— Синапсифер?.. Но разве это не тот прибор, о котором говорил доктор Алварден? Ты из-за этого ездил в Чику?

Энниус кивнул.

— И что ты там узнал?

— Да ничего, — сказал Энниус. — Я знаю Шента. И могу сказать, когда он чувствует себя непринужденно, а когда и по-другому. Этот человек умирал от мрачных предчувствий все время, пока говорил со мной. Когда же я ушел, он вздохнул свободно. Это нехорошая тайна, Флора.

— Но машина будет работать?

— Разве я нейропсихолог? Шент говорит, что нет. Он подводил меня к тому, чтобы рассказать о почти убитом ею добровольце. Но я в это не верю. Он был взволнован! Даже более того. Он был полон триумфа! Его доброволец пережил эксперимент, и эксперимент был удачным. Если я не прав, значит, я никогда не видел счастливого человека… А теперь скажи, почему он тогда солгал мне? Ты думаешь, он сможет создать новую генную расу?

— Но если так, то почему это держат в тайне?

— А! Почему! Неужели тебе непонятно? Почему Земля терпела поражения во времена восстаний? Но это ведь только один ответ, не так ли? Подними средний уровень интеллекта землянина. Удвой его. Утрой его. И что можно будет сказать тогда?

— О, Энниус.

— Мы можем оказаться в положении обезьяны, нападающей на людей. Что можно к этому добавить?

— Ты борешься с тенями. Они не смогли бы скрыть что-либо подобное. Ты всегда можешь сделать так, что Отдел Внешних Провинций пришлет сюда несколько психологов и подвергнет тестам взятых наугад землян. И, конечно же, любое отклонение от нормального сразу же будет обнаружено.

— Да? Я тоже так думаю… Но может получиться и по-другому. Я ни в чем не уверен, и в воздухе, кажется, пахнет восстанием. Готовится нечто вроде восстания 750, только в худшем варианте.

— А мы к нему готовимся? Я хочу сказать, если ты так уверен…

— Готовимся? — Смех Энниуса был отрывистым, как лай. — Я готовлюсь. Гарнизон наготове и полностью вооружен. Я сделал все, что можно сделать с материалом, находящимся под рукой. Но я не хочу, чтобы восстание разразилось. Я не хочу, чтобы мое прокураторство вошло в историю как прокураторство периода восстания. Я не хочу, чтобы мое имя через столетия вошло в исторические книги как имя кровавого тирана. Как вице-короля Антания Шестого. Мог ли он сделать что-либо другое, кроме того, что сделал, когда погибли миллионы? Тогда он был в почете, но кто скажет о нем доброе слово теперь? Я предпочел бы получить известность как человек, предотвративший восстание и спасший жизни миллионам дураков. — Но в его голосе звучала безнадежность.

— Ты уверен, Энниус, что это невозможно? — Она села рядом с ним и провела кончиками пальцев по его щеке.

Он поймал их и крепко сжал.

— Как я могу? Все действует против меня. Сам Отдел оказался на стороне земных фанатиков, послав сюда Алвардена.

— Но, дорогой, мне не кажется, что этот археолог делает что-то ужасное. Он, я допускаю, говорит вещи, которые кажутся нелепыми, но какой он может причинить вред?

— Неужели это неясно? Он хочет, чтобы ему позволили доказать, что Земля является истинной колыбелью человечества. Он хочет придать суевериям научную основу.

— Тогда останови его.

— Не могу. Честно тебе говорю — не могу. Есть мнение, что наместники могут все. Но это не так. Этот человек, Алварден, имеет письменное разрешение от Отдела Внешних Провинций. Так что оно полностью превосходит мои полномочия. Разрешение вдобавок одобрено Императором. Я ничего не могу сделать, не обратившись предварительно в Центральный Совет, что заняло бы месяцы… И какую я смогу выставить причину? Если бы я попытался остановить его силой, такое мое действие рассматривалось бы как попытка восстания, а ты знаешь о готовности Центрального Совета удалить любого исполнителя, преступившего, по его мнению, возможную черту. И что потом? Я был бы заменен кем-нибудь другим, кто вообще не разобрался бы в ситуации, и тогда Алварден смог бы с успехом сделать все, что посчитал бы нужным. И это еще самое худшее, Флора. Тебе известно, как он намерен доказать изначальность Земли? Попробуй догадаться.

Флора тихо засмеялась.

— Ты смеешься надо мной, Энниус. Как я могу догадаться? Я не археолог. Полагаю, он попытается выкопать статую или кости и датировать их.

— Хотел бы я, чтобы это было так. Алварден сказал мне вчера, что он намеревается сделать. Он хочет пойти в радиоактивные зоны Земли. Он намерен искать в таких местах следы пребывания человека, доказать, что человек существовал ранее того времени, как Земля стала радиоактивной, ибо он настаивает, что радиоактивность — дело человеческих рук. И таким образом он обоснует новую хронологию.

— Но это почти то же, что говорила я.

— Тебе известно, что значит войти туда, где имеется радиоактивность? Это запрещенные зоны. Один из самых наистрожайших обычаев из всех тех, которых придерживаются земляне. Никто не смеет проникнуть на запрещенные земли, а все радиоактивные земли — запрещенные.

— Но тогда все в порядке. Алварден будет остановлен самими землянами.

— О, прекрасно! Он будет остановлен Верховным Министром! А каким образом мы сможем убедить его в том, что Империя не намеревалась провести намеренный акт святотатства?

— Верховный Министр не может быть таким чувствительным.

— Не может? — Энниус подался назад, глядя на жену. Лицо его было едва видимым в ночной тьме. — Твоя наивность удивительно трогательна. Конечно же, он вполне может быть таким чувствительным. Известно ли тебе, что случилось… о, лет тридцать назад? Я расскажу тебе, а потом — суди сама.

Случилось так, что Земля получила разрешение не носить знаков господства Империи, поскольку она настаивала на своем автономном праве правления в Галактике. Но потом молодой Станнельп — мальчик-император, который был некоторым образом душевно нездоровым и которого с помощью убийства удалили от трона через два года правления, — ты должна помнить! — приказал, чтобы знаки императорского отличия были установлены на здании Совета в Вашине. Само по себе это требование благоразумно, поскольку эти знаки присутствуют на здании каждого планетарного Совета Галактики как символ императорского единства. Но что произошло в этом случае? В день появления знаков город превратился в средоточение безумцев. Сумасшедшие Вашина сорвали все знаки и поднялись против гарнизона. Со стороны Станнельпа было явным безумством требовать выполнения приказа, ибо это означало убийство каждого живого землянина, но он был убит раньше, чем смог завершить свое начинание, а Эдард, его преемник, отменил приказ. И снова установился мир.

— Ты хочешь сказать, — недоверчиво проговорила Флора, — что имперские знаки не были водворены на место?

— Именно это я и имею в виду. Клянусь звездами, среди миллиардов других планет Земля одна не имеет знаков Империи на здании своего Совета. Несчастная планета, на которой мы находимся… И даже сегодня, если мы снова попытаемся установить эти знаки, земляне станут драться до последнего Человека, и нам придется убить этого последнего человека, прежде чем мы сможем выполнить то, что хотим. А ты спрашиваешь меня, не будут ли они чувствительны. Говорю тебе, они безумцы.

Они долго молчали, пока вновь не зазвучал голос Флоры, на этот раз несколько неуверенный.

— Энниус?

— Да.

— Ты обеспокоен не только возможностью восстания и влиянием его на твою репутацию. Я не была бы твоей женой, если бы не могла наполовину читать твои мысли. Мне кажется, ты ожидаешь чего-то по-настоящему опасного для Империи… Не нужно ничего от меня скрывать, Энниус. Ты боишься, что земляне могут победить.

— Флора, я не могу об этом говорить.

В его глазах застыло мученическое выражение.

— Это даже не предчувствие… Может быть, четыре года на этой планете чересчур длительный срок для психически здорового человека. Но почему эти земляне такие самоуверенные?

— Откуда ты знаешь, что это так?

— О, это так. У меня тоже есть собственные источники информации. В конце концов, их три раза били, и у них не должно остаться иллюзий. И все же они прямо смотрят в лицо двум миллионам миров, каждый из которых намного сильнее Земли, и чувствуют себя уверенно. Могут ли они действительно быть так крепки в своей вере относительно собственной судьбы или некоей сверхъестественной силы… в чем-то, что имеет смысл только для них? Может быть… Может быть…