Славка здорово загорел. Еще бы! Почти целых два месяца пробыл в лагере. Но о последних днях лагерной жизни он вспоминал с неудовольствием.

— Как зарядил дождь! Ну! Холодище! Пока от корпуса до столовой дойдешь — весь мокрый…

В Москве тоже стояли холода и лили дожди. Но Дора с Милой сказали, что это пустяки. Наперебой, треща без умолку, рассказывали они о метро, о Красной площади, о широченных московских улицах, где столько автомобилей — жуть! — переходить с одной стороны на другую страшно-престрашно!..

Зато пришлось же поудивляться и поахать Славе, Доре и Миле, когда ребята принялись рассказывать им о своем отряде, о ремонте, уголке, об Андрее и Грише, о разведке во дворах… А когда Степку снова — в который уже раз! — заставили повторить историю про иностранцев — туристов, искателей клада, — Славка, Дора и Мила совсем уж вытаращили глаза.

— Вы нас тоже запишите в отряд, — щебетали девочки. — Мы тоже хотим в разведку ходить.

— И меня примите, — сказал Слава.

Вовка важно усмехнулся.

— Хо-хо! Думаете, так просто? Сперва надо какой-нибудь выдающийся поступок совершить.

— А ты что совершил? — спросил Слава.

— Я?

Вовка, должно быть, совсем уже собрался расхвастаться, но, встретив суровый взгляд Олега, смутился и сказал:

— Мы все работали. И на Ленинской дежурили… Вообще-то можно принять, — добавил он. — Вроде как кандидатами.

Так и записали в отряд новичков — кандидатами.

Рано, очень рано пришла в нынешнем году осень. И как неожиданно пришла! Восьмидесятилетний старичок Василий Михеич, жилец из соседнего дома, каждый день аккуратно заходивший в красный уголок, чтобы почитать газету, говорил, что за всю свою жизнь не помнит такой ранней осени.

Иногда, правда, выдавались и сухие солнечные дни. Они были редки, и потому в такие деньки ребята спешили отправиться куда-нибудь всем отрядом, чаще всего — к монастырю.

В один из таких дней, вернувшись во двор часов в пять, веселые и разгоряченные, они застали возле «кают-компании» Севку Гусакова.

Севка скучными глазами поглядывал на Гошкины окна и время от времени уныло свистел. Увидев ребят, он съежился и посторонился, уступая дорогу. Он молча провожал их взглядом и вдруг окликнул:

— Лешка!

Хворин обернулся. Остановились и замолчали все ребята.

— Поди-ка, Леш! — позвал Гусаков.

— Чего тебе?

— Иди, не бойся.

— А чего мне тебя бояться? — усмехнулся Лешка и неторопливо подошел к бывшему приятелю.

— Останемся, — тихо сказал Степка. — Вдруг подерутся?

Но Гусаков, кажется, не намеревался драться.

— Здоро́во, — кивнул он, когда Лешка приблизился.

— Здоро́во.

— А классно ты тогда плясал, — сказал Севка, и лицо его оживилось.

— Ну, плясал и плясал, — хмуро ответил Хворин. — Говори, что надо?

Хотя Лешка и Севка разговаривали тихо, ребята, насторожившись, слышали каждое слово.

— Слышь, Леша, — сказал Севка. — Правду говорят, будто ты в ремесленное поступил?

— Правда. В общежитии буду жить.

— Слышь, Леша, — спросил Севка. — А мне нельзя? Надоело.

— Чего надоело?

— Да все. Так… — Гусаков неопределенно махнул рукой. — Вот надоело так… Скучно.

— Не знаю, — мотнув головой, ответил Хворин. — Не знаю, примут или нет.

В эту минуту в воротах показался Андрей. Он остановился на миг, словно любуясь этой живописной сценой: Лешка и Севка друг против друга, а неподалеку — ребята, сбившиеся в кучку, с встревоженными лицами.

— Старые друзья встретились! — сказал он, подходя к Лешке и Севке. — По какому поводу конференция?

Увидав командира, ребята окружили его.

— Вот Севка спрашивает, можно ему в ремесленное устроиться или нет, — объяснил Лешка, словно стыдясь, что он остановился и заговорил с Гусаковым.

Андрей внимательно взглянул на Севку.

— А учиться будешь? — спросил он.

— Буду! — с неожиданной убежденностью воскликнул Севка. — Обязательно буду!

— Ладно! Тогда поговорю в комитете, — кивнув, сказал Андрей.

Наступило молчание. Севка поковырял носком ботинка землю и сказал:

— А здорово ты плясал… Хороший концерт.

— Может, ты тоже участвовать хочешь? — вдруг спросил Андрей. — А то мы собираемся еще один концерт устроить — в честь начала нового учебного года.

Степка взглянул на командира удивленно. О концерте разговора еще ни разу не было.

— А что делать? — торопливо спросил Севка.

— Там посмотрим. У нас как раз сегодня обсуждение… — Андрей незаметно подмигнул ребятам. — Заходи в красный уголок.

— А можно?

— Отчего же нельзя?

— Так я… Это… В другом доме… И не на вашей улице живу.

— Мало ли что. У нас в отряде есть ребята и с Почтовой, и с Гоголевской, и с Октябрьской…

Во двор шаркающей походкой вошел Гошка. Его, очевидно, тоже поразила увиденная сцена — Севка, окруженный ребятами.

— Эй, Севка! — крикнул он. — Иди сюда. Дело есть.

Гусаков оглянулся. Потом виновато взглянул на Андрея, на Лешку, на ребят.

— Ну, пошли, братки, — заторопился вдруг командир. — Обсудить надо, что и как.

Вместе с Андреем ребята двинулись к красному уголку. Севка остался посреди двора, растерянно глядя то им вслед, то на шагающего к нему Гошку.

Уже спускаясь по лестнице, Степка обернулся и увидел, как Севка, махнув рукой, побежал. Он бежал за ними, а Гошка стоял, разинув рот и растерянно мигая.

— Ага! Наша взяла! — радостно сказал Андрей.

В эти дни посетителей в красном уголке стало больше. А в дождливые вечера их набиралось столько, что не хватало всем места.

Дежурства теперь устанавливались по расписанию. Это расписание — разграфленный листок бумаги с числами и фамилиями ребят — висело в отрядной комнате на стене.

Севка Гусаков прибегал теперь в красный уголок чуть ли не каждый день. Лешка учил его плясать чечетку. Наука Гусакову давалась с трудом — он был очень неповоротлив. Впрочем, Севка оказался неожиданно очень упорным учеником. Он и сам видел, что чечетка у него не получается, но упрямо твердил:

— Ничего. Выйдет.

До начала учебного года оставался еще целый месяц, и репетиции к концерту проходили не в такой лихорадочной спешке, как первый раз.

Очень часто в красный уголок наведывался Гриша. Его здесь ждали. Особенно толстый жилец, рьяный поклонник шашек.

Ребята тоже частенько забегали к Грише — навестить. Но только уже не в мастерскую, а в новую квартиру в доме на Почтовой. Мастерская была закрыта. Гриша начал работать на заводе. По его просьбе Лешка старательно написал объявление на листке картона:

Это объявление Лешка и Степка собственноручно приколотили гвоздями к двери бывшей Гришиной мастерской.

Всего несколько дней Гриша работал на заводе. А как он изменился за эти дни! Прямо не узнать. Раньше, бывало, прибегая в его каморку, Степка часто заставал мастера небритым и хмурым, перепачканным сажей. А теперь! Всегда гладко выбрит, всегда в чистой выглаженной рубашке. Даже сутулая спина его распрямилась, и он казался выше и стройнее. Только руки остались такими же, все в мелкой паутинке въевшейся в кожу металлической пыли и машинного масла. Эту паутинку нельзя было уже смыть никаким мылом.

Ребята, как и прежде, собирались в красный уголок рано утром. Если не было дождя, шли на Ленинскую, в распоряжение старшины Комарова. А если лил дождь и на улицу носа нельзя было высунуть, находилось много дел и в самом красном уголке. Готовились к концерту, подшивали газеты, подметали пол или протирали стекла чистой тряпкой.

Дежурный наводил порядок в шкафу с инвентарем, Шурик, Женька и Лешка трудились над очередным номером «Ракеты», уже третьим по счету. Часто затевали какую-нибудь игру или просто заводили разговор о разных разностях.