному мне за всех пришлось отдуваться. Таскает он меня, бьет, а сам все по-немецки приговаривает. Не помню, как уж я от него вырвался. Бегу домой, а сам реву. А дома мне еще от матери влетело: не ходи, не лазь куда не надо.

Дедушка Арсений помолчал и закончил, усмехнувшись:

— Вот с тех пор и невзлюбил я немецкий язык. Как услышу, так и уши горят, и немецкую розгу вспоминаю.

— Какое же он имел право бить?! — с негодованием воскликнул Степка. — Взять бы его да в милицию! Получил бы там за хулиганство!

— Это, Степан, сейчас можно за такие дела в милицию попасть, — засмеялся дедушка. — А тогда кому можно было жаловаться? Приставу? Городовому? Да они бы мне еще всыпали! Гольцевы-то ведь богачи. А я кто? Простой рабочий мальчонка.

Дедушка Арсений о чем-то задумался. На улице начался дождь. Он негромко барабанил в стекла. Тикали часы. Словно невидимое время со щелканьем, как капли воды, падало с маятника — тук-так, тук-так…

— Дедушка Арсений, — тихо позвал Степка, — а вы того богача, Гольцева, ни разу не видели?

— Как же не видеть? — дед поднял голову. — Видел. Он сюда из Петрограда прикатил. В октябре семнадцатого года. Видать, от революции спасался. С семьей приехал. Жену привез и двух сыновей. Одному, пожалуй, года три было, а старшему лет пятнадцать. Как же не видел?! И как приехали, видел, и как два каких-то парня чемоданы, сундуки его из автомобиля выгружали… Лакеи, должно быть. И горничная еще с ними была, а может, гувернантка. Девушка лет девятнадцати. Но меня-то больше, Степан, интересовал тогда автомобиль. Это был первый автомобиль, который я в своей жизни увидел. Ну и автомобиль! — дедушка громко захохотал. — Колесики тоненькие, как у велосипеда, чуть потолще. На них сверху такой каркас с брезентом… Ты бы сейчас увидел такой автомобиль — умер бы от смеха. А мы тогда всей улицей сбежались смотреть на это чудо.