Верховный Министр мрачно посмотрел на него и спросил:

— Что это было насчет Шента?

— Вы озадачены? Напрасно. Все идет как нужно. Вы заметили, как он прореагировал на то, что вы не поддерживаете его проект? Было ли дальнейшее ответом ученого или же это ответ того, кто играет определенную роль, от которой не прочь избавиться? И снова мы имеем странное совпадение. Шварц бежит и направляется в Чику. На следующий день Алварден появляется здесь, и после не особенно ревностной болтовни о своей экспедиции случайно упоминает о том, что намерен отправиться в Чику и повидаться с Шентом.

— Но почему он об этом упомянул? Это кажется почти глупым.

— Потому что вы прямолинейны. Поставьте себя на его место. Он воображает, что нам ничего не известно. В таком случае побеждает смелость. Он направляется на встречу с Шентом. Хорошо! Он честно упоминает об этом. Он даже просит рекомендательное письмо. Какие же лучшие гарантии он может представить? И это приводит нас к следующему пункту. Шварц мог обнаружить, что за ним наблюдают. Он мог убить Паттера. Но у него не было времени на то, чтобы передать информацию и предупредить остальных, иначе подобная комедия не была бы разыграна.

Глаза секретаря были полуоткрыты, пока он плел свою паутину.

— Невозможно сказать, сколько пройдет времени, прежде чем отсутствие Шварца сделается для них подозрительным. Но его должно хватить до встречи Алвардена с Шентом. Мы поймаем их на месте, тогда они меньше смогут отрицать.

— Но, все-таки, сколько у нас времени? — настойчиво спросил Верховный Министр.

Вялкис задумчиво посмотрел на него.

— Расписание не совсем точно, а с тех пор, как мы обнаружили предательство Шента, эта неточность увеличилась. Но теперь нам нужно только дождаться математических расчетов необходимых орбит. Нас задерживает неадекватность наших компьютеров. И все же теперь речь идет уже о днях.

Дни! Слово это было произнесено тоном, в котором смешались триумф и ужас.

— Дни! — эхом отозвался Верховный Министр. — Но, помните, одной бомбы, выпущенной хотя бы на две секунды раньше времени, вероятно, будет достаточно, чтобы предотвратить нашу операцию и остановить нас. И даже после этого останется период от одного до шести месяцев, когда можно предпринять репрессии. Так что мы не находимся в полной безопасности.

Дни! А потом — самая невероятная битва в истории Галактики, когда одна Земля нападает на всю Галактику.

Руки Верховного Министра слегка дрожали.

Алварден снова сидел в стратоплане. Мысли его были полны ярости. Казалось, не было причин надеяться, что Верховный Министр и его психопаты-подданные разрешат официальное вторжение на радиоактивные земли. Он был подготовлен к этому. И почему-то не испытывал сожаления из-за отказа.

Но ведь существовала возможность и нелегального вторжения. Он мог вооружить свой корабль, драться, в случае необходимости. И он предпочел бы именно такой вариант.

Кровавые дураки!

Да, да, он знал. Они считают именно себя настоящими людьми, обитателями планеты…

И самым худшим было то, что, как он знал, они были правы.

Что ж… Корабль двинулся в путь. Откинувшись на мягкую подушку сиденья, он знал, что примерно через час будет в Чике.

Этот синапсифер мог оказаться важной штукой, и вовсе нет смысла в том, чтобы быть на Земле и не воспользоваться таким преимуществом. Он, конечно, никогда уже не сможет сюда вернуться.

Крысиная дыра!

Энниус был прав.

Он нащупал рекомендательное письмо, набитое официальными фразами.

А потом он вдруг выпрямился — или попытался сделать это, преодолевая силу инерции, которая вдавливала его в кресло по мере того, как Земля ускользала прочь, а голубое небо заливалось пурпуром.

Он вспомнил имя девушки. Пола Шент.

Но как он мог его забыть? Он чувствовал себя обманутым, и это сердило. Его память сыграла над ним шутку, пряча фамилию в своих недрах до тех пор, пока не стало слишком поздно.

Но где-то в глубине сознания он радовался этому обстоятельству.

За те два месяца, что прошли со дня испытания синапсифера на Иосифе Шварце, физик полностью изменился. Не столько физически, сколько изменилось его поведение. Он сделался рассеянным и боязливым, почти ни с кем не общался, избегал даже ближайших коллег, и упорство, с которым он их избегал, было видно даже слепому.

Лишь с Полой он делился своими сомнениями, поэтому, возможно, и она оказалась в странной изоляции.

— За мной следят, — повторял он. — Я почему-то это чувствую. Ты знаешь, что это такое? Я никому теперь не доверяю… Меня ни на минуту не оставляют одного. Всегда кто-нибудь рядом. Мне даже не позволяют писать отчеты.

А Пола и симпатизировала ему и посмеивалась над ним, повторяя снова и снова:

— Ну что у них может быть против тебя такого, чтобы они все это делали? Даже если ты и экспериментировал на Шварце, не такое уж это ужасное преступление. Ну, вызвали бы и прочитали нотацию.

Но лицо его было желтым и несчастным, когда он бормотал:

— Меня не оставят в живых. Близятся мои Шестьдесят, и меня не оставят в живых.

— После всего, что ты сделал? Чепуха!

— Я слишком много знаю, Пола, и мне не доверяют.

— О чем ты слишком много знаешь?

Тем вечером он чувствовал себя особенно усталым, и ему хотелось снять с себя давивший на него груз. И он рассказал ей. Вначале она не поверила ему, а потом, когда недоверие прошло, она могла лишь сидеть неподвижно, объятая холодным ужасом.

На следующий день из общественного коммуникационного пункта, находящегося на другом конце города, Пола позвонила в Штат-хауз. Накрыв мембрану носовым платком, она попросила позвать доктора Бела Алвардена.

Его не было на месте. Считали, что он может быть в Конере, в шести тысячах миль от Чики, однако он не слишком точно придерживается своего расписания. Да, он непременно должен вернуться в Чику, но когда, они не знают. Не назовет ли она свое имя? Тогда ему обязательно передадут.

На этом она прервала разговор и приложила пылающую щеку к стеклу будки, благодаря его за прохладу. Глаза ее были полны непролитых слез.

Дура. Дура!

Он так помог ей, а она, к своей горечи, прогнала его. Он рисковал своим здоровьем, и даже большим, чтобы спасти достоинство маленькой землянки перед Внешним, а она его прогнала.

Сто кредитов, посланных ею в Штат-хауз на следующее утро после происшествия, вернулись без какой-либо сопроводительной записки. Тогда она хотела связаться с ним и извиниться, но побоялась. Штат-хауз предназначался только для Внешних, как же она могла туда проникнуть! Она даже не видела его никогда, кроме как издалека.

А теперь… Она позвонила бы даже во дворец Прокуратора, чтобы только… только…

Только он и мог теперь ей помочь. Он, Внешний, способный говорить с землянами с позиции равенства. Она ни за что не догадалась бы, что он Внешний, если бы он сам ей не сказал. Он такой сильный и уверенный в себе. Он должен знать, что нужно делать.

Ведь должен же кто-то знать, потому что незнание означает уничтожение всей Галактики.

Конечно, многие Внешние заслуживают такой судьбы — но разве все? А женщины, дети, больные, старики? Добрые и хорошие люди? Алварден? Те, кто никогда и не слышал о Земле? А ведь, в конце концов, все они — люди. Подобная ужасная месть на все времена перечеркнула бы любую справедливость, на которую может — нет, могла бы претендовать Земля во имя морей пролитой крови.

А потом, как из ниоткуда, раздался звонок от Алвардена. Доктор Шент покачал головой.

— Я не могу с ним говорить.

— Ты должен, — с яростью бросила Пола.

— Здесь? Это невозможно… это означало бы конец для нас обоих.

— Тогда не надо. Я позабочусь обо всем.

Сердце ее громко пело в груди. Конечно, это только потому, что ей представляется возможность спасти мириады человеческих жизней. Она вспомнила его широкую открытую улыбку и то, как спокойно он одержал верх над полковником, как тот склонил голову, извиняясь перед земной девушкой, которая получила право прощать его.