— Погодите! — воскликнул председатель, — Так вы и есть тот самый отряд особого назначения, про который в нашей газете писали?

— Ага! Это про нас писали! — подтвердил Женька.

В дверь заглянула обеспокоенная шумом секретарша. Вероятно, ей редко приходилось слышать, чтобы в кабинете председателя стоял такой гам. Когда дверь за ней закрылась, председатель сказал:

— Вот что, друзья, не будем беспокоить нашу Веру Ивановну. Давайте потише.

Ребята смущенно замолчали. А председатель горисполкома, подойдя к столу и что-то записав на листке бумаги, продолжал:

— Договоримся так. Комната для вашего подшефного будет. Можете не беспокоиться. А теперь… — Он сел за стол и взглянул на часы. — У нас еще есть минут пятнадцать времени… Расскажите-ка про ваш отряд.

Степке и Тане не терпелось поскорее рассказать Грише о том, что скоро — они были уверены, что скоро, — он переедет в другую, новую, просторную — они были убеждены, что в просторную, — комнату. Запыхавшись, влетели они в мастерскую и запрыгали вокруг мастера, глядевшего на них с недоумением. Наконец успокоившись первой, Таня сказала Степке:

— Ну, теперь, Степа, давай говори ему. А то я не сумею.

Гриша пристально следил за Степкиными знаками. Потом он опустил голову и о чем-то задумался.

— Что это он? — спросила Таня с удивлением. — Может, ему не хочется переезжать?

Но тут мастер поднял голову. Он посмотрел на Степку и на Таню, обвел взглядом стены мастерской и вдруг с какой-то непонятной решимостью тряхнул головой. Словно сказал про себя: «Да, пусть будет так». После этого улыбнулся и «заговорил». И первые же энергичные жесты мастера все объяснили Степке и Тане.

Нет, он вовсе не жалеет, что ему надо будет расстаться с этой тесной и душной комнатушкой. И задумался он сейчас не об этом. Он думал о другом. Сегодня утром к нему пришли три человека. Три незнакомых человека, которых Гриша сначала принял за обычных заказчиков. Но в руках у них не было ни электрических утюгов, ни дырявых кастрюль, ни перегоревших плиток. И в одном из них мастер сразу же узнал того молодого парня в синей морской форменке, с которым он познакомился в день открытия красного уголка. Вторым гостем был пожилой усатый человек с сильными большими руками. Стоило только взглянуть на эти руки, чтобы сразу догадаться, что человек этот старый рабочий. Третий, помоложе, был одних с Гришей лет.

С напряжением следя за быстрыми точными движениями рук глухонемого мастера, Степка торопливо «переводил» Тане то, что «рассказывал» Гриша.

Эти неожиданные гости не знали азбуки глухонемых, продолжал мастер. Но он, Гриша, недаром учился понимать слова по движению губ, и недаром еще давно, в детстве, мать учила его читать и писать по-русски. И он понял, что эти три человека пришли с завода. Он был им нужен, им и их товарищам на заводе. Они пришли просить его работать вместе с ними. С ними и их товарищами.

Что он мог им ответить? Если говорить правду, ему и самому надоели эти кастрюли и утюги. Ведь его руки могут делать вещи гораздо посложнее, чем плитки и заплаты для корыт. Но он не привык быть среди людей. Слишком много зла причинили ему люди. Вот только с ними, с ребятами, он чувствует себя просто и спокойно. Только их он по-настоящему рад видеть. Но эти люди… Тот, в матросской одежде, совсем молодой, и другой, старик с седыми усами, и третий, Гришин ровесник, — они не похожи на тех, с кем до сих пор приходилось сталкиваться глухонемому мастеру. У них честные лица, и слова их честны.

Утром он не сказал этим людям с завода ни «да» ни «нет». Трудно, очень трудно отказаться от своей уединенной жизни. Но как ему хотелось сказать «да»! Как хотелось ему пойти с этими людьми к их машинам! К их товарищам, которые, он уверен, не будут смеяться над ним оттого, что он не слышит и не может говорить… Но теперь!.. Теперь он твердо решил. Он начнет новую жизнь. Он скажет «да». Он пойдет на завод.

Гриша положил руки на колени и вопросительно взглянул на ребят, словно хотел узнать у них, что они скажут, правильным ли считают они его решение. И Таня со Степкой поняли этот безмолвный вопрос.

— Конечно, правильно! — воскликнула Таня. — Степа, ты ему скажи, что правильно!

Но объяснять Степке не пришлось. Мастер и так понял, что он и Таня одобряют его решение…

Степка и Таня возвращались из мастерской, взволнованно обсуждая новость. Гриша будет работать на заводе! Вот удивятся ребята, когда узнают!.. И, уже подходя к Таниному дому, Степка сказал:

— А хорошо, Таня! Правда?

— Конечно, хорошо, — согласилась она. — Разве можно всю жизнь паять кастрюли и чинить утюги?

— Нет, ты не понимаешь! Хорошо, когда все люди на свете бывают счастливые!

— Да, это очень хорошо, — согласилась Таня. — Только… Только так не бывает, чтобы все, все были счастливыми.

— Я знаю, так не бывает, — кивнул Степка. — Но вот, например… Например, построили новый дом. Каменщики, штукатуры… В этот дом приедут новые жильцы. Уедут из таких вот комнатушек, как у Гриши… Вот я думаю, — продолжал он взволнованно, — Я думаю, самое большое счастье — это если из-за тебя счастливы другие люди…

— Каменщики и штукатуры… — задумчиво повторила Таня. Она вздохнула и поднялась на ступеньку к двери своего подъезда. — До свиданья, Степа.

Он с тревогой взглянул на нее.

— Таня, что ты? У тебя что-нибудь случилось?

— Нет, ничего. Ты это правильно сказал: самое большое счастье — это если из-за тебя счастливы другие люди…

Она исчезла в дверях, а Степка остался стоять на тротуаре, с удивлением глядя ей вслед. Что с ней приключилось? Почему она стала вдруг такой грустной? Может быть, он сболтнул какую-нибудь глупость?

Недоуменно размышляя, Степка возвращался домой. У дома номер двадцать он вдруг остановился. На противоположной стороне, на тротуаре стоял барон — седой высокий турист-иностранец. Он стоял и смотрел на окна дома, где жил Вовка Пончик. Его лицо было сосредоточенно и могло даже показаться сердитым. Он смотрел и хмурился и, казалось, о чем-то думал с неудовольствием. Может быть, он жалел, что не умеет говорить по-русски и не может спросить, что это за старинное здание с колоннами? И Степка — в какой уж раз! — пожалел, что не знает как следует немецкого языка. Можно было бы сейчас подойти к этому иностранному гостю и рассказать ему, что этот дом когда-то принадлежал его земляку — немцу фон Гольцу, который удрал из Советской страны давным-давно, в 1917 году. Впрочем, это могло бы и не понравиться туристу. Нет, лучше уж рассказать, какие подвалы и подземные коридоры тянутся под этим домом, рассказать, что в этих подвалах будто бы зарыт драгоценный клад. Только никто не знает где…

Между тем иностранец заметил Степку, стоявшего и глазевшего на него. Наверно, он забыл, что видел его утром у церкви, потому что, еще больше нахмурившись, он вдруг круто повернулся и зашагал прочь. Очевидно, ему было неприятно, что на него уставились, будто на какую-нибудь диковинку. Степке стало неловко. Вот взял да и смутил человека, не дал ему полюбоваться старинным особняком.

Домой Степка прибежал, распираемый от нетерпения поделиться с отцом и матерью впечатлениями этого необыкновенного дня. И мальчишка с Почтовой, Саня, которому чуть было не дали по шее и который оказался таким интересным — настоящим ботаником; и иностранцы с их автобусом; и исполком; и то, что Гриша теперь будет работать на заводе…

Обжигаясь горячими макаронами, Степка тараторил без умолку, хотя мать несколько раз покрикивала на него за то, что он болтает за едой. Но когда мать пошла на кухню за чаем, Степка все же успел рассказать отцу, что Гриша собирается пойти работать на завод и что у него в мастерской сегодня утром были три человека — рабочие с завода — Андрей Голубев и еще какие-то двое.

— Что были — я знаю, — кивнул отец. — Андрей, Василий Кузьмич, мастер наш, ну, и я.

— Ты?

— Ну да. Что ж тут такого? Давно уж пора ему бросить свои кастрюли. Ведь у него руки золотые. А он их к настоящему делу приложить не может.