Степка даже подпрыгнул, чтобы лучше видеть. Но какой-то толстяк совсем загородил от него подходивший к перрону поезд.

А когда толстяк махнул кому-то рукой и побежал вдоль вагона, Степка увидел, что отец уже обнимается и целуется с дедушкой Арсением.

— А это никак Степан?! — воскликнул дедушка, посмотрев на подходившего Степку. — Нет, ты мне скажи, Егор, чем ты его кормишь? С чего он у тебя так растет? Ну-ка, дай я тебя поцелую! Ну-ка… Ну-ка… — приговаривал он, крепко обнимая Степку и чмокая его в обе щеки. — Ишь, вымахал! Скоро меня перерастет!

Конечно, дедушка Арсений шутил. Перерасти его было невозможно. Огромный, плечистый, с жилистыми сильными руками, он даже над отцом возвышался почти на целую голову. А отец у Степки был роста немаленького. На вид этому могучему старику никак нельзя было дать его шестидесяти семи лет. Держался он прямо, голубые глаза под седыми насупленными бровями смотрели живо и задорно.

— Ну, пошли, — сказал дедушка Арсений и взял чемоданы. Их было два. Один — перевязан веревкой. Дедушка смущенно объяснил, что еще на вокзале в Москве случайно сел на него и продавил крышку.

Когда шли к автобусной остановке, когда дожидались автобуса и после, всю дорогу до самого дома, дедушка Арсений удивлялся, как изменился город с прошлого года, пока он тут не был.

— Ты смотри, Егор, — говорил он отцу, с изумлением оглядываясь по сторонам, — сколько домов вокруг понастроили! Не узнать Вокзальной площади! И вон там еще один начали!..

Для Степки эти новые дома вокруг вокзала давно уже не были диковинкой. Они росли у него на глазах. Но даже и он порой удивлялся. Так был он поражен, когда весь класс осенью ездил на экскурсию в городской краеведческий музей. В этом музее Степка был, когда учился в четвертом классе. С того времени ему ни разу не доводилось бывать на улице Чехова, где стояло здание музея — большой серый дом с колоннами. Тогда вокруг этого здания жались друг к другу низенькие деревянные домики, уцелевшие в дни войны, с палисадниками. И вдруг оказалось, что домиков больше нет. Новые корпуса жилых домов окружили здание музея, и оно рядом с ними само стало казаться старым и неуклюжим.

Ясно, что дедушке Арсению, который помнил город, когда в нем были одни лишь деревянные дома, сейчас в диковинку эти многоэтажные домищи!

Но особенно разошелся дедушка, когда автобус покатил по улице к центру.

— Это что же, театр новый? — кричал он, показывая в окно.

— Клуб, дядя Арсений, — отвечал отец, смущенно поглядывая на пассажиров. — Клуб кондитерской фабрики.

— Ну да! Я же и говорю — клуб. Не было его тут в прошлом году. А это что за башня? Ретрансляционная вышка? Телевиденье, значит, будет?

Пассажиры оглядывались на шумного соседа и украдкой улыбались.

Дома, едва войдя в комнату, дедушка Арсений занялся распаковкой чемоданов.

— Это старуха моя положила, — говорил он, вытаскивая и выкладывая на стол какие-то банки и свертки. — Будто в голодный край еду, право слово!..

Жену дедушки Арсения Надежду Васильевну Степка ни разу в жизни не видел. Зато слышал о ней много. О ее невероятной рассеянности дедушка рассказывал легенды. Если она собиралась куда-нибудь уезжать, то непременно попадала не на тот вокзал, от которого отходил поезд. Если приглашала кого-нибудь в гости, то, случалось, забывала об этом и уходила с дедушкой в кино, а обиженные гости два часа топтались около дверей. Однажды взяла она билеты в Малый театр, а дедушку повела в Художественный. Хорошо, что театры были недалеко один от другого.

— Ну конечно! — воскликнул дедушка Арсений, вытаскивая из чемодана вслед за банками и свертками кусок какой-то вязаной ткани с воткнутыми в нее блестящими длинными спицами. Моя Надежда верна самой себе. Вязанье свое сунула мне в чемодан. Теперь неделю будет искать по всей квартире. Батюшки! — закричал он еще громче. — И очки положила! Свои очки! Что же она теперь будет делать без очков-то?

— Можно телеграмму дать, чтобы не искала напрасно, — посоветовал отец. — Степка после ужина сбегает на телеграф и отправит. Как-нибудь пока обойдется без очков.

Дедушка привез из Москвы подарки. Матери — пуховый платок, отцу — новенькие кожаные перчатки.

— А это, Степан, тебе, — торжественно произнес он, вынимая из чемодана коричневый кожаный футляр. — Думал, думал, что тебе привезти, и придумал. Владей, помни деда!

«Фотоаппарат!» — было первой мыслью, от которой Степку бросило в радостный жар. Но в футляре лежал не фотоаппарат, а большой полевой бинокль на тонком длинном ремешке.

— Цейссовский, — сказал дедушка Арсений, с удовольствием глядя на порозовевшее от радости лицо внука. — Сам с убитого белогвардейского офицера снял. Под Волочаевкой. Хранил на память. А теперь пусть у тебя будет. Смотри береги. Вещь исторически ценная.

Степка приставил бинокль к глазам, покрутил колесико, и далекий завод с дымящей трубой оказался прямо перед ним, сияя окнами, в которых голубели лампы дневного света.

— Зря вы ему, дядя, такие подарки делаете, — сказала мать. — Не стоит он того. Сегодня из школы тройку принес. По немецкому языку…

— По немецкому? — воскликнул дедушка Арсений с притворным негодованием. — Ай-яй-яй!.. По немецкому тройку? Шпрехен зи дойч? Гутен таг!.. Весь в меня. Я тоже, помню, на рабфаке никак не мог немецкого осилить. Ну, правда, причина была.

— Давай-ка, Клавдюшка, на стол накрывать, — сказал отец. — Пора ужинать.

— Да у меня уж все готово, — ответила мать. — Ну-ка, Степан, помоги мне. Тарелки поставь. Вилки, ложки достань из буфета.

Степке было очень неудобно с биноклем на шее расставлять тарелки, он не снимал его, пока не сел за стол.

Мать внесла дымящуюся сковороду, а отец откупорил бутылку портвейна. Вино он налил деду, матери и себе, а Степка получил стакан клюквенного морса.

Дедушка ел, хитро поглядывая на Степку, подмигивая, и вдруг сказал:

— Так вот, шпрехен зи дойч, Степан. Ты мне обязательно напомни. Я тебе расскажу, за что немецкий язык невзлюбил. И, между прочим, жалел потом, что в свое время не изучил иностранный язык. Обязательно напомни.

— Ладно, дедушка, напомню, — кивнул Степка.

За ужином дедушка Арсений все время расспрашивал Степку, как у него идут дела в школе, и, между прочим, спросил, собирают ли ребята металлолом.

— А как же? — кивнул Степка. — Собираем!

— Вот и у нас в Москве тоже… по улицам ребятня тачки возит. А на них и ведра, и корыта, и кровати ржавые. Я одну такую компанию остановил и спрашиваю: «На что же вы это железо собираете?» А они в ответ: «На строительство нефтепровода «Волга — Центральная Европа». А вы что же? Тоже для этого нефтепровода металл собираете?

— Тоже. Наш отряд уже много собрал…

Когда поужинали, отец сказал:

— Ну, Степка, сыт? Давай-ка дуй на телеграф. Вот тебе деньги. А телеграмму, дядя Арсений, ты уж сам составь.

Дед Арсений долго сидел над листком бумаги. Степка уже успел одеться и ждал, стоя у двери и поглядывая на бинокль, висевший на стене на гвоздике. Если бы можно было бежать не на телеграф, а к ребятам, он непременно бы захватил бинокль с собой.

— Возьми-ка, Степка, дедушкин чемодан, — сказал отец, — и поставь в коридоре.

— Незачем его ставить, — возразил дедушка, складывая листок с написанным текстом телеграммы. — Куда он годится, сломанный? Дай везти мне отсюда нечего. Все вещи в один сложатся.

Спрятав листок в карман, Степка выволок поломанный чемодан в коридор. «А не занести ли его по дороге к Грише? — подумал он. — Починит так, что будет словно новенький!..» И Степка выбежал с чемоданом на улицу.

…Был уже десятый час, но в крохотном окошке Гришиной каморки горел свет. Степка толкнул дверь и втащил чемодан в мастерскую.

Гриша пил чай из большой кружки. Увидав Степку, он обрадованно закивал головой, а взглянув на чемодан, с хитрой усмешкой спросил, куда это Степка собирается уезжать. Нелегко Степке было объяснить, что к нему из Москвы приехал дедушка и что этот чемодан его, но Гриша все понял. Рассказал Степка и про чудесный подарок — бинокль на длинном ремешке. И это Гриша тоже понял. А когда мальчик показал ему продавленную крышку чемодана, мастер с готовностью кивнул и перевернул три листка календаря. Он, будто извиняясь перед Степкой за такой долгий срок, показал на верстак, забитый плитками и утюгами. У стены на полу стоял голубой пылесос, похожий на ракету. Должно быть, это был тот пылесос, который испортился сегодня у Вовки Пончика.