Наконец, у нас была надежда при содействии государственного министра Франка мобилизовать чешский легион для совместной борьбы с большевиками. Эти легионеры жили в Богемии. Помимо этого, офицерский и унтерофицерский корпус в Чехии находился с 1938 года «в отпуску». Но и тут у Франка не хватило мужества действовать без согласия Гитлера. Для вооружения, как мы думали, можно будет привлечь еще работающую военную промышленность в Брно и заводы Шкода в Пильзене. Помимо этих военных усилий по сбору сил, мы попытались заинтересовать в судьбе власовской армии и Франца фон Папена. Мы не хотели пропустить ни одной возможности и поэтому послали и ему «призыв о помощи». После того, как его отозвали из Турции, где он был послом, он в ожидании нового назначения жил в Гмюндене в Хунсрюке… Однако фон Папен в письме к Клаусу Боррису отклонил всякую поддержку Власова, прибавив к отказу слова «меа кулпа».

Эти последние силы сопротивления должны были быть подчинены Власову, им надо было укрепиться в Богемском котле, оказывать там сдержанное сопротивление и ждать конца войны. Тогда, мы надеялись, станет возможным убедить американцев с помощью этих антикоммунистических сил начать войну против Советского Союза и не дать Красной армии занять Чехословакию. Из этого конгломерата разных народностей должна была родиться последняя боеспособная армия на Восточном фронте. Только она одна была бы готова оказать отчаянное сопротивление от Дуная до Одера, так как любой из ее участников боролся бы за свою жизнь. При этом престиж Власова в таком начинании как главнокомандующего последнего контингента в борьбе с большевизмом сильно бы возрос.

Но даже и этот последний план объединить последние боеспособные части под командой Власова был запоздалым.

Я не верил, чтобы национальные чехи присоединились к этому плану. Поэтому я испросил у Власова и Крёгера разрешения вступить в переговоры по этому вопросу с одним из руководящих генералов чешского Сопротивления. Получив это разрешение, я поехал в Прагу и выяснил у русских эмигрантов, которых там было много, кто из чешских генералов в прошлом сражался с коммунистами в составе Чешского Легиона под командой Колчака. К сожалению, не удалось найти генерала Радола Гайду, который был офицером в Сибири в Чешском Легионе. Но здесь нашелся другой, ставший теперь дельцом, — генерал Клечанда. Я разыскал его для конфиденциального разговора. Мы встретились в одной из задних комнат его торговой конторы. Мы были только вдвоем. Я представился ему как уполномоченный генерала Власова и сказал ему, с каким заданием я прибыл, и что я полагаю совершенно открыто говорить и прошу его также отнестись ко мне с полным доверием, поскольку не будет никаких свидетелей нашей беседы и не предполагалось вести какой-либо протокол.

Поскольку я был ему рекомендован нашими общими друзьями, генерал Клечанда поверил мне, и у него не появилось подозрения, что я мог быть шпионом. Он сразу сказал мне: «Прежде чем мы начнем наш разговор, я хотел бы задать вам вопрос: возникло ли движение Власова с согласия и одобрения Сталина или, наоборот, оно было против него?»

Другими словами, что это движение могло быть пятой колонной, которая в решающий момент могла бы переменить фронт. Я ответил ему: «Нет, оно было против Сталина». На это он сказал: «В таком случае ваше дело проиграно, и вы погибнете». Я спросил — почему? Генерал Клечанда ответил мне:

«Я знаю русских. Вы, сторонники освободительного движения — фантазеры. Будучи по горло в воде, вы все еще будете комбинировать, планировать, надеяться и искать выхода. В то время, когда Гитлер вступал в Чехию, я был посланником в Риме. Мои первые шаги были сначала к английскому, а потом к американскому послу. Обоим дипломатам я говорил, что по крайней мере следует спасти чешских офицеров, так как они понадобятся в будущем. Сперва я назвал цифру в 30.000, но затем стал скромнее. Что же произошло? Меня высмеяли и сочли за сумасшедшего! Никто не интересовался судьбой этих чешских офицеров. Точно так же обойдутся и с вами. Союзники только таким образом поступят с вами. В их глазах вы — дезертиры из советской армии, которые по какой-то причине присоединились к Гитлеру, и поэтому должны рассматриваться как злейшие нацисты».

Я спросил: «Господин генерал, что бы вы сделали на нашем месте?» Клечанда ответил: «Я вижу для вас только один путь: общий поход, отступление к одному из портов Средиземного моря, может быть, Триест или Фиуме, или еще какой-нибудь… Одновременно вы должны вступить в переговоры с каким-нибудь южно-американским государством, которое согласилось бы принять вас как белых рабов. В портовом, городе вы должны оказывать отчаянное сопротивление пока не прибудут суда, которые вас примут. В этом я вижу ваш единственный шанс на спасение».

Я заметил: «Господин генерал, но вы ведь, очевидно, понимаете опасность, которая угрожает Чехии с приходом коммунистов?» — «Да, — согласился он, — я вижу это очень ясно. Но я об этом не могу никому ничего сказать, потому что, если бы я объявил, что придут коммунисты и это будет означать гибель Чехии, то станут говорить: старый Клечанда спятил с ума или продался немцам…»

На это я сказал генералу: «Подходят черные дни. Чехословакия будет занята коммунистами. Как вы расцениваете Бенеша?» Генерал ответил: «Вы знаете, Бенеш все время выступает по радио, он выступает из Москвы. По его речам я заключаю, что это не прежний Бенеш. Это — Бенеш, который сидит под советской плеткой. Его уже сломили, и он не прежний свободный чех. Он против своей воли защищает промосковскую политику».

— И вы этого не можете никому сказать? — спросил я.

— Я никому не могу этого сказать потому, что Бенеш и советская армия в настоящее время являются освободителями Чехии от немцев…

— Но если вы все так ясно понимаете, почему вы не уйдете? — задал я ему прямой вопрос, на что он мне ответил: «Вы должны знать — командующий в Праге не может оставить своего поста». Из этого я заключил, что он в согласии с планом чешского Сопротивления должен был возглавить его в Праге.

Я обратился к генералу с последним вопросом:

— Скажите, пожалуйста… сегодня мы не можем ничего обсудить с вами сообща. Но когда черные дли пройдут, может быть, через три месяца, и чешский народ начнет понимать, в какое положение его вовлекли… сможем ли мы тогда заняться общим делом?

— Да, тогда мы сможем, — ответил мне генерал.

При следующей встрече в Праге, в которой, кроме Власова и нескольких немецких офицеров, принимал участие также и государственный министр Франк, я доложил, что нет никакой надежды на участие национальных чехов в защите Богемского котла. Но моего мнения не послушались. Было решено продолжать план, но его выполнение было предупреждено новыми событиями.

Как я позднее установил, существовали национальные и красные чехи. Последних поддерживала Москва. Они получали боеприпасы и оружие, к ним примыкали добровольцы и советские офицеры. Национальных же чехов никто не поддерживал, и чехи коммунисты их вытеснили.

В начале 1947 года, то есть через два года после моей беседы с Клечандой, я уже работал с американцами. В мои обязанности входил допрос беженцев, которые переходили баварско-чешскую границу. Я задавал им дополнительные вопросы, интересуясь, между прочим, и судьбой генерала Клечанды. Однажды появился чешский политический деятель, член консервативной клерикальной партии. С ним я мог хорошо побеседовать, хотя и не говорю по-чешски. Но он понимал мой церковно-славянский язык, и я мог понять его. Этот человек рассказал мне о последних днях Клечанды. По его словам, генерал не был арестован, но должен был каждый третий день являться для допросов в чехословацкую тайную полицию SNB, где его допрашивали советские и чешские чины НКВД. После того, как Клечанду оправдали в гражданском суде, он должен был предстать перед военным судом. Но до этого не дошло, потому что он покончил с собой, выпрыгнув в окно. Он был убит на месте. Знаменитое выпрыгивание из окна очевидно стало традицией в Чехии.