В мемориальной литературе бывших советских военачальников нельзя не отметить этой книги, которая была издана в свободном мире. Автор ее правозащитник и диссидент. В Советском Союзе он пережил много горького. Он был помещен в психиатрическую клинику, где его насильно лечили медикаментами. Невзирая на эти пытки, Григоренко, после своей высылки из Советского Союза в 70-е годы, имел мужество продолжать борьбу с ненавидимым им советским режимом, в качестве писателя и журналиста. В своих воспоминаниях он приводит особо ценные и потрясающие свидетельские показания о подготовке показательного процесса, который должен был быть организован против Власова и его ближайших сотрудников.

В своей книге Григоренко сообщает о разговоре в 1959 году с одним из своих старых друзей, чье имя он по понятным соображениям не упоминает:

«Разговор коснулся власовцев. Я сказал:

— У меня там довольно близкие люди были.

— Кто? — поинтересовался он.

— Трухин Федор Иванович, мой руководитель группы в академии Генерального штаба.

— Трухин?! — даже с места вскочил мой собеседник. — Ну, так твоего воспитателя в последнюю дорогу провожал.

— Как это?

— А вот так. Ты же помнишь, очевидно, что когда захватили Власова, в печати было сообщение, что руководители РОА предстанут перед открытым судом. К открытому суду и готовились, но поведение власовцев все испортило. Они отказались признать себя виновными в измене Родине. Все они — главные руководители движения — заявили, что боролись против сталинского террористического режима. Хотели освободить свой народ от этого режима. И потому они не изменники, а российские патриоты. Их подвергли пыткам, но ничего не добились. Тогда придумали «подсадить» к каждому их приятелей по прежней жизни. Каждый из нас, подсаженных, не скрывал, для чего он подсажен. Я был подсажен не к Трухину. У него был другой, в прошлом очень близкий его друг. Я «работал» с моим бывшим приятелем. Нам всем «подсаженным» была предоставлена относительная свобода. Камера Трухина была недалеко от той, где «работал» я, поэтому я частенько заходил туда и довольно много говорил с Федором Ивановичем. Перед нами была поставлена только одна задача — уговорить Власова и его соратников признать свою вину в измене Родине и ничего не говорить против Сталина. За такое поведение было обещано сохранить жизнь.

Кое-кто колебался, но в большинстве, в том числе Власов и Трухин, твердо стояли на неизменной позиции: «Изменником не был и признаваться в измене не буду. Сталина ненавижу. Считаю его тираном и скажу об этом на суде». Не помогли наши обещания жизненных благ. Не помогли и наши устрашающие рассказы. Мы говорили, что если они не согласятся, то судить их не будут, а запытают до смерти. Власов на эти угрозы сказал: «Я знаю. И мне страшно. Но еще страшнее оклеветать себя. А муки наши даром не пропадут. Придет время, и народ добрым словом нас помянет». Трухин повторил то же самое.

— И открытого суда не получилось, — завершил свой рассказ мой собеседник. — Я слышал, что их долго пытали и полумертвых повесили. Как повесили, то я даже тебе об этом не скажу…

И я невольно подумал: «Прости, Федор Иванович».

Но это был уже 1959 год. Я уже многое успел передумать о власовском движении. Начал я думать о нем как только узнал. Сначала не поверил. Подумал: немецкая провокация. Лично с Власовым я знаком не был, но знал его хорошо. Запомнился 1940 год. Буквально дня не было, чтобы «Красная звезда» не писала о 99-й дивизии, которой командовал Власов. У него была образцово поставлена стрелковая подготовка. К нему ездили за опытом мастера стрелкового дела. Я разговаривал с этими людьми, и они рассказывали чудеса.

Вторично я услышал о Власове в ноябре 1941 года, когда его 20-я армия отвоевывала занятый немцами подмосковный Солнечногорск. Снова о нем говорили как о выдающемся военачальнике. Такие же отзывы приходили о нем и из-под Ленинграда, когда во главе 2-й ударной армии он начал наступление в лесисто-болотистой местности, нанося удар во фланг и тыл немецкой группировке, осадившей Ленинград.

Не вязалась эта фигура у меня с образом изменника родины. Провокация! — говорил я себе. Но… сведения подтвердились. Власов с помощью немцев создает из военнопленных Российскую Освободительную Армию (РОА). Встал мучительный вопрос: почему?! Ведь не какой-то выскочка — кадровый офицер, коммунист, чисто русский человек, выходец из трудовой крестьянской семьи. И сердце болело. Потом я узнал, что Трухин — начальник штаба РОА. Новой боли это не прибавило. Трухина я ценил не очень высоко. Его участие во власовском движении я считал закономерным: приспособленец. Но тут новый удар. Заместителем у Трухина — полковник Нерянин Андрей Георгиевич.

Нерянин — мой сокурсник по академии Генерального штаба. А Нерянина я знал по-особому. Очень серьезный, умный офицер, хорошо схватывает новое, не боится высказать свое мнение и покритиковать начальство. Его выступления на партсобраниях носили острый и деловой характер. Часто бывало так, что либо он поднимал острый, злободневный вопрос, а я выступал в поддержку, либо наоборот. Наши друзья называли нас парой бунтарей.

В тактике он был авторитет для всех его сотоварищей, политически он был одним из наиболее подготовленных. На семинарах высказывал независимые суждения. Был довольно основательно начитан в философских вопросах. И вот этот человек, которого я брал себе за образец, оказался тоже во власовском движении. Я так знал этого человека, что никто не мог бы убедить меня, что он пошел на этот шаг из нечестных мотивов. Он, может, и ошибается, думал я, но у него не может не быть убеждения — честного и, с его точки зрения, благородного. Но что же это за убеждение?

В общем, Нерянин меня заставил думать. Когда верхушку РОА казнили, мысли мои стали еще тревожнее. Если они изменники, то почему их судили закрытым судом? Ведь такие преступления выгодно судить на народе. Здесь что-то не так…»

Ответ большинства обвиняемых по всем пунктам обвинения был: «не виновен». Они не сознались в обвинениях и этим не допустили успеха запланированного показательного процесса. Но мы же знаем, что вопрос «виновен» или «не виновен» никакого значения в советском судопроизводстве не имеет. Приговор был ясен с самого начала — высшая мера наказания. Он был объявлен 1 августа 1946 года и гласил: смерть через повешение. Повешение, потому что эта казнь является унижением. Казнены были: А. А. Власов, В. Ф. Малышкин, Г. Н. Жиленков, Ф. И. Трухин, Д. Е. Закутный, И. А. Благовещенский, М. А. Меандров, В. И. Мальцев, С. К. Буняченко, Г. А. Зверев, В. Д. Корбуков и Н. С. Шатов.

Весьма интересно, что о своей встрече с Власовым пишет Илья Эренбург в своей биографии «Люди. Годы. Жизнь. 1942–1965».

Как газетный корреспондент Эренбург объезжал московский участок фронта после того, как немцы были оттеснены назад. При этом он, конечно, посетил большого героя этих боев генерала Власова. Эренбург описывает его с нескрываемой симпатией. Упоминает о его внешности, его импозантную фигуру, глубокий бас, любовь его солдат, его манеру говорить, причем он употреблял то цитаты из Карла Маркса, то словечки фельдмаршала Суворова. Суворов — неоспоримо самый выдающийся военный вождь, какой был в России. Он был популярен и известен также и своими шутками и, очевидно, был для Власова прообразом и недосягаемым идеалом. Описание Эренбурга только подтверждает это.

Конечно, в своих воспоминаниях Эренбург указывает на причины, которые, по его мнению, заставили Власова совершить его «постыдный» поступок. Он пишет: «Власов — человек без чести, но с невероятным честолюбием. Он очень гордился тем, что Сталин обратил на него внимание, вызвал его на совещание и поручил ему особо важную и все решающую задачу». По мнению Эренбурга, Власов честно пытался выполнить задание, но немцы оказались сильнее. У Власова на Волхове не было успеха, его армия была уничтожена. Он сознавал, что эта неудача значила для него конец его военной карьеры и, возможно, даже стоила бы ему жизни. Поэтому он и сдался немцам. И дальше, по словам Эренбурга, он «в плену рассчитывал на то, что в случае победы Советского Союза он в лучшем случае будет разжалован и проведет остаток своей жизни где-нибудь в маленьком провинциальном городке, допустим, как начальник местного почтового отделения или чего-нибудь подобного. Вот из-за этого он делал ставку на победу Германии и делал все, чтобы ее добиться. Он рассчитывал при этом стать в новом русском правительстве, если не президентом, то, по крайней мере, военным министром…»