Так мы провели первомайскую демонстрацию на временно оккупированной фашистами территории.

Далеко окрест заговорил народ о наших флагах. Говорили, что флаги эти дивно расписаны и разрисованы и на одном — многие «видели это собственными глазами» — были такие слова, что скоро придет Красная Армия, что сам Буденный со своей конницей занял Витебск и передовые отряды его движутся к Лепелю. А сорочинский пастух рассказывал всем, что флаги развешаны на двести верст от Чашников до самой линии фронта и фашисты перебросили с передовой две дивизии, чтобы эти флаги снимать…

Однако у нас тоже эта операция прошла не без неприятностей. Получив задание по расстановке минированных флагов, в ночь под Первое мая Саша Шлыков направился в деревню Веленщина. Флаг нужно было установить в непосредственной близости от штаба большого карательного отряда, Короткая весенняя ночь не позволяла медлить, и, когда уже все было готово, Шлыков начал быстро присоединять концы электродетонатора. Электропроводка в минном ящике оказалась неисправной, и детонатор взорвался в руках Шлыкова в десяти сантиметрах от подбородка. Александр Шлыков не потерял самообладания. Ослепший, с кровоточащим, засыпанным мелкими осколками лицом, он на ощупь исправил проводку и присоединил к мине второй, запасной, детонатор. Задание было выполнено.

На базу его привели товарищи, на несколько часов он потерял зрение. От сильной взрывной волны у него разошлась роговая оболочка левого глаза. Шлыков вышел из строя, а людей и без того не хватало. На некоторое время ему пришлось перейти в «доярки» вместо Батурина.

Наши силы быстро возрастали, и нам было уж тесно в глуши бергзинских болот. Надо было выходить на более широкие оперативные просторы, где применение наших сил давало бы наибольший эффект.

С наступлением весны в березинские болота продолжали прибывать все новые и новые пополнения партизан. Кое-кто из них присоединялся к нам, другим мы помогали, чем могли. Теперь благодаря связи с Москвой мы регулярно получали подкрепления людьми и боеприпасами. 13 мая приняли груз еще одного самолета.

Прекрасно освоенный район и налаженная связь с местным населением открывали большие возможности для работы. Весной мы чувствовали себя в обжитом районе хорошо: не было деревни, даже хуторка, на которые не распространялось бы наше влияние и где у нас не было бы надежных людей. Здесь мы свободно могли пополнять свои ряды. Здесь не чувствовалось у нас и недостатка в продовольствии: по нашему предложению, оно заблаговременно было запрятано от гитлеровцев председателями некоторых колхозов.

В нашем районе осталось мало полицейских, а часть тех, что уцелели, бездействовали, прятались, перепуганные насмерть, или работали на нас. Фашистские гарнизоны и карательные отряды, державшиеся в крупных селах и местечках, с мая сорок второго года стали переходить к оборонительной тактике: местами они рыли окопы и оборудовали дзоты.

Людей, которых гитлеровцы назначали старостами и бургомистрами, мы либо убирали, либо они давали нам подписки, что будут работать в нашу пользу. Даже бургомистры некоторых отдаленных сел, где почти безвыездно находились оккупанты, переписывались с нами, заверяли нас в своей готовности выполнять наши задания.

Только отдельные предатели отваживались в бешеной злобе расправляться с советскими гражданами. Эти подонки появлялись в деревнях лишь в присутствии своих хозяев — фашистских оккупантов, а в остальное время скрывались не только от партизан, но и от мирных жителей. Вместе с тем стало сложнее снабжать подрывников взрывчаткой на железнодорожных магистралях, А гитлеровцы после каждого крушения выставляли отряды карателей на подходах к магистралям.

Можно было бы без особого труда полностью очистить эти районы и объявить их советскими. Но одно дело объявить районы советскими, а другое дело — удержать их.

Враг был еще силен, жесток и коварен. Мы не хотели быть победителями на час. Нужно было выиграть войну полностью. А этого мы могли достичь только совместно с Красной Армией.

Нам нужен был простор, на котором мы могли бы применить свои возросшие силы. Мы подняли тысячи трудящихся Белоруссии на вооруженную борьбу, вывели их в лес, научили владеть мощными подрывными средствами. Теперь нам нужны были вражеские объекты, на которые можно было бы обрушить имевшуюся в нашем распоряжении боевую технику, помноженную на умение и жгучую ненависть к иноземным захватчикам.

В Витебской области, поблизости от районов нашего базирования, проходили только две железнодорожные магистрали: Вильно — Полоцк и Минск — Борисов — Орша. Первую мы «оседлали» и все время активно здесь действовали. Подходы же ко второй магистрали гитлеровцы сильно укрепили.

Наиболее густая сеть железных дорог находится в районе Бреста, на Буге. Расходящиеся пучком с запада на восток, здесь тянутся линии от Бреста на Ленинград, через Полоцк; через Минск — к Москве, через Гомель и Ровно — к Киеву и Донбассу.

Смотришь бывало на карту огромной площади Пинских болот, и кажется, что это зыбкая низина гнется под тяжестью тысяч железнодорожных составов врага, движущихся к восточному фронту. А дальше — там, на западе, «гнездо» фашистских разбойников, взращенных английскими, американскими империалистами. Международные картели, синдикаты, банки породили гитлеризм. И стальные пути превратились в гигантские артерии, по которым движется смерть и разрушение радостной и счастливой жизни нашего советского народа… Да и не только нашего — они готовы потопить мир в человеческой крови, лишь бы продлить свое существование. Как бы хотелось овладеть силой, способной взметнуть на воздух самую почву, порождавшую фашизм с его стремлением поработить свободные народы мира.

Железнодорожные магистрали в Пинской области проходят через болотистые, топкие лесистые пространства. Следовательно, там, на этих болотах, как и в пойме реки Березины, можно базироваться с крупными партизанскими силами и наносить удары по важнейшим стратегическим объектам врага.

Перенести туда же наши все средства и методы борьбы — такой вывод напрашивался сам собой.

Жалко было расставаться с Витебщиной, труден был предстоящий шестисоткилометровый переход по тылам врага, но чувство долга перед родиной было выше и сильнее всяких опасений.

Снабжение боеприпасами отдаленных участков в старом районе стало почти невозможным из-за большого количества карателей, привлеченных действиями наших подрывников.

Антон Петрович Брынский, направленный с пятью десятками подрывников для действия на железной дороге Москва — Минск, 15 мая возвратился обратно, не выполнив задания. Районы вокруг Борисова и Орши были наводнены карательными отрядами из эсэсовцев и местных полицейских, и Брынскому не удалось пробиться к железной дороге.

Действия группы Щербины, работавшей на линии Полоцк — Вилейка, могли бы дать значительно больший эффект в треугольнике Вилейка — Молодечно — Вильно. Мы решили выходить в Пинские болота, в район озера Выгоновское.

Я запросил разрешения от своего начальства. Но Москва не отвечала. Каждый день поступали радиограммы по различным вопросам, но в них не было и намека на поставленный нами вопрос. Я понял это так: вышестоящим инстанциям нашего предложения еще не доложили, а непосредственные руководители не хотели полностью принять на себя такое ответственное решение.

Но нам ответственности бояться было нечего. Я думал: если задача будет выполнена, то, кроме заслуженной благодарности, за это ничего не будет; если же придется погибнуть, так тоже найдутся люди, которые помянут нас добрым словом.

А времени терять было нельзя. Люди рвались на боевые дела. У нас было всё необходимое для действий против вражеских эшелонов. Держать товарищей без дела — значило их «размагничивать».

Незадолго до выхода в рейд мы созвали совещание актива с участием командиров отрядов, остававшихся в старом районе.

На совещании выступил Дубов: