Шлыков замолчал. Свет догоравшего костра начинал бледнеть. Наступило утро — тихое, ясное. Слегка подмораживало. Бойцы, в разных позах сидевшие вокруг костра, поеживались от утреннего холодка. Захаров поднялся, — очевидно, снова наступило время менять караулы.

— Ну, на сегодня хватит, — сказал я. — Отбой! Соснем немного, а потом.

— А потом, товарищ командир, первым делом надо бы навестить здешних партизан. Отряд Щербины тут совсем рядом стоит. Мы с ним вчера познакомились: он даже мне рассказывал, что его люди где-то вас, товарищ командир, встречали.

— Рассказывал? — засмеялся я и подумал: «Интересно, как встретит меня сам Щербина?»

В лесном лагере партизан нас приняли, как своих. Щербина, молодой широкоплечий чернобородый офицер, был весьма любезен, но было заметно, что ему очень и очень передо мной неловко. Он немедленно вернул мне оружие и часы и извинился за «ошибку» своих бойцов. А те ребята, что обобрали меня в тот злополучный вечер, убежали в лес, не будучи в силах смотреть мне в глаза. Трое из них и вовсе назад не вернулись, да и не место им было в отряде.

В конце октября наступило похолодание. Вязкие болота покрылись твердой коркой, и открытые лужицы заблестели чистым, прозрачным льдом. Там, где стояла вода, грязь, стало возможно проходить в валенках, двигаться на лыжах. Легче стало совершать переходы на большие расстояния. Но теперь и противнику ничто не мешало организовать на нас облаву с танкетками, легкими танками и автобронемашинами. Но так только казалось. Оккупанты не представляли себе особенностей белорусских лесов и болот и не имели понятия о стойкости и упорстве нашего советского человека. Русский человек в этой войне показал не только храбрость, находчивость и беззаветную преданность своей партии и великому Сталину. Вместе с этим он показал и невиданную в мире выносливость. Оккупантов больше, чем нас, пугало наступление суровой зимы.

Уже выпал первый снег. А у нас еще не было ни запаса продовольствия, ни теплой одежды, ни землянок в лесу. Базироваться же в деревнях нельзя: люди мало обстреляны. Сражаться с противником в открытом бою с такими средствами мы не могли.

Вечером 25 октября я со всем отрядом вошел в хутор Нешково, к которому когда-то подходил с такой опаской и где едва не попал в руки карателей.

Представьте себе огромную низменность, простирающуюся перед вами на десятки квадратных километров, поросшую чахлыми сосенками, березняком, лозой. Кое-где на этой низине вкраплены песчаные островки, и на них бугрится лес. Растут там мачтовые сосны, ели, огромные дубы и клены, встречаются рябины в несколько обхватов. У основания этих гигантов — кустарники крушины, ольшаника, лозняка.

Помнится, в сорок втором году, ранней весной, у нас на одном из таких островков были лошади. Когда еще не протаял окончательно грунт подо мхом, мы решили переправить наших коней на соседний большой остров. По чистому моховому болоту хлопцы ехали на них верхами, а у самого острова на солнечном припеке грунт местами уже протаял. Одна из лошадей провалилась, и пока бойцы снимали с нее седло, у нее снаружи осталась только голова, а когда были срублены и поднесены слеги, то лошадь вся ушла в трясину. Только дикие кабаны и лоси проскакивают с одного острова на другой в любое время года без задержки, по своим собственным тропам.

В березинские болота «материк» врезался бесчисленными клиньями, полуостровками и возвышенностями. На одном — из таких клиньев и размещался хутор Нешково. Три деревенские бревенчатые избы средних размеров и два сарая, обнесенные плотным забором, — вот и все постройки хутора. До прихода гитлеровцев здесь помещалось отделение правления Верезинского государственного заповедника и проживало четыре семьи сторожей. Во дворе ходило несколько прирученных лосей. Они привыкли к людям настолько, что кормились с рук, как коровы. Когда я подходил к этому хутору с Васькой, то из леска с поленницы дров мы наблюдали, как эсэсовцы из карательного отряда в этом дворе развлекались с молодым лосем (два старых были уже вывезены ими на станцию железной дороги). Неподалеку от построек на песчаном островке хранились бурты картошки, предназначенной для подкормки диких свиней.

Единственная узенькая грунтовая дорога связывала этот кордон с деревнями Терешки и Великая Река.

Хотя мы заняли этот пункт без боя, «многочисленное» население не вышло к нам навстречу с хлебом и солью, но гордость наших бойцов и командиров была не меньше, чем при занятии крупного стратегического пункта противника.

В хуторе Нешково мы разместились для продолжительного отдыха. Молва о нас шла впереди, и к нам со всех сторон прибывали люди с просьбой зачислить в отряд.

Разведчики сообщили мне, что под самым хутором в лесу расположились бежавшие от немецкой расправы евреи и кое-кто из местных жителей. Прослышав о появлении сильного партизанского отряда, они, видимо, решили держаться к нам поближе. Было ясно, что о нас в ближайшее время станет известно в гестапо и противник не замедлит выслать карательную экспедицию. Меня это беспокоило. Большинство бойцов в отряде были необстрелянные люди, недостаточно дисциплинированные. Оружие имелось, но плохо обстояло с боеприпасами. Пулеметы — а их у нас уже было пятнадцать ручных и один станковый — часто отказывали из-за негодных патронов.

Мы начали усиленную подготовку к боевым действиям, Я решил прежде всего тщательно обследовать окрестности и с этой целью выехал с разведкой из Нешкова. Углубившись в лес, мы сразу же наткнулись на большой еврейский лагерь. Люди ютились в наспех оборудованных шалашах и землянках, оборванные, голодные: были здесь и беременные женщины, были старухи, старики и детишки. Все высыпали нам навстречу. Они не знали, что мы не сможем их спасти, и ждали какого-то чуда. Хоть и тяжело было, но я сказал людям правду: у нас лишь небольшой подвижной отряд, и семьям следовать за нами нельзя. Обещал прислать голодающему лагерю хлеба и мяса и посоветовал всем уходить на зиму дальше, в глубь леса. Со мною могли пойти только люди, способные носить оружие и готовые отдать жизнь на борьбу с врагом. Несколько мужчин присоединились к нашему отряду.

— А знаете, товарищ начальник, — обратилась ко мне молодая женщина, до сих пор молча слушавшая наши разговоры, — здесь есть целый отряд, человек тридцать. У них командиром старший лейтенант Басманов, они бы вам наверняка пригодились. Хорошие ребята, боевые.

Как я мечтал о встрече с Басмановым во время своих одиноких блужданий!

— Что же, — ответил я, — скажите ему, коли встретите, что я хотел бы с ним повидаться.

— Як нему схожу, нарочно схожу, — сказала женщина, — только вы потом меня с собой возьмите воевать. У меня с фашистами особые счеты есть. Возьмете?

— Возьму, — пообещал я и вспомнил свой разговор с Садовским: не все бежали в лес только спасаться, некоторые были готовы бить врага.

Наутро Басманов был уже у меня. Мы договорились с ним, что он со своими людьми присоединится ко мне. Ближайшая наша задача — устройство зимнего лагеря. Решили, что основную базу мой отряд будет строить в дремучем бору между Нешковом и Терешками, а Басманов со своими людьми близ озера Палик достроит свой зимний лагерь, и он будет служить нам запасной базой. Стоял этот лагерь на островке, и добираться к нему можно было только на лодках. Там раненые и больные находились бы в большей безопасности. Там же в случае разгрома основной базы мог укрыться и весь отряд.

Рассчитав с возможной точностью все сроки строительных работ, мы расстались с Басмановым, условившись о встрече через неделю.

Место для постройки базы мы выбрали по медвежьим следам, потому что медведь всегда роет берлогу в самой глухой чащобе, подальше от человеческого глаза. Бор был темный, густой, места высокие, для копки землянок удобные. В окрестных деревнях ребята добыли пилы и топоры, и работа закипела. В течение пяти дней были построены четыре землянки, баня и кухня, поставлены железные печки, застеклены окна. Радисты установили на прием одну из трех уцелевших радиостанций, и мы начали слушать сводки Совинформбюро.