— А по-моему, сначала надо пойти в поликлинику, — сказал сдержанный и рассудительный Костя. — Помните, доктор когда пришел, то сразу сказал: неподходящее помещение. Пойдемте сперва в поликлинику. И пусть там дадут справку, что Гриша больной и ему требуется другая комната, получше.

— А если не дадут? — с сомнением спросила Оля.

Но ей возразило сразу несколько голосов:

— Почему это не дадут? Обязаны дать, раз они доктора!

— Мы в п-прошлом году тоже в новую квартиру переехали, — сказал Павлик Куликов. — На Советскую. А раньше н-на Вокзальной жили. У м-моей мамы сердце тоже больное. И она брала справку от врача.

— Пошли в поликлинику! — решительно объявил Степка. — Сейчас! Нечего откладывать!

Вовка Чмоков, прибежавший во двор двадцать третьего дома, уже не застал в красном уголке никого. Он с недоумением потрогал замок на двери и присел на ступеньки, размышляя, куда это могли деваться сразу все ребята. «Должно быть, на пруды пошли купаться», — решил он и побежал к прудам.

А ребята в это время в вестибюле поликлиники обступили знакомого доктора, того, который приезжал к Грише в голубом «Москвиче» неотложной медицинской помощи.

— Комната, комната, — говорил доктор, задумчиво хмуря лохматые брови. — С жильем сейчас трудновато. Вот если бы ваш глухонемой работал на заводе… Тогда другое дело. А то ведь он, прямо скажем, частник — отживающий тип.

— Какой же он тип? — с обидой возразил Степка. — Он, знаете, какой мастер. Он и на заводе может работать. Только он… У него… У него такая была жизнь… Тяжелая…

— Нет, я что же! Я не возражаю, — сказал доктор. — И справку о том, что Силантьев Федор Алексеевич страдает гипертонической болезнью и только что перенес инфаркт миокарда, вы получите.

— Кто, кто? — переспросил пораженный Степка. — Какой Федор?

— Ну, этот, ваш глухонемой.

— Его же зовут Гриша.

— Ах да! — улыбнулся врач. — Я слышал, действительно его тут так зовут. Мне рассказывала сестра, которая делала ему уколы. Но что же поделать, друзья. Он вовсе не Гриша. По паспорту он Федор. И фамилия его Силантьев.

Минут через десять ребята вышли из поликлиники, и в кармане у Степки лежала справка с печатью и подписью главного врача. Правда, в ней стояло какое-то чужое имя, но Таня сказала:

— Ну и пусть он Силантьев Федор Алексеевич. А мы будем его звать Гришей. Как все на нашей улице зовут.

Исполком помещался на главной улице — Ленинской, в большом четырехэтажном здании за частой чугунной оградой. Ребята долго ходили по длинным коридорам, заглядывали в разные двери, пока какой-то усатый дядя с портфелем под мышкой не спросил:

— А вы к кому, молодые люди?

— К председателю исполкома, — смело объявил Степка.

— Да ну? Прямо так к председателю? Тогда поднимитесь этажом выше. В конце коридора дверь. Надпись там: «Приемная». Вот туда и зайдите.

Перед дверью в приемную Степка критически оглядел ребят.

— Ты, Мишка, рубаху в брюки заправь. Совсем вылезла.

— И ногти у него черные, — брезгливо сказала Оля.

— Держи лучше руки в карманах, — посоветовал Женька. — Будто у тебя там какое-нибудь заявление.

— А ты, Женька, тоже причесался бы, — сказал начальник штаба. — Все-таки к самому председателю идем. Кузя, галстук поправь. Ну, теперь вроде все в порядке. Пошли.

В большой комнате, уставленной кожаными диванами, за письменным столиком молодая девушка что-то писала, часто макая перо в круглую чернильницу. На диванах, очевидно дожидаясь очереди, сидели люди — человек десять. Когда ребята, подталкивая друг друга, вошли, девушка подняла голову и взглянула так строго, что они оробели.

— Что за экскурсия? — спросила она.

Собравшись с духом, Степка принялся объяснять.

— Мы не экскурсия. Мы к председателю. По делу.

— Очень важное дело, — вставил Женька.

— Председатель вам назначил день приема?

— Н-нет, — растерянно ответил Степка. — А разве надо, чтобы назначил?

По недоумевающим физиономиям посетителей девушка поняла, что они пришли сюда впервые.

— Ну-ка, рассказывайте, что у вас за дело такое.

Пришлось все объяснять подробно. Но едва только Степка упомянул имя Гриши, как девушка улыбнулась.

— Так вот оно что! Вы, значит, комнату пришли для него просить? Правильно. Комната ему нужна. Я ведь и сама недалеко от Садовой живу. И в мастерской бывала не раз. Ну вот что, — сказала она, полистав календарь на столе, — сегодня вы к председателю не попадете. Я запишу вас на среду, на пять часов.

Ребята ушли из горсовета довольные. До среды было ждать недолго — всего шесть дней.

Предложение Елкина подготовить к открытию красного уголка концерт было встречено всеми с восторгом. Особенно по душе эта затея пришлась Шурику Веденееву. Ребята уже знали, что Шурик второй год занимается в драматическом кружке Дома пионеров.

Андрей поручил Степке составить программу, и начальник штаба старательно переписал фамилии всех ребят на листок, вырванный из школьной тетрадки. С правой стороны листок был чист — там Степка собирался записать, кто что будет делать на концерте. Он был убежден, что в концерте обязательно все должны принять участие.

Олег, услышав об этом, даже руками замахал.

— Ну ладно, Шурка артист. А я, например, ни петь, ни плясать не умею.

— Зачем же тебе плясать, — возражал Степка, — ты прочитай стихотворение.

— Тоже сказал! Стихотворение!

— Петь буду я! — объявил Женька. — Что-нибудь классическое. — И, дергая себя за кожицу на горле, он пропел: — «Паду-у ли я, стрелой пронзенный, иль мимо пролетит она!..» А Пончик будет аккомпанировать на барабане.

— Погоди, Женька! — перебил Зажицкого начальник штаба. — А в самом деле! Подо что мы петь будем? Пианино нету…

— А Павлик на что? — воскликнул Веденеев. — У него есть гармошка! Он играет прямо как лауреат международного конкурса!

— Правда, Павлик?

— Гармошка есть, — кивнул Куликов. — Н-но насчет лауреата — это Шурка врет.

— А кто у нас в школе на всех концертах аккомпанировал?

— Нет, к-конечно, сыграть я могу…

— Мы с Олей станцуем, — сказала Таня. — Украинский гопак.

Степка помусолил карандаш и записал: «Таня и Оля — украинский гопак». И вдруг он вспомнил, как однажды, сидя у Тани дома и разглядывая картинки в одной из больших книг, он услышал песню. Это пела Таня. Она мыла на кухне посуду и пела. И пела так хорошо, так звонко и красиво, что Степка тогда заслушался, забыв про картинки.

— Ты, Таня, еще и спеть можешь что-нибудь, — сказал он.

— Спеть?

— Ну да! Ты же пела один раз, дома. Я слышал.

Таня покраснела.

— Слышал? Ну ладно, я спою.

— Ребята! — таинственно сообщил Женька. — Мне кажется, что у Кутырина тоже есть голос. Бас, как у Шаляпина. Только Мишка скромничает и от всех скрывает.

— Никакого баса у меня нет, — ответил Кутырин. — А вот если бы пьесу какую-нибудь поставили, тогда бы я сыграл. Я участвовал один раз. В роли медведя. Только жарко было очень в шкуре.

— Ладно, Степка, ты меня тоже запиши, — неожиданно вмешался Олег. — Я тоже буду выступать. Я буду… Нет, лучше ты пока не пиши, что я буду делать. Поставь знак вопроса.

Женька и Шурик, шептавшиеся о чем-то в уголке, закричали чуть ли не в один голос:

— И нас запиши!

— Тоже под вопросом! — крикнул Шурик.

— Нет, поставь лучше три восклицательных знака! — заорал Зажицкий.

Пончик заявил, что прочитает басню Крылова. Костя и Лешка сказали, что они подготовят какой-нибудь акробатический номер. И только Кузя Парамонов тихо сидел в сторонке, не принимая участия в атом шумном и веселом составлении программы. Он сидел и теребил в пальцах кончик своего галстука. Ребята так давно уже привыкли к нему, что совершенно не замечали его хромоты. И сейчас, даже не вспомнив о ней, Степка спросил так же, как спрашивал других:

— Кузя, а ты что будешь делать?