Разговор, до этого шедший вполголоса, теперь возвысился почти до крика. Враждебность просто повисла в воздухе, и губы археолога сомкнулись в тонкую нить.

Он сам на это напросился, с горечью решил он про себя. Он не попал бы в подобную переделку, если бы сидел и молчал, если бы не стал испытывать силу дурацкой терпимости на людях, которым она совершенно не нужна.

Он примирительно сказал:

— Мистер Грин, я не просил вас присоединяться ко мне, и я не был невежливым. Повторяю, я устал и хотел бы отдохнуть. Думаю, ничего необычного в этом нет.

— Послушайте. — Молодой человек поднялся со своего сиденья, гневным жестом отбросил сигарету и ткнул в своего противника пальцем. — Не нужно вести себя со мной так, как будто я собака или что-то в этом роде. Вы, вонючие Внешние, являетесь сюда со своими прекрасными рассуждениями и надменностью и думаете, что это дает вам право топтать нас всех. Мы этого терпеть не намерены. Если вам это не нравится, можете убираться туда, откуда явились. Думаете, я вас испугаюсь?

Алварден отвернулся и неподвижным взором уставился в окно.

Грин больше ничего не сказал и снова занял собственное место. Со всех сторон несся взволнованный шепот, на который Алварден не обращал внимания. Он скорее чувствовал, чем видел, обращенные на него пронзительные и недовольные взгляды. Но всему приходит конец, пришел конец и этому инциденту.

На него перестали обращать внимание, и он закончил путешествие в одиночестве и молчании.

Посадка в аэропорту Чика была приятной. Вид с воздуха «лучшего города на Земле» заставил Алвардена улыбнуться, но, тем не менее, он нашел это место неплохой заменой тревожной и недружелюбной атмосферы самолета.

Он проследил за разгрузкой багажа и размещением его в бьюхиле. По крайней мере, здесь он был единственным пассажиром, поэтому если он воздержится от бесполезных разговоров с водителем, все должно благополучно обойтись.

— Дом Совета, — сказал он водителю, и они отправились.

Так Алварден впервые попал в Чику, и появился он здесь как раз в тот день, когда Иосиф Шварц бежал из своей комнаты в Институте Атомных Исследований.

Грин наблюдал за отъездом Алвардена с горькой полуусмешкой. Он извлек из кармана маленькую красную записную книжку и внимательно изучил ее. Удалось немного вытянуть из пассажиров, несмотря на историю насчет своего дяди, которую он раньше использовал с хорошими результатами. Старикан пожаловался на людей, живущих дольше своего времени, и обвинил в «соучастии» Древних. Это могло бы заинтересовать Братство. Но старик все равно через месяц подъедет к Шестидесяти. Нет смысла записывать его имя.

А вот с Внешними — другое дело. Он с видимым удовольствием отметил: Бел Алварден, Баронн, сектор Сириус, любопытство насчет шестидесяти, не хочет говорить о своих намерениях, прибыл в Чику на коммерческом самолете в 11 вечера по чикскому времени, 12 октября — ярко выраженные антиземные настроения.

Может быть, на этот раз ему действительно повезло. Собирать всякие замечания циников — нудная работа, но такие вот вещи могут сработать.

Братство должно получить его рапорт менее чем через полчаса. Он лениво побрел с поля.

Доктор Шент в двадцатый раз пробежал книгу записей об опыте, потом посмотрел на вошедшую в его кабинет Полу. Она хмурилась, надевая лабораторный халат.

— Отец, неужели ты еще не поел?

— А? Конечно, поел… О, что это?

— Это ленч. То есть был когда-то ленч. То, что ты съел, было когда-то завтраком. Ну, скажи, есть ли смысл в том, что я готовлю еду и приношу ее сюда, если ты не думаешь ее есть. Уж лучше тебе тогда ходить домой.

— Не волнуйся. Я все съем. Я не могу прерывать важный эксперимент ради еды.

Взгляд его загорелся весельем.

— Ты не представляешь себе, — сказал он, — какой добрый человек этот Шварц. Я говорил тебе о строении его черепа?

— Ты говорил мне, что оно примитивное.

— Но это не все. У него тридцать два зуба: четыре коренных сверху и снизу, слева и справа, считая один искусственный, должно быть, самодельный. По крайней мере, мне никогда не приходилось видеть мост, который имел бы металлические зубы и соединял их с естественными зубами… Но ты видала кого-нибудь с тридцатью двумя зубами?

— Я не хочу считать у людей зубы, отец. А какое верное число… тридцать восемь?

— Это так же верно, как космос… но я еще не закончил. Вчера мне сделали анализы пищеварительных органов. И, как ты думаешь, что мы нашли?.. Угадай!

— Кишки?

— Пола, ты нарочно меня дразнишь, но мне все равно. Можешь не гадать, я тебе скажу. У Шварца имеется аппендикс длиной в три с половиной дюйма, и он открытый. Великая Галактика! Я справился в Медицинской школе — осторожно, конечно. Аппендиксы практически не бывают длиннее, чем полдюйма, и они никогда не бывают открытыми.

— Что же это означает?

— Да он же ходячий атавизм, просто допотопность какая-то. — Шент поднялся с кресла и принялся расхаживать по комнате. — Вот что я тебе скажу, Пола. Я не думаю, что мы позволим Шварцу уйти. Он — слишком ценный экземпляр.

— Нет, нет, отец, — быстро проговорила Пола. — Ты не можешь этого сделать. Ты обещал фермеру вернуть Шварца. И ты должен сделать это ради самого Шварца. Он несчастен!

— Несчастен! Но мы же обращаемся с ним, как с богатым Внешним.

— Какая разница? Бедняге нужны его люди и его ферма. Он прожил там всю жизнь. А теперь он пережил пугающее впечатление — болезненное, судя по всему, что я знаю, — и разум его работает по-другому. Он не ждет, что его поймут. Мы должны подумать о его человеческих правах и вернуть его домой.

— Но, Пола, требования науки…

— Ах, перестань! Причем тут требования науки? Что скажет Братство, когда услышит о твоем самодеятельном эксперименте? Ты думаешь, ему есть дело до требований науки? Подумай о себе, если не хочешь подумать о Шварце? Чем дольше ты его будешь держать, тем больше шансов, что об этом узнают. Ты отправишь его домой завтра вечером, как и договорились, слышишь?.. А сейчас я пойду и узнаю, не нужно ли Шварцу что-нибудь перед обедом.

Не прошло и пяти минут, как она вернулась, бледная и потрясенная.

— Отец, он ушел!

— Кто ушел? — непонимающе спросил Шент.

— Шварц же! — крикнула она, не сдерживая слез. — Ты, должно быть, забыл запереть дверь.

— Когда?

— Не знаю. Ты давно вернулся?

— И пятнадцати минут не будет. Я пробыл здесь минуту-другую до твоего прихода.

— Тогда ладно. — Внезапно она сделалась очень решительной. — Я побежала. Может, он блуждает по окрестностям. Ты останешься здесь. Если его поймают, то не должны связывать с тобой. Понимаешь?

Шент смог только кивнуть головой.

Иосиф Шварц не почувствовал особого волнения, когда поменял больничное заключение на широты города. Он не обманывал себя тем, будто имеет определенный план действия. Он знал, и знал хорошо, что просто импровизирует.

Если им и руководил какой-то рациональный интерес (хоть сколько отличный от слепого желания поменять затворничество на какую-нибудь деятельность), то это была надежда, что случайно какая-нибудь грань жизни вернет ему ускользнувшую память. Если только он действительно оказался жертвой амнезии, в чем он не был полностью уверен.

Первые впечатления от города не доставили ему, однако, радости. Дело шло к вечеру, и в солнечном свете Чика казалась молочно-белой. Здания выглядели будто построенными из фарфора, как фермерский дом, который он увидел первым.

Глубоко укоренившееся чувство подсказывало ему, что город должен быть коричневым и красным. И что он должен быть гораздо грязнее. Он был уверен в этом.

Он медленно брел, и ему почему-то казалось, что систематичность его поисков организованнее от этого не будет. Он знал это, сам не понимая, почему он это знает. Если говорить точнее, то за последние пять дней он обнаружил в себе растущую чувствительность к «атмосфере» и «ощущению» окружающих его вещей. То была странность его разума с тех пор… с тех пор…