Силы быстро возвращались к нему. Ему разрешили одеться и вставать и кормили уже не только кашей.

Был ли он тогда болен амнезией? Лечили ли его от этого? Был ли именно этот мир нормальным и естественным, в то время, как тот мир, который он помнил, был лишь фантазией, порожденной амнезией мозга?

Ему так и не позволили выходить из комнаты, даже в коридор. Что же тогда — он пленник? Может быть, он совершил преступление?

Человек никогда не может оказаться более потерянным, чем если он потеряется в коридорах собственной памяти, куда никто не может добраться, чтобы найти его. Не бывает человека более беспомощного, чем тот, который не может вспомнить.

Пола забавлялась, уча его словам. Но его вовсе не вселила та легкость, с какой он подхватывал их и запоминал. Он помнил, что обладал в прошлом удивительной памятью. По крайней мере, память его казалась прежней. Через два дня он мог понимать простые предложения. Через три — произносить их так, чтобы его понимали.

Так или иначе, на третий день он был удивлен и сам. Шент учил его говорить и задавал ему вопросы. Шварц должен был отвечать, а Шент смотрел при этом на показания приборов. Потом Шент объяснил ему термин «логарифмы» и попросил назвать логарифм двух.

Шварц осторожно подбирал слова. Его словарный запас был еще ничтожен, и он дополнял его жестами.

— Я… э… говорить. Ответ… но… цифра…

Шент кивнул головой и сказал:

— Не цифра. Не это, не то, часть того, часть этого.

Шварц достаточно хорошо понял, что Шенту ясно его соображение, насчет того, что ответ не является круглым числом, и тогда он сказал:

— Точка, три, ноль, один, ноль, три… и… много… цифр.

— Достаточно.

И тогда пришло удивление. Откуда он мог знать этот ответ? Шварц был уверен в том, что никогда не слышал о логарифмах раньше, однако ответ в его мозгу возник сразу же, как только был поставлен вопрос. Он понятия не имел о том, каким образом он его вычислил. Все произошло так, будто его мозг был независимым существом и использовал его самого лишь как незначительный источник информации. Или же он был когда-то математиком, я дни до наступления амнезии?

Он обнаружил, что ему безумно трудно ждать, как проходят дни. Он все острее чувствовал, что должен вырваться в мир и каким угодно образом вырвать ответ. Он никогда не получит его в этой тюрьме, где (как он внезапно понял) он был всего лишь подопытным существом.

Возможность представилась на шестой день. Ему начали чересчур доверять, и однажды Шент, уходя, не запер дверь. Обычно дверь закрывалась столь тщательно, что даже самой тонкой щели не оставалось между ней и стеною. Но на сей раз она была.

Он ждал, пока не уверился, что Шент уже не вернется, потом медленно приложил руку к блестящей полоске света, как делали раньше Шент и другие. Дверь тихо отворилась. Коридор был пуст.

И Шварц «бежал».

Откуда ему было знать, что в течение последних шести дней агент общества Древних наблюдает за больницей, за комнатой, за ним.

В вечерние часы дворец Прокуратора походил на волшебную сказку. Вечерние цветы (ни один из них не был родом с Земли) раскрыли свои белые чашечки и наполняли своим благоуханием даже стены дворца.

Под поляризованным светом луны искусственные силикатовые пряди, умело вправленные в алюминиевые структуры дворца, фиолетово искрились на фоне металлического сияния.

Энниус посмотрел на звезды. Именно они были для него истинной красотой, потому что принадлежали Империи.

Земное небо относилось к небесам среднего типа. Оно не имело непереносимого сверкания небес Центральных Миров, где одна звезда так тесно соседствует с другой, что чернота ночного неба почти теряется в потоках света.

На Земле одновременно бывают видимы две тысячи звезд. Энниус мог видеть Сириус, вокруг которого вращалась одна из тысяч наиболее населенных планет Империи. Там был Арктурус, столица его родного сектора. Солнце Трантора, столичного мира Империи, было затеряно где-то во Млечном Пути. Даже в телескоп оно было неразличимо.

Он ощутил прикосновения мягкой руки к плечу и накрыл ее своею.

— Флора? — прошептал он.

— Кто же еще? — прошептал полунасмешливый голос жены. — Тебе известно, что ты не спал со времени твоего возвращения из Чики? Более того, тебе известно, что уже почти светает?.. Прислать тебе сюда завтрак?

— Почему бы и нет? — Он нежно улыбнулся ей и ощутил в темноте прикосновение к своей щеке ее каштанового локона. Он коснулся его.

— Но почему ты должна оставаться со мной, пряча самые прекрасные в Галактике глаза?

Она отвела волосы и мягко ответила:

— Ты сам прячешь свои за тобой же приготовленным сахарным сиропом, но я уже видела тебя таким, так что ты не обманешь меня и теперь. Что тебя беспокоит сегодня, дорогой?

— Только то, что и всегда. То, что я похоронил тебя здесь, в то время, как ты могла служить украшением вице-королевского общества Галактики.

— Есть и кое-что еще! Ну же, Энниус, я не позволю с собой играть.

Энниус покачал головой в полутьме и сказал:

— Не знаю. Думаю, что меня выбила из колеи совокупность мелких озадачивающих обстоятельств. Есть Шент со своим синапсифером. Есть этот археолог, Алварден, и его теория. Есть еще кое-что. А какой в этом толк, Флора? Я все равно ничего не могу сделать…

Конечно, подобное время суток не является слишком подходящим для душевного самоанализа.

Но Энниус продолжал говорить сквозь стиснутые зубы:

— Эти земляне! Почему такая горстка должна быть новой Империей? Ты помнишь, Флора, предостережения, полученные мной от старого Фарула, когда я впервые получил прокураторство? Относительно трудности положения? Он был прав. Собственно, он не так уж далеко зашел в своих домыслах. И все же, в то время я посмеялся над ним и считал его, про себя, конечно, жертвой собственной некомпетентности. Я был молод и деятелен, дорогая. Мне было бы лучше… — Он замолчал, погруженный в собственные мысли, потом продолжал, уже о другом: — И все же очень много независимых друг от друга деталей указывают, что эти земляне вновь погружены в мечты о восстании.

Он посмотрел на жену.

— Тебе известно, что доктрина Общества Древних состоит в том, что Земля была когда-то единственным домом человечества, что она является центром расы, истинным представителем человечества?

— Но ведь об этом Алварден говорил нам два вечера назад, не так ли?

— Да, говорил, — мрачно согласился Энниус, — но даже в таком контексте он говорит только о прошлом. Общество Древних говорит же о будущем. Земля снова, говорят они, будет центром расы. Они даже провозглашают Второе земное королевство, они предупреждают, что Империя будет уничтожена во всеобщей катастрофе, которая оставит Землю триумфатором во всей ее предысторической славе, — здесь его голос дрогнул, — во всем ее варварстве и приверженности к собственным традициям. Земля уже знала подобные бессмысленные восстания, но все разрушения ничему не научили глупых фанатиков.

— Они всего лишь несчастные существа, эти земляне, — сказала Флора. — Что у них осталось, кроме их веры? Во всем остальном они явно ущемлены — и в приличном мире, и в приличной жизни. Они ущемлены даже в достоинстве, которым сопровождается принятие базиса равенства в числе остальных миров Галактики. Вот они и вернулись к своим мечтам. Можно ли их винить за это?

— Да, я могу винить их! — с энергией воскликнул Энниус. — Пусть они борются за признание. Они не отрицают того, что отличны от других. Просто они желают изменить слово «худшие» на «лучшие», но вряд ли вся остальная часть Галактики в этом согласится с ними. Пусть оставят свои странности, свои возмутительные и обидные «обычаи». Пусть будут людьми. И люди признают их. Но если они останутся только землянами, то таковыми их и будут считать.

Но оставим это. Возьмем синапсифер. Это тоже одна из деталей, которая не дает мне спать. — Энниус задумчиво посмотрел на полосу, появившуюся на отполированной черноте восточной части неба.