На базе бойцы встретили меня овацией. Спасение от карателей, которые пожаловали в «Красный Борок» через несколько часов после выхода оттуда отряда, казалось не только им, но и мне чудом. Вначале мы не знали, кто выдал местонахождение нашей базы, и заподозрили стайских крестьян, но скоро выяснили все подробности.

Добившись от Румянцева под пыткой сведений о местонахождении базы, каратели прибыли на болото. Окопы они отрыли с немецкой аккуратностью и предприняли окружение землянок по всем правилам военной тактики. В военных действиях приняло участие сто человек. Когда полное окружение базы было завершено и против каждого окна был установлен пулемет, гитлеровцы открыли ураганный огонь. Но из землянок никто не показывался. В них царила тишина, и только эхо в окружающих дремучих лесах повторяло выстрелы. Решив, что это какая-нибудь новая хитрость партизан, каратели немного переждали и снова обрушили шквал огня на партизанскую «крепость» и затем, набравшись храбрости, кинулись к землянкам. Но хотя печки были еще теплые, ни одного человека там не оказалось. Имущество также было все вывезено, так что нечего было даже сфотографировать. В бессильной злобе фашистские вояки подожгли пустые землянки. Когда пламя, увенчанное султанами дыма, встало высоко над лесом, они схватили связанного Румянцева, раскачали и бросили в огонь, а сами поехали в Лепель докладывать о своих «успехах».

Убедившись в том, что военными мероприятиями нельзя подавить партизанское движение, гестапо начало менять тактику. Фашисты стали понимать, что партизаны крепки поддержкой, оказываемой им населением, и решили выловить по деревням всех связанных с нами людей. Для осуществления поставленной задачи руководители гестапо, однако, не потрудились придумать чего-либо нового, а использовали грубые, давно известные методы шантажа и провокации, рассчитывая на то, что простой белорусский крестьянин пойдет на любую фашистскую приманку. Но враг и в этом жестоко просчитался.

Однажды переодетые агенты гестапо прибыли в деревню Ковалевичи, явились к председателю колхоза товарищу Мухе и, выдавая себя за партизан, потребовали отпустить им хлеба из оставшихся запасов, приготовленных для отправки оккупантам. Осторожный Муха сразу почувствовал, с кем имеет дело, и наотрез отказался выдать хлеб. Тогда гестаповцы потребовали объяснения: на каком основании председатель колхоза отпустил тридцать пудов жита партизанам моего отряда? Муха и тут не растерялся. Он заявил, что партизаны взяли у него хлеб силой, без его разрешения.

Гестаповцы бросили свою роль недоигранной. Предъявив документы полицейских из Красных Лук, они арестовали Муху и увезли в гестапо.

На допросе комендант гестапо прежде всего спросил: почему председатель колхоза не заявил властям, когда партизаны отобрали у него хлеб? Муха начал утверждать, что он такое заявление сделал на второй же день бургомистру Василенко. Гестаповцы навели справку у бургомистра в Таронковичах. Но Василенко по самому характеру запроса понял, в чем дело, и подтвердил, что такое заявление со стороны председателя колхоза Мухи имело место.

Муху отпустили, и он в тот же день известил наших людей о провокационной тактике гестапо.

Почти одновременно с этим в село Заборье прибыла другая группа переодетых гестаповцев во главе с помощником начальника краснолукской полиции Журавкиным. Журавкин был из местных жителей. Зайцев и Ермакович знали его в лицо. Молва о его зверствах шла далеко за пределами района. Группа начала работать, соблюдая все меры предосторожности. Втайне составлялись черные списки лиц, сочувствующих партизанам. Фамилия Зайцева была поставлена первой. Пробыв в Заборье около недели и не встретив ни одного партизана, Журавкин отослал часть своих людей в Краснолуки с докладом и просьбой выслать в Заборье карательный отряд для расправы с пособниками партизан.

Чуткий и осторожный Ермакович, заслышав о появлении гестаповцев, решил разведать, что происходит в Заборье. Его деревня была рядом. Он взял с собой военинженера Ковалева, бежавшего незадолго перед тем из фашистского плена и проживавшего в Московской Горе под видом местного колхозника. С моего разрешения Ермакович привлекал Ковалева к выполнению некоторых заданий. В этот раз военинженеру были вручены сломанные часы, бутылка самогону и поручено потолковать «по душам» с заборьинским часовым мастером.

Ермакович завез Ковалева к часовщику, а сам поехал на другой конец улицы к Зайцеву, чтобы поговорить с ним о положении в районе. Неподалеку от зайцевского дома он привязал лошадь у изгороди чьей-то усадьбы и только повернул за угол двора, как лицом к лицу столкнулся с Журавкиным, выходившим из ворот вместе с каким-то человеком в штатской одежде. Ермакович еще в мирное время был знаком с Журавкиным. Поздоровавшись, он начал обычный разговор о погоде да о хозяйстве. Агент, сопровождавший Журавкина, не знал Ермаковича и стал наводить разговор на партизан. Выдавая себя за бежавшего ив плена красноармейца, он спросил, не знает ли гражданин, случаем, как с ними связаться. Ермакович прикинулся обиженным и стал упрекать Журавкина.

— Неужели вы мне не доверяете? — спросил он в упор знакомого гестаповца. Журавкин смутился и представил Ермаковича своему спутнику как хорошего знакомого, от которого можно не таиться. Узнав, что у Ермаковича стоит лошадь за углом, Журавкин попросил подвезти его на другой конец села.

Поехали. Дорогой Журавкин похвалился, что дня через два Заборе будет очищено от всех пособников партизан, и сказал при этом, что список на сорок человек таких людей им уже составлен. Ермакович смеялся, притворно восхищаясь ловкостью Журавкин, а тот, подогретый удачей, развеселился и спросил, нет ли чего выпить. Этого только и надо было Ермаковичу. Оставив Журавкина с его спутником в хате у верного — человека, он побежал к часовщику, взял у Ковалева еще не начатую бутылку самогона, а самому инженеру предложил не медля вернуться в свою деревню!

Журавкин окончательно развеселился, увидев в руках Ермаковича самогон. Бутылку распили мгновенно, и он, только разлакомившись, запросил еще. Ермакович всячески отнекивался, а между прочим намекнул, что самогона можно бы достать, да ехать за ним нужно полтора километра. Журавкин посоветовался со своим спутником и решил — куда ни шло! — ехать к «старому другу» погулять. У Ермаковича же всегда хранился самогон на всякий случай.

Через какой-нибудь час «дорогие гости» сидели у Ермаковича и глушили самогон стаканами. Когда Ермаковичу показалось, что выпито уже достаточное количество и гости должны основательно захмелеть, он послал жену за Ковалевым. Выйдя к нему во двор, он вручил ему свой наган и приказал итти пить с гостями, а когда Ермакович даст сигнал, стукнув стаканом о тарелку, — стрелять в Журавкина тут же, за столом.

Пир продолжался, но Ковалев, видимо, струсил и решил увильнуть от опасного поручения. Он быстро напился до такой степени, что еле выбрался во двор и там свалился. Пока Ермакович возился с пьяным и перетаскивал его в хату соседа, пока договаривался с другим ополченцем, который должен был заменить Ковалева, гости уже начали беспокоиться. Теперь Ермакович взял Журавкина на себя, а сосед ополченец должен был действовать топором. Хозяин вернулся, и пир пошел своим порядком. Гестаповцы дули самогон, как воду. Веселый сосед сыпал прибаутками, все шло хорошо; только Журавкина, человека необычайно сильного телосложения, хмель почти не брал. Сидя за столом, он спокойно распевал песни. Его друг, вдребезги пьяный, клевал носом на сундуке у кровати.

Ермакович дал сигнал ополченцу приготовиться. Тот шагнул к печке за топором, и Ермакович, выхватив наган, выстрелил прямо в упор в гестаповца. С простреленной грудью Журавкин поднялся и бросился на Ермаковича, но вторая пуля хозяина попала гостю в переносицу и уложила его наповал. Ополченец взмахнул топором, и другой гость повалился на пол с разрубленным черепом.

На дворе стояла ночь, когда закончилась пирушка народных ополченцев с агентами гестапо. Праздничный стол был забрызган кровью, поперек хаты в неестественных позах валялись трупы предателей. Теперь надо было убрать трупы и замести все следы происшедшего. Ермакович поспешно обежал едва ли не все дворы, рассказал о том, что уничтожил гестаповцев, грозивших жизни всех ополченцев, и просил помощи. Мужики и ополченцы поднялись все, как один, и начали помогать кто чем мог: одни запрягали лошадей, другие тащили трупы, третьи увозили и прятали их в лесу. Бабы отмывали стены, скоблили полы, стирали. С утра пошел сильный снег и окончательно скрыл все следы. Списки, составленные Журавкиным, Ермакович вытащил из кармана убитого и спрятал в надежном месте.