— Имело место какое-нибудь насилие?

— Нет, сэр.

Лицо полковника не отразило никаких чувств. В этом, по крайней мере, он был натренирован.

— Подготовьте артиллерию и воздушные суда… всех людей по местам. Никакой стрельбы, только в случае самозащиты. Понятно?

— Да, сэр. Землянин с белым флагом просит аудиенции.

— Приведите его сюда. И приведите сюда секретаря Верховного Министра.

Потом полковник холодно посмотрел на Алвардена.

— Я надеюсь, вы понимаете, какими осложнениями мы вам обязаны?

— Я требую присутствия на интервью, — крикнул Алварден, почти не помня себя от ярости. — Я требую ответа: почему вы позволили мне сидеть здесь под арестом, а сами в это время вели переговоры с предателем? Утверждаю, что мне известно о том, что вы беседовали с ним раньше, чем приняли меня.

— Вы бросаете обвинения, сэр? — спросил полковник, и в голосе его зазвучала стальная нотка. — Если так, то высказывайте их более определенно.

— Никаких обвинений я не делаю. Но я напоминаю, что вы будете ответственны за свои действия, и что в будущем, если только оно будет, это будущее, вы поймете, что своим упрямством погубили своих же людей!

— Молчать! Во всяком случае я перед вами не отчитываюсь. Мы собираемся вести дела таким образом, каким считаем нужным. Это вам понятно?

Секретарь прошел в дверь, придерживаемую солдатом. На его ярких воспаленных губах играла холодная улыбка. Он поклонился полковнику и, судя по его лицу, никак не прореагировал на присутствие Алвардена.

— Сэр, — сказал полковник землянину, — я связался с Верховным Министром и сообщил ему, что вы присутствуете здесь, и о том, каким образом это произошло. Ваше прибытие сюда является… э… необычным, и моя обязанность освободить вас так быстро, как я только смогу. Тем не менее у меня здесь находится джентльмен, который, как и вы ему, предъявляет вам очень серьезные обвинения, и при сложившихся обстоятельствах мы должны расследовать…

— Я понимаю, полковник, — спокойно сказал секретарь. — Тем не менее, как я вам уже объяснил, этот человек, насколько мне известно, находился на Земле только два месяца или что-то в этом роде, так что его знание нашей внутренней политики минимально, если оно вообще существует. А это — плохое основание для каких бы то ни было обвинений.

Гнев вновь овладел Алварденом.

— Я — археолог по профессии, причем моей специальностью является Земля и ее обычаи. Так что мои знания об этой планете никак нельзя считать минимальными. В любом случае я не единственный, кто обвиняет.

Секретарь не смотрел на археолога ни теперь, ни позднее. Он обращался исключительно к полковнику. Он сказал:

— В это дело вовлечен один из наших местных ученых, человек, достигший конца нормальных Шестидесяти лет, страдающий манией преследования. В добавление, имеется еще один человек, чье прошлое не ясно и поведение странно. Все трое не могут выставить полновесное обвинение.

Алварден вскочил на ноги.

— Я требую, чтобы меня выслушали…

— Сядьте, — холодно и без малейшей симпатии в голосе сказал полковник. — Вы отказались обсуждать вопрос со мной. Пусть отказ остается в силе. Приведите сюда человека с белым флагом.

Это был еще один член Общества Древних. Даже движением век он не выдал волнения, охватившего его при виде секретаря. Полковник поднялся со своего стула и сказал:

— Вы говорили с теми людьми?

— Да, сэр.

— Я полагаю, что эти волнения и недозволенные сборища базируются на требовании вернуть вашего гражданина?

— Да, сэр. Он должен быть немедленно освобожден.

— Конечно! Тем не менее интересы закона и порядка и уважение к представителям Его Величества в этом мире требуют того, чтобы вопрос был решен не раньше, чем вооруженные люди разойдутся. Вы должны заставить их сделать это.

Полным любезности голосом секретарь проговорил:

— Полковник совершенно прав. Брат Кори, прошу вас, удалите всех. Я здесь в полной безопасности, и угрозы нет вообще — ни для кого. Вы понимаете? Ни для кого. Это — слово Древнего.

— Хорошо, брат. Я благодарен судьбе за то, что вы в безопасности.

Его вывели.

Полковник холодно бросил:

— Вы увидите, что сможете спокойно выйти отсюда, как только город вернется к нормальной жизни. Благодарю вас за сотрудничество.

И вновь Алварден вскочил на ноги.

— Я запрещаю вам. Вы хотите освободить потенциального убийцу целой человеческой расы, а мне запрещаете встречу с Прокуратором, когда это — просто мой долг, как гражданина Империи. — Потом, не помня себя от отчаяния, он вдруг бросил: — Неужели вы больше доверяете собаке-землянину, чем мне?

Голос секретаря звенел от едва сдерживаемого гнева.

— Полковник, я буду рад напомнить, что пришло мое время просить вас о встрече с Прокуратором. Обвинение в предательстве — дело серьезное, и подозрение по такому поводу — каким бы голословным оно ни было — может быть достаточным, чтобы перечеркнуть доверие ко мне моих людей. Я бы очень оценил предоставленную мне возможность доказать Прокуратору, что никто не может быть более лоялен по отношению к Империи, чем я.

Официальным голосом полковник сказал:

— Я разделяю ваши чувства, сэр, и готов признаться, что будь я на вашем месте, мои желания были бы теми же. Вы делаете честь моей расе, сэр. Я попытаюсь связаться с Прокуратором.

Алварден не сказал больше ничего, пока его не отвели обратно в камеру.

Он избегал взглядов остальных. Долгое время он сидел молча, зажав зубами костяшку указательного пальца.

Наконец, Шент сказал:

— Ну, что?

Алварден покачал головой.

— Я только все испортил.

— Что вы сделали?

— Вышел из себя, обвинил полковника, ничего не доказал… Я не дипломат, Шент.

Внезапно он ощутил потребность в защите.

— Ну что я мог сделать?! — воскликнул он. — Вялкис уже побывал у полковника, так что я не мог ему доверять. Что, если ему предложили жить? Что, если он уже в курсе всего? Я знаю, это дикая мысль, но я не мог рисковать. Я был слишком подозрителен. Я хотел сам повидаться с Энниусом.

Физик вскочил на ноги, заложил руки за спину.

— Ну и что… Энниус приехал?

— Думаю, он должен приехать. Но только по просьбе Вялкиса, но вот этого-то я не понимаю.

— По собственной просьбе Вялкиса? Тогда Шварц был прав.

— Да? А что говорит Шварц?

Пухлый землянин сидел в своем углу. Когда глаза присутствующих обратились к нему, он пожал плечами и беспомощно развел руками.

— Я поймал Прикосновение Разума секретаря, когда его проводили мимо нашей комнаты. Он действительно имел с полковником долгий разговор, как вы и говорили.

— Я знаю.

— В Разуме офицера нет предательства.

— Да? — В голосе археолога было сожаление. — Значит, мои догадки были неверны. Когда Энниус приедет, я извинюсь. А что Вялкис?

— В его Разуме нет ни беспокойства, ни страха. Только ненависть. И больше всего он ненавидит вас — за то, что вы взяли его в плен и притащили его сюда. Вы страшно ранили его достоинство, и он настроен посчитаться с вами за это. Я видел его обрывки мечтаний. О себе, единственном, правящем Галактикой, о том, как мы, со всеми нашими знаниями, не сможем его остановить. Он одержит над нами верх, а потом сметет нас со своего пути и посмеется над нами.

— Вы хотите сказать, что он готов рискнуть своими планами, своей мечтой об Империи ради того, чтобы досадить нам? Но это безумие!

— Я знаю, — твердо сказал Шварц. — Он и есть безумец.

— И он считает, что преуспеет?

— Да.

— Тогда вы должны помочь, Шварц. Нам нужен ваш Разум. Слушайте меня…

Но Шент покачал головой.

— Нет, Алварден, мы не можем действовать таким образом. Когда вы ушли, я разбудил Шварца, и мы обсудили с ним дела. Его внутренняя сила, которую он может описать очень смутно, не находится под наилучшим контролем. Он может остановить человека, парализовать его или даже убить… Более того, он способен контролировать крупные мускулы даже против воли его обладателя, но не более того. В случае с секретарем он не мог заставить говорить его. Мелкие мускулы, управляющие голосовыми связками, оказались выше его власти. Он не смог скоординировать движения секретаря настолько, чтобы заставить его вести машину, даже его равновесие во время ходьбы он поддерживал с трудом. Становится очевидным, что мы не можем контролировать, например, его до такой степени, чтобы заставить издать приказ или написать его. Я думаю над этим. Видите ли… — Шент покачал головой, и голос его упал.